Роурк стоял под палящим солнцем, сжимая в руках дрель. Ему нравилась эта работа. Иногда он чувствовал что-то вроде соревнования между своими мускулами и гранитом. К вечеру он очень уставал. Тогда он шел пешком две мили. В доме, где он жил, была ванная, и он подолгу лежал в воде, смывая пыль, забившуюся в поры. Он обедал на кухне вместе е другими рабочими. Он всегда сидел один в углу за столом. Ел он мало. Спал он под самой крышей.
Иногда после обеда он гулял в лесу, который начинался прямо за домом. Он ложился на землю животом и, подперев лицо кулаками, рассматривал узор листьев и травинок. Затем он перекатывался на спину и часами наблюдал, как наверху шевелятся листья деревьев, сквозь которые проглядывает лимонно-желтое небо.
Иногда он думал о проходящих днях, зданиях, которые он мог бы построить, должен был бы построить и которые, может быть, никогда не построит. Он чувствовал, как подкрадывается старая боль и узнавал ее признаки: вот она опять. Он с интересом наблюдал свою внутреннюю борьбу с этой болью и забывал, что это его собственные страдания. Он презрительно улыбался, не сознавая, что смеется над своей собственной агонией.
Но такие моменты были редкими.
Доминика Франкон жила этим летом одна, в большом доме своего отца, в трех милях от каменоломен. Она никого не принимала. Единственно, кого она видела, да и то редко, были сторож с женой. Они жили в некотором отдалении от особняка, рядом с конюшнями. Сторож следил за садом и лошадьми, его жена присматривала за хозяйством и готовила для Доминики еду.
Еда подавалась весьма торжественно, словно на банкете, при свечах — старуха сохранила эту традицию еще того времени, когда была жива мать Доминики. Доминика сидела одна за длинным столом, посредине которого в огромной низкой хрустальной вазе плавала водяная лилия. Пламя свечей отражалось в хрустале и серебре. Старуха подавала еду молча, и сразу же после обеда исчезала из дома.
Доминика поднималась к себе в спальню. На кровати всегда лежала свежая ночная рубашка из тонких кружев. По утрам она заходила в ванную, где ее уже ждала теплая вода с растворенными в ней солями, пахнущими гиацинтом, и распростертые полотенца, готовые принять её в свои объятия – но она никогда не слышала никаких шагов и не ощущала присутствия в доме других людей.
Доминика провела так много летних и зимних отпусков, окружая себя людьми с целью ощущать одиночество, что попытка создать себе настоящее одиночество была наполнена для неё неизъяснимым очарованием. Она впервые в жизни добровольно поддалась слабости наслаждения одиночеством.
Днем она ездила верхом по лесным дорогам и с замиранием сердца ждала, что за поворотом она встретит что-то таинственное и чудесное. Она не понимала, чего она ждет: был ли это какой-нибудь исключительно красивый вид, или человек, или происшествие – но она ждала чуда.
Иногда она уходила далеко от дома, бродя без цели и направления. Она сворачивала в лес и шла, откинув назад голову и раскинув руки, следя за проплывающими над кронами деревьев облаками.
Временами, проснувшись утром, она слышала взрывы на каменоломне. Именно потому, что солнце в тот день нещадно палило, и она знала, что в каменоломне оно будет еще горячее, именно потому, что ей никого не хотелось в тот день видеть, и она знала, что там она увидит сотни рабочих, именно поэтому Доминика пошла на каменоломню.
