СЕРГЕЙ СОМ
Т Р И П Т И Х
“ВРЕМЯ ДРАКОНОВ”
ПРАВАЯ СТОРОНА:
ПОСЛЕДНЯЯ КАПЛЯ СТАЛАКТИТА
“И вот стоят друзья, мне зажигая свечи...”
: А. З. Мирзаян
СУПЕРПОЗИЦИЯ А:
... а очень странно получается у меня с языком. Точнее, с языками. Когда я оформлялся на стажировку в Штаты ( это тянулось очень долго, в первый раз вообще два года — меня не хотели выпускать из-за той ильинской истории и из-за армии моей, как я понимаю ), не дожидаясь меня в совок приехал Билл — американец, с которым я должен был обменяться на полгода “колледжами”. И вот какая странная вещь вышла: до того я ведь почти не знал английского — в школе у меня по нему никогда выше “трёх” не было — и очень переживал, как же буду учиться в Штатах. Но из моего технаря можно было послать только меня — мой диплом, точнее, проект, победил на специальном конкурсе и меня пригласила фирма, которая оплачивала дорогу и учёбу,— и ехать надо было обязательно. Понимал, что рано или поздно меня всё-таки выпустят, ведь приглашение пришло на меня — персональное — и, конечно, занимался, как мог. Да только у меня немного получалось — хоть Сталкер и помогал изо всех сил,— что можно сделать, если к языкам ( к зубрёжке слов ) у меня нет никаких способностей? Так что я даже радовался задержке — хоть это, наверно, и глупо звучит. Но вот приехал Билл; я начал с ним общаться — и как-то незаметно вдруг заговорил по-американски. То есть не по-английски ( я не оговорился ) — а именно с американским акцентом, и их “фигурами речи”, как говорил Билл.
: Оказывается, для этого надо было просто представить себе, как он думает, когда говорит. Я представил — и ещё специально по “видику” смотрел с ним недублированные фильмы, чтобы лучше вообразить, как они там живут и как общаются, как делают ртом и языком, когда говорят, и лицом,—
: Я даже слова не учил — ни к чему это было. Они сами звучали во мне, когда нужно было их произносить. Просто я представлял себе изнутри, что говорю и думаю, как Билл — и у меня получалось.
: Так говорить и так думать.
А потом я познакомился с Томасом — немцем из Гамбурга — и решил попробовать заговорить по-немецки. Но немецкий я даже в школе не изучал — так что это довольно рискованный эксперимент был. Однако он удался. И тогда я понял, что могу так представить себе любого человека изнутри — и заговорить, как говорит и думает он.
— Это всё, что я хотел сказать здесь вместо предисловия. А теперь действие:
... З Е Л Ё Н Ы Е :
РЕМИНИСЦЕНЦИЯ II.
— Проскальзываю в шкурник: гибкое стремительное движение, тело изгибается тростинкой, и плавно — вперёд, точно по центру щели; опора для левой руки, опора для правой; камень-плита предо мной — наверх; подтягиваю ноги, прыжок — бросок через, за; краем глаза справа — плита еле держится, на соплях,— я приметил её ещё вчера,— и в броске-падении ногами резко, до боли в суставах — Р-РАЗ!!!: с хрустом закрываю проход.
Как дверь — за собой.
: Чайники. Совки.
Спокойно сажусь, оглядывая дело ног своих; слышу с той стороны брань — это дело; усмехаюсь — и тихо отхожу в сторону:
: чтоб не мешать, значить. Удаляюсь во тьму — кстати, почти бесшумно.
— Я человек скромный.
: Десять минут у меня теперь точно есть. Это сигарета и рюкзачок с баллонами в заначке — совсем рядом, почти в соседнем штреке. “Почти” — это потому, что крайне сложно, ведя речь о “подземле” — то есть о всех этих каменоломнях, о жутком переплетении ходов, сбоек, орт, завалов, гротов и шкурников — об Ильях наших то есть ведя речь,— очень сложно достаточно точно описать: “где”. “Когда” — это ещё куда ни шло, это ладно ( хотя и здесь имеются известные трудности — но не о них тут ); но вот понятие “где”...
..: Начисто отсутствует.
— Это я не о рюкзачке: рюк, слава Богу, на месте,— да и кто, кроме меня, смог бы найти его здесь: за этой, с виду такой неприподъёмной плитой,— и баллоны пребывают там, где я их предусмотрительно заначил — то есть, соответственно, в упомянутом рюкзачке; я с радостью ощупываю редукторы, пробую травануть газ — идёт, зараза,— только вентили поддаются туго, хоть я и промаслил их, как только было можно, снаружи — от нашей верной подземной подруги Сырости и её зловредной сестрицы Ржавчины ( с близкими и вечно голодными родственницами по матерной линии Коррозией-унд-Разрухой ),— ну да это ничего, это не страшно — я плотно затягиваю клапан, затем водружаю рюкзачок с баллонами на плечи, прикуриваю сигаретку — и возвращаюсь в грот, где из-под плиты слышится приглушённое чертыхание моих преследователей.
: Картина почти аллегорическая — “Туженики...”,—
: Дятлы. И мне становится смешно. А потому, когда труды их подходят к концу — мне-то отсюда, со своей стороны это хорошо видно; да и рассчитал я, опуская плиту, чтоб им с их способностями минут на десять работы было — им работы, а мне сигаретку выкурить, да рюкзачком столь нужным оснаститься,—
— когда старания трудов их подходят к концу, я со смехом бросаю в расширяющуюся меж нами щель как раз догорающий бычок — и он красивым таким фейерверчиком рассыпается искорками о чью-то несвоевременную лысину ( “попал, между прочим”,— цитирую я по этому поводу, ибо “попал — звучит гордо!” ),—
— и мы возобновляем нашу игру:
“Преследование”.
: “Гонки-под-горизонталью” —
— под линией горизонта то есть.
РЕМИНИСЦЕНЦИЯ I.
..: очень сложно объяснить, почему я взялся за перо и пытаюсь описать наши далёкие события. Порой мне и самому становится это не ясно. < Я, толком не прочитавший в своей жизни ничего путного — и вдруг в роли писателя... >
: «ПИ-ИТ-САТЕЛЯ...» — как, возможно, протянул бы, увидев эти строки, Сталкер. Милый “майн кайф любер люмпен” Егорова,—
«ЧУКЧА — НЕ ПИСАТЕЛЬ!!!» — рявкнул бы по этому поводу сам Сашка, окажись рядом.
— А Пищер бы промолчал. Только усмехнулся: не зло, не презрительно... А так. Просто.
: Я по-прежнему не могу его понять. Всё ещё не могу. То есть порой мне кажется, что я его понимаю... Но это быстро проходит. Как наваждение, как фокус,—
— Что-то в нём есть: неуловимое, двойное; нет — как калейдоскоп; повернёшь иначе — и всё вновь, и уходит в бесконечность... Бесконечность. Словно наложение волн ——
— “И н т е р ф е р е н ц и я”,—
: Тяжёлое слово. Его.
В калейдоскопе — три грани и стекляшки внутри ( между ).
: Пищер — не стекляшка.
В нём словно... Да, вот это слово: в нём словно три человека, три грани; чуть иная ситуация, поворот...
— Нашёл. Да. Правильно.
И лёгкий полёт — со звоном.
..: Но я не знаю, что могли бы сказать эти “трое”, прочитав мои записи. Не могу себе представить — как невозможно представить заранее следующий узор калейдоскопа. Тут гадай, не гадай...
— Но эти “трое” не дают мне покоя. И я вернусь к ним позже:
Потому что бывают ситуации, когда не думать — нельзя, и не писать — невозможно; но наступает момент — должна стоять точка, запятая, тире — пауза; и я откладываю тетрадь и ручку, чтобы вернуться к ним позже.
— Позже: через несколько недель, лет, месяцев.
Потому что не писать — невозможно:
— После очередного невозвращения в Ильи.
— После отъезда Керосина и Пищера.
— После визита Сталкера: вдруг, спустя столько тысяч лет, чуть-ли не через окно ( точнее — балкон: я живу на втором этаже ) в два часа ночи с сумкой пива и бутылкой столь милого его сердцу “ПАРТ-(‘АРТ)-вайна” в руке,— уже изрядно навеселе...
