Неожиданно показался просвет, и Орлов побежал к нему, спотыкаясь о сгнившие шпалы, задевая торчащие в темноте столбы.
Серый туман засиял вверху настоящим светом.
Орлов остановился, поставил на землю потухшую лампочку и перевел дыхание. Кончилась тьма — и то хорошо! Правда, день смотрел в колодец шурфа и был высоко.
Орлов задумался. Из-под крыльев старой горняцкой шляпы смотрело сухое и решительное лицо. Нос прямой, губы тонкие и бритые.
Долго он путался, как слепой, заблудившись в покинутых галереях. Не знал, как выберется обратно. Но сейчас, вместе со светом, блеснула удалая затея — недаром смотрел он наверх!
Через минуту Орлов, смущенный первым знакомством с штольней, уже сделался прежним Сашкой-Орлом.
Оценил высоту, ухватился за крепь, подтянулся на метр и ощупал ногой опору. Поднялся на носке, подержался за толстую перекладину и уверенно полез в колодец.
Глаза его загорелись, и мускулы напряглись, когда он увидел сухую траву и почувствовал свежесть талого снега.
Но тут же замер, вцепившись в крепь.
— Этот шурф охранять! — пробасил наверху невидимый человек и прибавил: — Когда лава дойдет до пятнадцатой печи, здесь станет часовой.
Сердце Орлова забилось — лагерные часовые стреляли метко.
С злобной гримасой он взглянул еще раз на траву и начал спускаться. А тогда разглядел в полу галереи черный провал.
Он шел в глубину, в рабочие горизонты штольни.
— Где тебя, дьявола, носит! — кричал седоусый десятник Мухин, освещая Орлова лампой. — В трех соснах, лешак, заблудился!
— Я не лешак, — усмехнулся Орлов. — Я слесарь порта Одессы.
— Взломщик ты! — отрезал Мухин. — Бандит и лодырь!
— Какой ты сердитый! Но как-нибудь называется эта дыра?
— Не дыра, а печка! Пятнадцатая печка! Ишь, куда забрался! Соскучился крепи таскать?
— Не успел! — залихватски ответил Орлов. — Мне их таскать сегодня и завтра и еще девять лет с каким-то гаком!
— Погулял зато по большой дороге.
— Жаль мне, дядя, тебя я тогда не встретил...
— Иди-ка, иди! — обеспокоился Мухин.
Мухин был зол вдвойне: ищи тут всяких головорезов, а потом он слыхал, что новый управляющий готовит ему разнос.
На руднике штольню звали конвойной. Рядом был лагерь для заключенных. Они под охраной приходили на смену. У входа под землю конвоиры отступали, и люди свободными шли на работу.
Новый управляющий Коваль знакомился со своей штольней.
— Хотите взглянуть на самых отпетых? — спросил инженер, поворачивая в боковой ход.
— Любопытно! — загудел Коваль. Он был украинец, круглолицый, себе на уме и веселый. Бывший шахтер Донбасса.
Перед ними открылся забой и тусклые искорки ламп. По стенам ползли водяные капли, серебряные при свете: вечной капелью сочилась гора.
— Уж слишком тихо в забое, — удивился Коваль.
Лампы висели на крючьях, а под ними на груде угля растянулись два человека.
Сашка-Орел, подпираясь локтем, любопытно смотрел на подходивших. Второй лежал, укрывшись курткой.
— Это что?! — закипел инженер. — На работе... лежите!
Сашка дурашливо пригляделся к нему и серьезно ответил, показав через плечо на мокрую стенку:
— Извиняюсь, там дождь! Ждем, когда перестанет!
— Что перестанет? — завопил инженер. — Это тебе не туча!
Сашка ахнул и, толкая кашлявшего от смеха соседа, укорил:
— И я говорил, что не туча! И вот гражданин инженер подтвердил, что не туча! А он, — Сашка ткнул в компаньона отчаянным жестом, — сказал, что туча!
Потом дернул соседа за шиворот:
— Вставай, покайлим немного!
— Хор-роши? — спросил инженер, когда они вышли из забоя.
— Хо-хо! — потешался Коваль. — Вы подробно мне расскажите, кто они такие...
Сашка долго трудился, но высек кайлом на стене:
«Будь проклят тот отныне и до века,
Кто думает работою исправить человека!»
— Управляющий вас приглашает, — поклонился Мухин Сашке... — на теплые слова!
— Брань на вороту не виснет! — отбрехнулся Орлов, но пошел.
— Дофыркался? — приговаривал Мухин. — Получишь свою аттестацию, порадуешь лагерное начальство!
Сашка мигнул на ходок, спускавшийся в глубину.
— Нас двое. А вдруг ты, дядя, сюда угодишь? Двадцать метров лететь не шутка!
После этого Мухин молчал до самого кабинета.
— Карцер так карцер! — сказал Орлов и открыл дверь.
Коваль сидел один и писал. Сашка встал перед столом и, как бык, налился яростным упорством. Только ждал — за какое место укусит?
Коваль кончил писать и, взяв пресс, придавил бумагу. Потом зевнул, потянулся и сказал серьезно и устало:
— Так, так. Ты, Орлов, говорят, хороший слесарь. Я хочу тебя бригадиром поставить!
Сашка испуганно посмотрел на него, переступил и ничего не понял.
— Хотим механизмы на штольне вводить, — продолжал Коваль. — Будет интересно!
Тут Сашка, заслуженный вор и бандит, глупо и по-ребячьи улыбнулся. Первый раз в жизни он был поражен! Глаза его забегали тоскливо и тревожно. Но он справился, еще раз переступил, пожал плечом и ответил глухо:
— Смотрите...
Коваль протянул ему бумажку.
— Получишь аванс, спецовку и отдых. Хочешь — на пять дней, хочешь — больше. О выходе на работу скажешь.
Сашка взял двумя пальцами бумагу и стоял, не шевелясь.
— А теперь иди! — сказал Коваль и начал опять писать.
Сашка помедлил еще у косяка, потом задумчиво вышел из кабинета и тихо притворил за собой дверь.
Погруженный в раздумье, он подошел к окошку и прижался горячим лбом к стеклу.
— Вот это попало! — возликовал дожидавшийся тут же Мухин.
Через полчаса и он вышел из кабинета. Красный, растерянный, утирая пот.
Орлов у своих был головка, главарь, и с ним считались.
— Что за лава должна подойти к пятнадцатой печи? — спросил он соседа по нарам. Тот ответил.
— А как, слесаря работают в лавах?
— Работают, коль назначат!
В этот же день Орлов заявил, что отдых его окончен.
Ему поручили ремонтную бригаду.
Когда он пришел в слесарню, там было двое: бородатый кулак и хулиган Митрошка.
Орлов посмотрел на новое свое хозяйство — на полки с инструментами и на верстак с привинченными тисками. Запнулся о брошенный под столом мотор и сказал Митрошке:
— Подними!
Митрошка готовно поднял и хитро мигнул кулаку: уж этот состряпает, дескать, штуку!
Митрошка был худ, вертляв, а лицом походил на хитрую и забавную обезьяну.
Кулак опасливо посмотрел на Орлова — как бы тут с ним не влипнуть... Но в общем остался доволен.
— Пустили козла в огород!
Орлов же начал работать.
Нужно было прочистить отбойные молотки для целой смены.. Сашка знал молоток и руки у него были цепкие.
Сразу воскресли забытые навыки. Он заработал шутя, пошвыривая. Бородатый кулак копался, сопел, свертывал закурить. Орлов же сразу, натиском ворвался в работу и прочно встал у верстака. Будто и не отходил от него для своей бандитской жизни!
Время шло. Митрошка соскучился. Орлов работал и вовсе не думал выкидывать штуку. Митрошка еще подождал, потом обиделся и сбросил поднятый моторчик обратно под стол. Железо загрохотало.
Орлов оторвался на миг и коротко приказал:
— Поднять!
Митрошка откровенно захохотал и сел на табурет. Орлов побелел, как бумага, подскочил и рванул Митрошку за грудь. На пол посыпались пуговицы. Митрошка подавился и выпучил глаза. Орлов поднес ему палец к носу и раздельно сказал:
— Я тебе не десятник! Знаешь меня?
Тогда и Митрошка побелел, и руки его обвисли.
Он встал с табурета, шмыгнул носом и, подняв моторчик, стал собирать раскатившиеся по асфальту пуговицы.
Кулак угрюмо и неодобрительно молчал.
Железная дисциплина установилась в ремонтной бригаде.
А солнце все ярче и ярче горело на синем небе. Все тоньше и рассыпчатее становился снег. Пришла настоящая весна.
Все мрачней и угрюмее делался Орлов.
Окончив смену, он вместе с другими вставал в ряды, чтобы возвращаться в лагерь. Вставал и пьяным от воздуха взглядом смотрел на синеющие просторы...
Мухин был старый горняк. Лодырей и прогульщиков ненавидел смертельно.
— Чудеса! — разводил он руками. — Откуда вы власть над Орловым взяли? Сто тридцать процентов дала бригада!
Брови его поднимались округло, кожа на лбу собиралась в складки, а белые когти усов висели недоуменно.
Коваль, прищурившись, улыбался.
— Не зря я ругал тебя, Мухин?
— Выходит, за дело! — озадаченно говорил десятник.
Орлов решился. Увидел на дворе Коваля и пошел к нему.
Коваль помог ему сам:
— Как раз тебя-то и нужно! Давай, Александр Никитич, конвейер наладим? Никто за это не брался, а мы наладим!
Орлов чуть-чуть посветлел.
— Конвейер поставим в нижнюю лаву. Знаешь, между четырнадцатой и пятнадцатой печью?
— Пятнадцатой печью! — повторил Орлов, покраснел и ответил:
— Берусь!
Приснился Орлову сон — будто лезет он по пятнадцатой печи. Выше и выше, и вот над головой уже вольное небо. Руку еще протянуть — и схватится он за край шурфа и вылезет совсем.
Но тут тяжелеют ноги, виснут, как гири, и тянут вниз.
Глянул Орлов — это держит его Митрошка и другие ребята из бригады. Вся слесарная мастерская!
Держат и смеются. По-хорошему так, шутя.
Вот и думает Орлов — оттолкнуться ему или нет?
Глянет вверх — хорошо! Вниз посмотрит — и там чудесно. Светлая сделалась штольня — будто вся из стекла. Ребята веселые, инструменты блестят, разложены в порядке. Но здесь замечает Орлов, что к шурфу подходят. Часовые! Еле видны вдали, но идут все ближе и ближе. Уж бежать, так сейчас!
Сердце стучит — прямо грудь разрывает, а он висит на ниточке и не может решиться! Мучился, мучился и проснулся.
Встал, как с похмелья, тряхнул головой.
— Не хворать ли ты, парень, собрался?
Поднялось беспокойство: захотелось скорее. Очертил бы голову и рискнул... Нет, не надо! Втемную не играем!
Конвейер собирали из частей. Два года лежали части на шахтном складе.
Рос соседний завод. Требовал угля все больше и больше. Для кокса — отборного угля. А на здешнем руднике такая нашлась марка, как нигде в Кузбассе. Даже Урал заинтересовался!
Взялись вплотную за рудник. Заложили гигантскую шахту, слали машины и лучших людей. Тогда и приехал Коваль.
На штольне вспомнили о конвейере.
Нужно было вначале проверить части, испробовать механизмы, все собрать, а потом уж тащить под землю. Так и начали.
Орлов налетел на работу с разбегу, расставил бригаду.
— Ты — сюда! Митрошка, вытаскивай ящики! Вымести пол! Сюда, ко мне подавай!
Шахтный амбар загудел в грохоте и звоне.
Через час Орлов уже сбросил куртку. Весь перепачканный маслом, метался вдоль вытащенных частей. Бил молотком, подвертывал, составлял. Наладив немного, толкал подручного.
— Доделывай!
А сам хватал другое. Искоса поглядел — в дверях инженер, Коваль и Мухин. Тогда крикнул громко:
— Даешь конвейер!
Инженер присмотрелся к работе, нагнулся, потрогал.
— Неплохо, неплохо!
Потом отошел. Глаза его отвлеклись и строгая мысль подтянула лицо. Инженер рассчитал, словно взглянул себе внутрь, и решил:
— Совсем хорошо!
Коваль и инженер ушли. А работа закрутилась еще стремительнее. Кончить тут да скорее в лаву. Под землю, в лаву!
Заданный темп увлекал. Неуклюжий кулак Никифор теперь не ходил, а бегал трусцой, колыхая отвислым животом. Митрошка во всем подражал Орлову. Куртку долой! Перемазался пуще Орлова. Скакал по трубам и ящикам.
— Даешь!
Подносили, складывали, пригоняли. Громоздкие тяжести получили подвижность, стали послушны. Где-нибудь упиралась, выползала мудреная сложность. Сашка бил себя по лбу, прикрывал вдохновенно глаза.
— Пугаешь? А ну-ка, сюда!
И как не было затруднения.
— Ну, и чортова голова! — под конец восхитился и сам Мухин. — Вот золотые руки!
Звенья огромного механизма сплетались в красивую, хитроумную цепь.
Смена окончилась. Взмокший Сашка отбросил ключ, шатнулся от усталости и удовлетворенно сказал:
— Даешь конвейер!
Лава все ближе и ближе подходила к пятнадцатой печи. Орлов следил за ней напряженно. Сам под землю попасть не мог. Как он пойдет без дела? Может вспугнуть завоеванное доверие и разрушить весь план!
Поэтому он выспрашивал у других. Но ловко, мимоходом, отводя глаза. По этим рассказам знал все.
Конвейер готовили спешно. Но и лава не стояла на месте. Она двигалась так: с пологим наклоном из глубин поднимался угольный пласт. Снизу вверх был просечен ходком — узким туннелем печи. Звалась эта печь номер четырнадцать.
Бригада добытчиков растянулась цепью вдоль стенки хода. Издырявила ее сверлами, зарядила каналы и в грохоте динамита рухнула полоса угля. Его убрали, спустили вниз. Коридор прирос в ширину, раздвинулся влево.
Новый нажим опять отпихнул стенку. Еще и еще. Туннель превратился в широкую щель. Низкое подземелье росло в горе. Груз потолка подкрепляли стойками. Излишнюю и опасную пустоту обваливали. И снова врубались в уголь.
Гнали забой все влево и влево, ко второму ходку, к роковой для Орлова пятнадцатой печи. Тут решится его судьба. А лава пойдет все дальше, к шестнадцатой печи, очищая от угля полянки, нарезанные в пласту.
Наконец, и конвейер попал под землю.
Желанный момент наступил, Сашка — монтер и слесарь — получил возможность ходить по штольням. Но и это не все!
В печь забраться нетрудно. Она выходила в тот же откаточный штрек, из которого поднимались в лаву. Но удобный момент не подвертывался. Для побега нужна была ночь. И достаточно темная, чтобы не заметили часовые с соседних вышек. Главное дело — попасть на ночную смену.
А конвейер работал отлично.
— Сумел же наладить варнак! — все еще удивлялся Мухин.
Никак не мог помириться, что Сашка, бывший бандит и взломщик, и — на тебе! Пользу какую принес! Но волей-неволей верил.
Орлов приходил теперь в лаву хозяином. И хозяином, и желанным гостем.
— Хорошенечко погляди, Александр Никитич, — упрашивал бригадир. — Задание, знаешь, срочное, так чтобы не было заминки...
— Которая часть шалит? — осведомлялся Орлов. — Ага! Будь покоен...
Садился у ерзавших над землей железных корыт-рештаков, слушал ритмичный их лязг, улавливал шум перебоя, подвинчивал, исправлял и уходил из лавы, довольно блестя глазами.
Так пропустил один подходящий случай. И ночь насупилась облаками, и он работал в ночную смену! Но вызвали его в кабинет инженера.
Давно когда-то рассказывал Ковалю инженер об усовершенствованных моторах. Их ставили на конвейер в лучших шахтах.
— Добуду такой мотор! — обрадовался тогда Коваль. — Неужели мы от других отстанем?
И вот вошел в кабинет Орлов и видит, что стол обступили люди. Коваль прищурился на вошедшего и узнал.
— Иди-ка скорей, Орлов! Чудо смотреть!
Орлов почтительно, но с достоинством подошел и невольно заулыбался. Из ящика только что вынули мотор. Никогда он не видел такого. Мотор хорош, да и упаковка на диво! Видно, что дорогой.
Провощенной бумагой обмотаны части. Все с нумерами, смазаны и блестят.
Орлову бы поглядеть, похвалить да выйти. И скорее к пятнадцатой печи! А он — слово за словом, винтик за винтиком и увлекся. Спорил с электриком, вместе догадывались и собирали. Не было Сашки-бандита, а был механик штольни.
Взглянул Орлов на стенные часы и вздрогнул — рассвет! Пропустил свое время. Но все же отправился под землю.
Особой досады не чувствовал — завтра возьмет свое. Погода установилась пасмурная — завтра возьмет верняком!
Сейчас ходил по штрекам и словно прощался со штольней.
Отправился в дальний забой. В нем когда-то в первый раз увидел Коваля.
Пришел и, поднимая лампу, начал оглядывать черные стенки. Свет озарил блатные стихи. Когда-то Орлов вырезал их на угле. Теперь он повесил лампу на крепь, внимательно прочитал и вынул из-за голенища нож. Хороший, отточенный нож был приготовлен для побега. И начал ножом сколупывать строки. Надпись исчезла и Орлов произнес:
— Убежать — убегу, а пакостить штольню не стану!
Тучи, надутые ветром, плыли, как пена. Разливали весеннюю теплоту и дождь. Кустарники гнулись в порывах бури. Перелетные гуси шли низко, ныряя по ветру над самой штольней.
Наступил день, и окончивший смену Орлов уходил в лагерь.
Шахтный двор был тоже похож на лагерь. Обширная площадь с эстакадами, с грудами угля, электрической станцией и другими постройками находилась в петле изгороди. Горб горы, серо-зеленый от свежей травы, замыкал горизонт.
В недрах горы висели пласты угля. Внутри работала штольня с ее квершлагами, штреками и печами.
Редкие дыры шурфов пробуравили склон. Через эти отдушины снизу машины сосали воздух.
Над каждой дырой вышка — вроде скворешника на высоких ногах. Вышки, серые от ненастья, были известны Орлову наперечет. Они сторожили ненужные для него места.
Вдруг он моргнул беспокойно и нахмурился.
На стриженом склоне горы появились обструганные бревна. Ставили вышку над пятнадцатой печью!
Сердце Орлова забилось.
Успеет он или нет? Оставалась последняя ночь...
— Не управятся к вечеру! — ободрял себя Орлов. — Вечером посмотрю, если три огонька, значит — старые вышки. Засветит четвертый — и лопнул мой банк!
Сумерки опустились на душу Орлова. Он шагал по грязи и все ему было противно. И шахта, и лагерь, и весь белый свет. Нет на нем места для Сашки-Орла! А недавно было...
И вот передвинулась жизнь и смазала ясные его мысли, как непросохшие чернила. Передвижка была большая.
В лагере числился он еще недавно в «филонском взводе». Филон — это лодырь, отказчик, стопроцентный блатяк. А сейчас у Орлова отдельная койка в доме отличников.
— Дожил! — ворчал он. — Был лагерь, как лагерь. Попал в него и сиди. А не хочешь — беги. Только не нюнь! А теперь? А теперь до того, сукин сын, дотянул, — ругал он себя, — и бежать неудобно!
Морщился: как придет в лагерь, станут хвалить за конвейер. Ставить в пример и даже поздравлять...
Вспомнилась шахта.
— Была местечком! И в картишки сыграть, и десятника облаять, да мало ли что! Взять хоть бы шурф!
А сейчас? Смутила шахта. Эти — Коваль, инженер, даже Мухин.
— Милые они все до первого раза! — внушал себе Сашка. — Работаешь и хорош. А случись с тобой что-нибудь, и хана. Очень ты нужен!
Но все-таки чувствовал шахту, как проходные сени.
А труднее всего со свободой. Сашка шагал и мрачно думал:
— Убежал я, положим. Готово! А кто меня ждет? Жена и приятели? Чорта! Много их было... таких! Или, скажем, занятия? Пожалуйте, Александр Никитич, спасибо, что не забыли
— Нет! Ничего решительно нет. Пустой ему свет, бездельный! Ловкие руки, двадцать шесть лет и... вроде калеки! Червонцы опять сшибать по шкапам? И хлопотно, и скучно... Но срок в десять лет — это да-а!
И Орлов чесал затылок.
А потом еще: дал зарок — убегу! Его крепкое слово еще не пошатнулось. А если сломается и оно, что тогда будет с Сашкой-Орлом?
— Навсегда я, должно быть, бандит! — решил Орлов и, опустив голову, подошел к лагерным воротам.
Настала глухая и бурная ночь. Темь сотрясалась порывами ветра. Хлестал дождь. Раскачивались фонари у штольни, и лужи мерцали в бегающих тенях.
Сашка шел в ночную смену. Глаз коли — не видать!
Гора и небо слились в темноте. Только светятся огоньки на постах. Сашка считает — один, два, три... Нет четвертого фонаря!
— Н-но, парень, не дрейфить!
План простой. Побудет в лаве. Выждет миг, спустится в штрек, а оттуда в соседнюю печь и — наверх.
— Душа винтом! Казак не без счастья!
Зашел в слесарку.
— Здравствуй, товарищ бригадир! — гаркнул смешливый Митрошка. — О вас тоскуют!
— Кто? — испугался Орлов.
— Все начальство! Завтра новый мотор на конвейер ставить.
Орлов глядел настороженно.
— Мотор уже в лаве! — с удовольствием рапортовал Митрошка. — Мы постарались! — и шлепнул себя по груди. — А Мухин ругался: подождите Орла, еще обидится, дьявол. Но мы перетащили!
Митрошка был весел. Еще вчера его освободили от конвоя.
— Ладно, — успокоился Орлов и вынул из шкафа свою аккумуляторную лампу.
Лампа в руке, нож за голенищем, денег маленько в кармане — что еще надо?
В последний раз Сашка вошел в лаву. Подземелье гудело. Под низкими сводами слышался шорох лопат, восклицания и железный лязг механизмов. В дымке летучей пыли как звезды желтели лампы.
Орлов нагнулся и стал пробираться вдоль стенки забоя.
Шахтеры кидали лопатами уголь в ходившие желоба конвейера. Сгибались и разгибались. Желоба блестели тускло и лязгали, а угольные глыбы медленно ехали в штрек по стальной дороге. Все было так, как нужно.
Орлов дошел до случайного углубления — ниши в стене. И наткнулся на ящик с новым мотором. На самой дороге!
— Не могли лучше места найти! — рассердился Орлов, поднял ящик и занес его в нишу под своды.
Побрел дальше, останавливаясь и постукивая ключом по звонким корытам.
По лаве расхаживал Мухин и осматривал потолок.
— Отлично! — подумал Сашка. — Отметят, что я на работе.
Но Мухин был крепко занят. Он рассматривал пустоту, из которой пришла лава. Пустоту эту надо было обрушить. Площадь висевшего потолка сделалась слишком обширной и стала давить на стойки.
Частоколы столбов неясно виднелись в темноте, а конца подземелью не было видно.
Орлов оглянулся. Все были заняты, работа кипела.
— Ну! — побледнел он. — Теперь пора!
Но в этот момент скрежещущий гул прокатился вверху, и с треском переломилась стойка. Лава смолкла, как по сигналу. Люди разом подняли к потолку испуганные лица, тревожная тишина охватила пещеру, и только конвейер продолжал стучать, как стальное сердце.
