Лефитт: О небеса, но что же он делает?
Бораан: А? Да ничего. Просто лежит здесь. В этом-то и прелесть.
В горах Саэстара есть место, где, как говорят местные, на востоке можно узреть былое, а на западе — грядущее. Думаю, корни этого поверья лежат в некоем доисторическом переселении народов. Или завоевании. Или охренительно волшебном разреженном воздухе — его в этих горах прорва.
В общем, местные в это вроде как верят.
И если они правы, у меня все наоборот. Оглядываясь на запад, я вспоминал, как карабкался по десяткам утомительнейших тропинок, проложенных горными козлами сугубо для горных козлов; смотря на восток, я предвидел спуск по точно таким же.
Позади осталось озеро Cурке на рубеже леса. Озеро, краешек леса и большая усадьба рядом с ними принадлежали мне, благодаря Империи и в награду за «особые услуги». Забавно, да? Но оставаться там я не смел, благодаря Дому Джарега и в награду за «особые проступки». Это уже не так забавно.
В качестве управителя я оставил там деда, которому намекнул, что круговая порука, по мне, предпочтительнее притеснений. Он не удивился: деду и самому не нравилась роль притеснителя, ибо к вельможному сословию он относился с необъяснимой холодной ненавистью, которая происходила из весьма отдаленного прошлого, известного мне лишь по смутным намекам.
Оба мы пребывали в расстроенных чувствах. Деда беспокоило, что браконьерство в лесах разрастется до неприличия, когда браконьеры поймут, что у «управителя» душа не лежит поступить с ними по закону. Меня беспокоило, что джареги могут быть достаточно злы на меня, чтобы выместить это зло на нем. Я не думал, что они так поступят — то, что я совершил, не столь дурно, как, скажем, предоставление улик Империи, — но все же сердце мое было не на месте.
Мы обсудили это. Нойш-па не волновался. Джареги, возможно, и в состоянии воспользоваться колдовством, как бы они ни презирали магию «выходцев с Востока», но им придется попотеть, чтобы отыскать такого мастера, как мой дед. А немного работы со зверьем в округе, с деревьями и даже овощами, — и к услугам деда будет такая шпионская сеть и защитный периметр, что сам Марио, пожалуй, не пробьется.
Мы долго беседовали о бедах, в которые вляпался я, и об его бедах с браконьерами (перевожу: он терпеть не может объяснять кому-либо, что тому следует делать), и о том, куда я собираюсь отправиться. Куда — он не хотел знать: то, чего он не знает, джареги не смогут из него выбить. Я начал было отрицать, мол, джареги так не поступают — но… вообще-то поступают, иногда.
Я играл с дедовым дружком Амбрушем, а Нойш-па и мой дружок Лойош возобновили знакомство. Я провел там с неделю, он готовил для меня, мы многое обговаривали, например, как бы это ему оставаться управителем и ничем не управлять. Кое-что мы придумали, в частности, урезали список возможных распоряжений. Деду вроде понравилось.
Как-то вечером, смакуя фенарианское бренди, я спросил:
— Нойш-па, что ты можешь рассказать мне о моей матери?
Он вздохнул.
— Она изучала Искусство, Владимир, и это весьма расстраивало моего сына, да обретет он покой. Я нечасто ее видел.
— Но почему?
— Ты же знаешь, как твой отец относился к Искусству, Владимир. Он не хотел, чтобы мы об этом еще и беседовали. Я редко виделся с сыном после того, как он женился — только когда он приводил тебя после смерти твоей матери. Я хотел бы больше рассказать тебе о ней. Помню, у нее было доброе лицо и мягкий голос…
