Франц Ребах, под пятьдесят.
Марианна Ребах — его жена, сорок с небольшим.
Франц Ребах — его сын, почти шестнадцать.
Роберт Кёлер, под пятьдесят.
Примечание автора: диалог должен быть «тонирован» (кроме сцен, в которых Ребах беседует с сыном и женой) всеми техническими средствами; помехи, которые возникают при разговоре через домофон, должны своеобразно мелодически окрасить диалог, сделать его словно потусторонним по сравнению с обыденным звучанием семейных сцен.
Слышен звонок. Один, другой. Не слишком громко.
Ребах. Ты же сказал, что меня нет дома.
Франц. Да, я ему сказал.
Пауза.
Ребах (вздыхая). Кажется, он, слава богу, ушел... Смотри, Франц, я принес тебе на редкость красивую марку — испанская... Филипп Второй[1]. Погляди, как хорош золотой фон, а на нем — он, этот черный, торжественный король. Ты ведь знаешь, кем был Филипп Второй и какую он сыграл роль?
Франц. Да, папа... Прекрасная марка.
Ребах. А вот еще одна красивая марка — шведская, с драгоценным камнем... Ты знаешь этот камень?
Франц. Это топаз, папа... Красиво...
Ребах. Какое строение у камня!.. Великолепно. Это целая серия... Посмотрю, нет ли...
Снова звонят, один раз, очень робко.
Вот настойчивый тип! Бывают же такие люди. Знать не желают, что человеку тоже нужен покой. (Сердито.) Ничего не понимают.
Еще раз звонят.
Франц. Пойти открыть?
Ребах. Да, пойди и скажи, что меня нет дома... Но будь немного решительнее.
Франц (уходит, оставляя открытой дверь; слышно, как в некотором отдалении, в передней, он говорит в микрофон). Я же вам сказал, что отца нет дома.
Неразборчивое бормотание из динамика.
(Неуверенно.) Нет, его видеть нельзя.
Бормотание из динамика.
Хорошо... Я сейчас узнаю. (Возвращается, говорит, стоя у двери.) Я ему сказал...
Ребах (шепотом). Ты выключил эту штуку?
Франц. Да... Но он говорит...
Ребах (сердито). Ты просто был недостаточно решителен. Сперва говоришь, что меня нет дома, а потом — что меня нельзя видеть. По твоему голосу можно понять, что ты лжешь. Возьми себя в руки, говори уверенно.
Франц. Он сказал, что, если я назову тебе его имя, ты окажешься дома.
Ребах. Его имя?
Франц. Он говорит, что его зовут — Роберт.
Ребах (растерянно). Роберт?.. Роберт?.. А фамилия?
Франц. Он не назвал. Говорит, что будет достаточно, если я скажу, что с тобой хочет говорить Роберт.
Ребах (тихо). Роберт?.. Не может ведь это быть Роберт Кёлер... Роберт Кёлер!.. (Встает, стремительно идет в переднюю, со страхом в голосе говорит в микрофон.)
Ребах. Кто вы?
Кёлер (смеется). Я — Роберт.
Ребах. Роберт Кёлер?
Кёлер (смеется). Не знаю, сколько Робертов ты знаешь, чей голос...
Ребах (взволнованно). Роберт, ты должен сейчас же подняться сюда. Ты должен... Нет, лучше я спущусь вниз. Где ты все время пропадал, Роберт?.. Сейчас я иду...
Кёлер (холодно). Если ты спустишься — я уйду. Оставайся там, наверху.
Ребах. Хорошо, но тогда поднимись ты.
Кёлер (мягче). Нет, я не поднимусь. Я не хочу тебя видеть. Мне надо только с тобой поговорить.
Ребах. Почему ты не хочешь меня видеть?
Кёлер (смеется). Мне не хочется видеть лицо, на которое я в последний раз смотрел семнадцать лет назад...
Ребах. Но... Роберт...
Кёлер. Оставь, не хочу. Мне и слушать тебя тошно, а еще и видеть... (Смеется.)
Ребах. Не понимаю, что я тебе сделал, — ты так со мной говоришь. Я так рад, что ты снова здесь. Мы считали тебя пропавшим без вести, мы тебя так искали, так искали... Никаких следов твоих не нашли. Почему ты не хочешь подняться, Роберт? Иди сюда. Ты ведь знаешь: все, что принадлежит мне, — твое.
Кёлер (смеется). Все?
Ребах. Да. Почему ты все время смеешься?
Кёлер. Смех — это то, чем я живу. (Смеется.) Это мой хлеб, мое вино.
Ребах. Ужасно, что мы тут стоим и разговариваем через это ужасное устройство...
Кёлер (смеется еще громче и продолжительнее). А я считаю, что это устройство — просто волшебство: можно разговаривать с человеком и на него не смотреть.
Ребах. Ты стоишь внизу и не хочешь подняться, а мне не позволяешь спуститься. Уж лучше позвонил бы по телефону. Это менее жестоко. Почему, Роберт?..
Кёлер. Телефонный разговор стоит денег. (Смеется.)
Ребах. Тебе нужны деньги?
Кёлер (смеется). Это звучит так, будто ты и не представляешь себе, как можно не иметь денег. (Передразнивает Ребаха.) Тебе нужны деньги? Тебе нужен воздух? Может, тебе нужна пара носков? В самом деле, Франц, мне пригодятся и носки и деньги.
Ребах. Боже мой, у тебя так плохи дела? Роберт... расскажи же, что ты все это время делал?.. Где был?.. Что с тобой случилось?.. Где ты пережил конец войны?.. Таких людей, как ты, нам не хватает, людей, которые...
Кёлер. Вам не хватает таких людей, как я? А кто же вы? (Смеется.) Вы, которым не хватает таких людей, как я?..
Ребах. Ну, я подразумеваю... Наш город, наше общество, да, я не стыжусь сказать — все человечество. Мы... Мы...
Кёлер смеется долго и от всей души.
Ребах. Тебе смешно, Роберт?
Кёлер. Да, только смешно! (Передразнивая Ребаха.) Таких людей, как я, вам не хватает! (Холодно.) Я не знаю никого, кому бы меня не хватало.
Ребах. Но ты знаешь меня, Роберт.
Кёлер (смеется). Тебя я знаю. Недавно даже тебя видел. (Смеется.) В газете, Франц. Твой портрет. В каком-то парке из какого-то мусорного ящика я вытащил газету и увидел твой портрет. Ты где-то делал доклад об «организованном обществе». (Смеется очень долго, очень громко и очень искренне.)
Ребах. Роберт, я полагаю, что ты должен мне все объяснить. Мы были друзьями, мы пережили вместе тяжелые времена. (Растроганно.) Ты спас мне жизнь, Роберт... Не смейся, прошу тебя, не смейся.
Кёлер. Хорошо, я не буду смеяться, хотя... Допустим: я спас тебе жизнь, мы были друзьями, мы вместе пережили тяжелые времена... Прекрасно. Разве из этого следует, что я должен давать тебе объяснения? Можно подумать, что как твой спаситель... (Тише.) Пожалуй, ты прав. Но почему я не должен смеяться? Мне ведь очень тяжело не смеяться. Ты находишь мой смех горьким, Франц?
Ребах. Нет... Как ни странно... нет... твой смех веселый...
Кёлер (смеется). Я и сам веселый, но мое веселье пропадает, когда я слишком много вижу. Ей-богу, увидеть твое лицо в газете было невесело. Ты на меня не обижайся, ты ведь можешь всегда посмотреть на себя в зеркало, а пока я не вижу тебя своими глазами, я могу себя убедить, что твой облик просто исказила плохая фотография, дрянная газетная печать. И проверять это я не хочу. (Смеется. Откашливается.) Мы говорили о деньгах...
Ребах. Сколько тебе нужно?
Кёлер. Сколько у тебя есть?
Ребах. Здесь? Дома?
Кёлер (смеется). У тебя есть деньги и в другом месте? (Долго смеется.) Акции? Счет в банке? Франц!.. (Смеется.)
Ребах. Прости, но это ребячество. Ты действительно считаешь, что я должен держать свои деньги дома?
Кёлер. А их у тебя так много? Сколько же у тебя?
Ребах. Что ты имеешь в виду? Всего?
Кёлер. Да, конечно, всего! Раз мне принадлежит все, что у тебя есть, надо же мне знать, сколько именно. (Смеется.) Я ведь имею право получить выписку из твоего текущего счета.
Ребах. Если бы я не знал твой голос, я бы не поверил, что это тот самый Роберт.
Кёлер (смеется). Зачем же так, Франц? Ты же сам сказал: все, что принадлежит мне, — твое. Может, ты этого вовсе и не думал?
Ребах. Нет, думал.
Кёлер. Тогда скажи. Мне и правда нужны деньги. Я пришел у тебя их попросить. (Тихо.) Они нужны мне, Франц.
Ребах (сердечно). Я сейчас же к тебе спущусь. Я принесу тебе все, что есть в доме. Тебе нужна одежда? Ты голоден? Сейчас иду.
Кёлер. Если ты спустишься, я тут же исчезну. И ты никогда больше обо мне не услышишь. Может, ты хочешь, чтобы я исчез?
Ребах. Я хочу тебя видеть... И как же я дам тебе деньги, одежду и еду, если я не могу спуститься, а ты не хочешь подняться наверх?
Кёлер (смеется). Прости, что я смеюсь. Но ведь существует старый, проверенный способ: брось все это в окно.
Ребах. Бросить в окно? Но так бросают только мелочь бродячему музыканту.
Кёлер (смеется). Тебе нестерпима мысль, что ты швыряешь деньги в окно? Ты можешь взять коробку и положить в нее деньги. Конечно, я не знаю, какая там будет сумма...
Ребах. У меня в доме наберется марок пятьсот. Я могу тебе дать еще чек.
Кёлер. Пятьсот марок? Столько я давно не держал в руках.
Ребах. Я дам тебе три тысячи, четыре... Но у меня их нет при себе. Наличными. Я выпишу тебе чек...
Кёлер. Чек мне бесполезен...
Ребах. Ты можешь пойти в банк...
Кёлер (смеется). Стоит мне появиться в банке, как швейцар тут же поднимет тревогу. (Смеется.)
Ребах. Неужели у тебя такой вид?
Кёлер (смеется). Ты не можешь себе представить, какой вид у человека, при одном взгляде на которого швейцар банка поднимает тревогу? (Смеется.)
Ребах. Почему ты все время смеешься?
Кёлер. Оставь мне хотя бы смех. Разве он горек? Или пошл? Или полон упрека?
Ребах. Нет-нет, но только... (Запинается.)
Кёлер. Что — только? Чем он тебе не нравится?
Ребах. Он звучит так безответственно.
Кёлер долго и громко смеется.
Да, я выразился точно: безответственно.
Кёлер (смеется). Давай побыстрей деньги, а то тебя осенит, что давать мне деньги тоже безответственно.
Ребах. Ты... (с запинкой) больше не занимаешься своим делом?
Кёлер. А ты служишь в благотворительном обществе?
Ребах. Нет, я твой друг.
Кёлер (смеется). Тот же вопрос мне задала Елена.
Ребах (смеется от всего сердца). Ты был у Елены?
Кёлер. Смотри-ка, теперь уж смеешься ты...
Ребах. Елена стала такая смешная! (Смеется.) Ну прямо чудачка. Даже чересчур. Фанатичка. (Смеется.) Я сам стою за порядок... Но для нее порядок — святыня. Когда ты у нее был?
Кёлер. Я от нее иду. У нее, увы, нет микрофона, и мне пришлось опустить последние гроши в телефонный автомат.
Ребах. Она тебе ничего не дала?
Кёлер. Ничего. Сказала, что такой интеллигентный человек, как я, и так далее... Затем она хотела непременно знать, где я прятался все это время... (Смеется очень громко.) Продвинулся ли я... (смеется) продвинулся ли я дальше...
Ребах. А где ты все это время прятался?
Кёлер. Послушай, дорогой Франц! Брось-ка сначала деньги вниз, ладно?
Ребах. Ты был... ты был в тюрьме?
Кёлер (смеется). Конечно, не все эти годы...
Ребах. Куда ты скрылся из Осбергена? Тогда...
Кёлер. К французам... Послушай, Франц, ты приготовил коробку?
Ребах. Они хорошо относились к тебе, я хочу сказать, они...
Кёлер. Они были просто чудо, просто чудо! Сразу докумекали, что со мной стряслось. Сразу до этого дошли, говорю я тебе. (Смеется.) Сделали меня бургомистром. Все полномочия, свобода, еда, питье... Но какой я бургомистр, я — художник... был художником.
