Надежда Кожушаная
Бессонница
Киноповесть
1. ДЕРЕВНЯ
У Маруси мать ведьма была, Оля.
Когда Ваня Олю ударил, Маруся дома была, а они ее не видели.
Ваня - это мужик один был, он с Олей жил, как муж.
Ваня ушел, Оля говорит:
- Кто здесь?
Маруся говорит:
- Я.
- А. Что ты хочешь?
- Ничего.
Мама помолчала, спрашивает:
- Горло поправилось?
- Поправилось.
- А почему ты со мной никогда не разговариваешь? - мама спрашивает. Сказала бы: мама, расскажи что-нибудь. Сдохну - кто с тобой поговорит? А мама много знает, умеет. А тебе ничего не интересно.
- У тебя грязь, - Маруся говорит.
- Это не грязь, - Оля щеку потерла, еще спрашивает. - А травы какие знаешь?
- Какие у нас есть, все знаю.
- Силы у тебя нет, - Оля говорит. - А то бы я давно научила. Я хотела. А может, рано. Вон, Наташа бы смогла.
- Какая? - Маруся обиделась.
- Да нет, я ее тоже не люблю. Она жадная. Может, я сама ничего не знаю. Может, мне кажется! - и смеется, а сама, конечно, про Ваню думает.
Потом Оля на улицу вышла и увидела, что Ваня с маленькими ребятами играется.
И напугала их.
А пугает ведьма не в человеческом образе, а как лошадь. А чтобы лошадь пропала, надо стрелять не в лошадь, а в тень от лошади.
Оля тогда сильно ребят напугала - Ваня и выстрелил.
Лошадь сразу пропала.
К Оле домой пришли - она уже лежит.
Прямо на груди рана.
Долго Оля умирала, мучилась: кричит, кукарекает.
У ней с дома князек сняли, кипарисом кадили в доме. Еще можно двенадцатый кол из забора вытащить и сделать из него крест.
А еще ведьма должна свои грехи передать другой девушке. Ведьма девушку сначала пугает: обращается свиньей или медведем. Или змеей.
Если девушка не испугалась - годится.
Девушка ведьме в ухо подует, и грехи от ведьмы ей перейдут.
Тогда ведьма умрет.
Маруся за маму так испугалась! Заплакала. Говорит:
- А ты наколдуй, чтобы не болеть! - и на Ваню кричит. - Иди отсюда!
Ваня ругается:
- А зачем она ребят пугала? Еще увижу - вообще уйду!
Оля Марусе говорит:
- Ты-то уйди! Иди, земли принеси, может, умру, - и плачет, мучается. Поешь, далеко идти, Ваня, обмотай ее, а то ей врасплох!
Ваня Марусю платком обмотал ("оберег" называется).
Маруся сверху сарафан надела.
Пошла.
Маруся на трех дорогах земли в стакан набрала, обратно идет, через лес.
А лес был нехороший: обязательно в нем или уснешь, или заблудишься. Туда редко кто ходил.
Маруся смотрит: а в лесу за кустами Наташа сидит, с мальчиком, забавляется. Наташа - про которую Оля говорила, срамная девка была, самая красивая. А мальчик меньше ее был, с такой большой головой.
Маруся их увидела и про землю забыла: интересно же.
Прокралась смотреть, а пока кралась - уже Наташа одна сидит, косу заплетает, а мальчика нету.
Наташа Марусю сначала не видела, говорит:
- Ой! Я испугалась... Ты что?
- У меня мама умирает, я за землей ходила. Мама умрет - я ведьмой буду. Буду колдовать.
Наташа говорит:
- А я в гости пошла, к тетке.
Маруся от нее пошла и стакан с землей забыла.
Идет - а тут как будто и ее кто-то гладит: по плечам, по шее. И целует.
Маруся замерла вся: как приятно! Оглянулась, а тот, кто гладил - точно как мальчик, с которым Наташа была.
Маруся побежала, смотрит: а мальчик - вот он идет. Совсем в другую сторону.
Кто же гладил?
Потом к дому пришла и захотела воды попить. Пьет и пьет из ведра, захмелела, как пьяная. Качается.
Ну, на нее никогда не смотрели. Она всегда как Олина дочка была.
Ее и не трогал никто, никогда.
Маруся домой зашла: мать кричит, ругается. И Ваня здесь.
А Марусе дома по-другому показалось: запах гнилой. А раньше никогда брезгливая не была.
Рана-то у Оли гниет, конечно.
Маруся жалела, когда мама болеет, говорит:
- Я рану помою.
Гной убрала, маме легче стало. Маруся ее еще погладила, как ее в лесу кто-то гладил: жалко маму.
Оля говорит:
- Ручки мои... Ляг, ночь уже.
Как ночь? Маруся за землей только утром ходила.
Спать легли. Ваня на полу лег, Оля говорит:
- А тебя кто звал?
Он говорит:
- Ну Оля!
Ждал сначала, когда Маруся уснет, и сам уснул.
Маруся ворочается. Говорит:
- Я стакан потеряла, я еще за землей схожу?
Мать молчит, понимает. Оля умная была. Только головой качает: а что делать?
И сама вспомнила, как ходила от матери. Говорит:
- Иди.
А тогда на улице мусор жгли и что еще у кого надо было спалить: листья или бревна подгнившие. Обычно каждый по дворам жгут, а тут что-то вместе собрались. Красиво было.
Маруся вышла, и люди ей по-другому показались: как будто маленькие.
Ей говорят:
- Маруся, ты что не спишь?
- Не знаю.
- Иди, пожалею.
- Не надо.
- Как мама-то?
- Болеет.
- Ну, может, и не умрет.
- Маруся у нас никогда не поговорит.
А про Ваню говорят:
- С Ваней держи ухо востро!
- А чо: ухо-то? От уха-то не убудет! - и смеются!
А Маруся взяла - и через костер прыгнула. А когда над костром прыгаешь, надо, чтобы волоски на срамном месте затрещали. А она наоборот: прыгнула и описялась!
Все смеялись так:
- Вот несчастье!
И Маруся тоже смеется.
- Иди домой, - ей говорят.
Она пошла - и прямо в коровью лепешку встала.
- Куда ты! - ей говорят. - В навоз вступила!
А ее прямо не остановишь: смеется - и все!
Допоздна потом смешила.
И знает, что домой надо, а так и не пошла. Вот ведь!
- Маруся! - Ваня ее позвал. - Иди-ка, маме помоги. Никак не умрет. Князек сняли, завтра будем крест делать. Все устали, давай-ка!
Это уже день был.
Маруся пошла.
Домой пришли, Оля спрашивает:
- Кого привел?
Ваня говорит:
- Марусю.
- Какую? - Оля говорит, - Нет, я уже думала. Она всю зиму проболела, забоится.
- Не забоится.
- Я не забоюсь, - Маруся говорит, - Я по лесу одна ходила. Правда! села.
Ваня ей сказал:
- Не крестись, ладно?
Маруся машет: ладно! Самой смешно, А нельзя смеяться!
Оля говорит:
- Дурочка! Я пугать буду, нельзя смеяться! - и сама тоже смеется. Ваня, уведи ее: такая ведьма!
Маруся говорит:
- Я больше не буду.
Оля на кровати села, дышит тяжело.
Ваня в сени вышел.
Оля говорит:
- Куда ходила?
- За землей.
А мать медведем обернулась.
Маруся выдержала.
- Маруся хорошая, - Ваня говорит из сеней.
Оля опять человеком стала, дышит тяжело:
- Трудно оборачиваться, - говорит. - Дай попить.
Маруся воды дает, а у Оли рука - змеей стала.
Маруся испугалась, воду выронила, убежала.
- Сука, - Ваня говорит. - Говно.
А Оля опять помощи просит, кричит, кукарекает.
Ваня говорит на Марусю:
- Кобыла костлявая, совсем мать не жалеет, - и Олю гладит ласково. - Я здесь, Оленька, родная моя. Больно?
Нравится ему, что Оля слабая стала.
Взял ее.
Оля ему говорит:
- Нравится?
- Я без тебя умру, Оля.
- Когда-нибудь умрешь, - Оля говорит и усмехается.
Ваня обиделся, толкнул ее:
- Скотина ты. Тебе все - в прорву.
Опять ушел.
А Маруся из дома выскочила и за рот держится: змея-то за губу задела, тошнит!
- На, заешь, - ей кто-то говорит и рябины дает.
Маруся посмотрела: а это Наташа стоит. Маруся рябины поела.
Наташа говорит:
- Стала ведьмой?
Маруся молчит.
- А как тебя мама пугала?
- А тебе что?
Наташа смеется:
- А я тебе от вашей рябины дала, теперь заблудишься! Ведьмачки, дуры!
Маруся рябину выплюнула, пошла и правда заблудилась: от ведьмы поешь сразу заблудишься. Можно несколько дней ходить.
Маруся и не знала, сколько ходила.
Потом увидела, что за ней кто-то идет. Она как побежит!
В лес забежала, кричит:
- Черт! Уйди, черт!
Он подошел, говорит:
- Ляг.
Маруся как деревянная стала. Слушается. На землю легла, он - к ней. Она смотрит, и показалось ей, что это Ваня, мамин муж. Она сколько не спала уже!
Легла. А под спиной у ней сучок оказался. Ей больно стало, она Ваню отталкивает, а он не уходит. Она его бьет, руками, ногами, прямо по-настоящему, а он не уходит. Он не понимает, что ей больно, и не пускает.
Даже она его исцарапала.
Он побежал.
А Маруся камнем кинула, в спину попала, он спину выгнул - а лица у него нет. Одни глаза.
Маруся - гордая.
А на самом деле Ваня в другом месте был, точно. Он за Наташей ходил, которая Марусе рябины дала.
Кажется, вечером было.
- Наташа, - говорит, - Тетя Оля зовет.
- Не хочу я, - Наташа говорит, - Пусть Маруся идет.
- Маруся не жалеет мать. Зайди. Тетя Оля попугает, в потом ей в ухо подуй. Грехи уйдут - и все. Пожалей тетю Олю.
- Много грехов? - Наташа спрашивает.
- Много, - Ваня смеется. - Пойдешь? - а Ваня нежный был вообще-то.
Наташа говорит:
- Не хочу.
Потом пошла.
Ваня ждал.
Еще два мужика сидели, ждали. Долго.
Бабушка Надя говорит:
- Роза опять убежала.
- А что ты не смотришь как следует?
- К кабанам, точно.
Роза - это так свинью звали. Тогда все время свиньи к кабанам в лес убегали.
Наташа выходит из Олиного дома, не смотрит никуда. Глаза - другие. Домой пошла.
Из Олиного дома черные кошки ка-ак выскочат!!
И в Наташин дом побежали.
- Ну все, грехи ушли, теперь умрет, - мужики засобирались, крест не стали делать.
Марусе говорят:
- Иди за попом, чистый дом, все.
Маруся говорит:
- Дядя Ваня, ты зачем меня в лесу пугал? - а сама заигрывает.
Он говорит:
- Ты что? Я здесь был.
- Он правда был, - все говорят. - А кто тебя пугал?
Маруся говорит:
- Показалось.
Ваня ей сказал:
- Маме скажи: я утром приду. Ей отдохнуть надо.
А сам к Наташе пошел, когда уже темно стало.
Маруся к маме не зашла: дом-то без крыши, князек-то сняли. И так слышно, что тихо.
Маруся к церкви пошла через лес, где ей показалось, что ее Ваня пугал. Как крикнет:
- Ты кто?!
Он не отвечает.
Она тогда сказала, как ей говорили:
- Сука, говно!!
Еще можно по-матерному ругаться, если это оборотень или кто там. Банник, например.
Маруся в церковь пришла, попу говорит:
- У меня мама умирает, а я не захотела ведьмой стать.
Поп ее благословил, говорит:
- Постой тут.
Ушел за образом, потом выходит, а Маруся стоит посреди церкви и не двигается. Глаза - открытые.
Поп говорит:
- Маруся, ты что?
А она смотрит, как будто первый раз увидела.
Он ее по голове погладил, говорит:
- Маруся. Это тебя Господь благословил. Идем к маме?
А церковь в тот день нарочно другая была. Образа тогда поснимали, белили. Богородица стоит прямо на полу. Так и не видел никто, чтобы образа - на полу.
Поп говорит:
- Пойдем?
Маруся говорит:
- Я потом приду.
И осталась.
А Маруся, конечно, маленькая была. И болела всю зиму нехорошо. Ничего по-настоящему не умела. Стала заговаривать. А когда заговариваешь, надо имя знать. А откуда имя? Она же не знает, кто ей показался.
Например, надо сказать:
- Пойду я на теплые воды на гнилые колоды там мне снится там мне приснится во Ольху-молодняку со полного месяца выглянет выйдет щука-белуха из синего моря с золотой кожурой с золотой кожурой с двенадцатью зубами с тринадцатым языком с двенадцатью зубами с тринадцатым языком. Затяни-залижи мое горе-беду ах ты моя ненависть моя худоба лети по белу свету лети по белу свету по полям по болотам по текучим рекам вихрем-чадом раскатись разлетись на все четыре стороны! Тьфу! Тьфу! Тьфу! Тьфу! (Это плевать надо на все четыре стороны). От меня и от мужа моего названного (тут надо имя сказать, например, "Володимера") навсегда. Аминь!
Так это надо ночью читать, на полную луну, на перекрестке. А если желание загадываешь - тогда на первой заре.
А Маруся в церкви хотела читать!
А потом совсем забыла, что надо, и говорит:
- Пожалуйста!
Никто не пришел.
Она плакала так!
Как взрослая.
На корточки села и Богородицу дразнит.
Домой пошла, прямо по кустам, изранилась - и не больно.
Домой пришла, говорит:
- Мама, меня черт замучил!
А Оля, когда причастилась, стала как старушка. Такая старушка одна раньше была, ее все любили. Говорит:
- А я причастилась.
- А что делать? - Маруся говорит.
- Посиди со мной, - Оля попросила. - А черта - нету. Его люди придумали. Ваня у Наташи, наверное? Ну и ладно.
Маруся села, черная вся, от несна.
Мама говорит:
- Все время думала: надо Марусю поучить. А Маруся заболела. А может и не надо учить? Не знаешь - умрешь, знаешь - еще хуже умрешь. А плохое зачем знать? Даже интересно: вдруг не будет плохого? Наташка, дура, думает, я чужим отдам! - и хихикает. - Да ладно, пусть порадуется. Ей всего-то год остался. Пол бы подмести. Чо-то я устала совсем, - на Марусю смотрит, улыбается. - Умру - поспишь. Если захочешь. Потом поймешь. Ты умница. Девочка моя Маруся. Кто еще у мамы есть? Одна моя дочка. Смотри: раз - и какая дочка получилась! Моя девочка. Маруся, никому не верь. Никто не пара. Всех люби. Прикинь, конечно, сначала. "На глазок". И люби. И научишься. Сначала надо хоть что-нибудь полюбить. А черт от несна кажется. Я, когда девушкой была, тоже не спала. Тетя Таня долго не спала. Потом все забывается. Господи, спаси и сохрани мою девочку! Не оставь Марусю! Маруся выросла как. Красивая.
И удивляется. Посмотрела на Марусю долго, говорит:
- А ты моя дочка?
Маруся обиделась, что мама сказала, что у Маруси как у всех, легла.
Оля говорит:
- А помой меня в тазу? Меня, когда поженились, твой папа в тазу мыл. Позови кого-нибудь. Дядю Сашу позови, он мою маму любил! Позови, он добрый! - и радуется так!
Маруся дядю Сашу позвала, они с ним Олю раздели, в таз поставили.
Оля смеется:
- Дядя Саша, давай, потанцуем? - и руками танцует.
Он говорит:
- Сейчас по шее получишь!
Пощекотал ее. Смеются оба. А Маруся не смеется, молчит.
Дядя Саша ушел. Оля на кровати сидит, волосы расчесывает. Расческу сломала: у ней волосы были толстые, густые. Другую расческу взяла - и опять сломала. И как заплачет! Кричит:
- Маруся, завари травки, я боюсь!
Маруся за травкой побежала, а Оля кричит про Ваню:
- Я же его лечила! Он больной был! А теперь поправился! - и плачет, плачет.
Потом успокоилась, устала совсем, совсем устала. Говорит:
- Да не надо травки, конечно.
Маруся легла, к стене повернулась, говорит:
- Господи Боже, да когда она умрет? Я спать хочу!
Долго не оборачивалась. Потом слышит, как мама говорит, совсем по-другому:
- Маруся. Иди-ка, выйди в сени.
Маруся ушла, сон у ней прошел. Говорит:
- Мама.
- Нельзя.
Маруся разозлилась, говорит:
- Я пить хочу!
Оля руку со стаканом высунула, лицо красное и смеется:
- А ты не бойся. Ты захоти - и поможешь мне. Захоти. Ладно?
Дверь закрыла и молчит.
Маруся подождала, дверь открывает.
Оля стоит страшная, старая, глаза не видят, а над ней лица летают, на Олю похожие, только молодые.
Маруся испугалась, как закричит:
- Ну-ка ляг! После бани куда пошла? Как горло заболит! - и кладет Олю спать, Оля слушается. - Я болела, теперь она заболеет?! Совсем уже с ума сошла?! - и даже радостно кричит. - Ну и вот: ей ноги помыли, а она ногу занозила, дура! Лежи тихо! Кому ты такая нужна? Никому не нужна! И я из-за нее не сплю!.. - рядом легла. - Глаза закрой. Смотри, как надо спать, - и тоже глаза закрыла.
Мама слушается, полежали тихо. Маруся говорит:
- Все приходят, а Оля стоит молодая, красивая. Волосы чистые. Все говорят: "Кто это?" Скажут: "Такая нежная! Такая родная наша! Самая главная!" Вот чего ты хочешь?
- Все-все, - Оля говорит шепотом.
- Вот и будет. Потому что только тебе будет. Только тебе.
Оля лежит тихо, успокаивается. Одно лицо красивое на нее опустилось. Оля Марусю за руку взяла, говорит:
- Хорошо, да?
Маруся долго потом лежала, Олю гладила. И не страшно совсем.
Даже сама успокоилась, чуть не уснула.
Мама лежит тихо.
Маруся встала, воды попила, маме лицо водой помыла.
Мама лежит.
Маруся села опять: уже солнце поднимается, спать-то жалко, когда день.
Уже рябина поспела.
Когда Олю пришли убирать в гробу, все не понимали: поп был, исповедовал, а Оля лежит, как молодая, совсем когда замуж выходила. И губы - полные, красные.
Ваня говорит:
- Кто у ней был? - а сам злой.
Маруся молчит и на маму смотрит.
- Маруся, поспи, - ей говорят. - Уже сколько не спишь?
Маруся на кладбище не пошла. И не плачет.
Мальчик с большой головой ей сказал:
- Дядя Ваня велел, чтобы ты его рубахи отдала.
Маруся все отдала. И не порвала.
Потом Маруся убирала после людей, к ней девочка одна пришла горбатенькая, помочь: полы помыть, посуду.
Сколько девочке было: то ли десять лет, то ли сорок, никто не знал, она одна жила.
Они весело прибирали.
Девочка говорит:
- А почему ты не плачешь?
- Мама сказала: легко забудь.
Девочка горбатенькая ее хотела посмешить, говорит:
- А мне мама говорила: я маленькая была, меня черт подменил! Мама меня в люльке качала, а там не я, а полено! Мама восемь лет не знала.
Потом к ним еще одна девочка пришла, с братом, говорит:
- Дядя Сережа сказал: у него, когда мама умирала, тоже стала молодая. Он говорит: это хорошо.
Маруся говорит:
- Совсем не обязательно, если кого-то хоронят, значит, он умер.
Девочка с братом говорит:
- А как тебя мама пугала?
- И не пугала, - Маруся говорит. - Наоборот, мама сказала: детей нельзя пугать.
- Ты сейчас стала так на маму похожа! - говорит девочка.
А потом они вместе девочку горбатенькую нарядили как невесту.
А Маруся их вдруг как оставила, как побежит к мальчику, у которого голова большая, заплакала даже, говорит:
- Скажи дяде Ване, пусть он со мной живет, как с женой. А хочешь - ты приходи!
Мальчик говорит:
- Зачем?
Маруся на него посмотрела и говорит:
- А у тебя живот больной.
Мальчик говорит:
- А ты откуда знаешь?
- Я захочу - вообще тебя вылечу! - Маруся говорит и смеется.
- Ну захоти!
- Дурак, - Маруся сказала. И ушла совсем.
Потом на кладбище зашла. К могилке маминой не пошла.
Постояла.
Говорит:
- Мама.
Ночью у Маруси никто из деревни не был.
Наташа в ту ночь колдовала. Молодая, конечно, просто так стала превращаться.
Лисой ей понравилось.
Обратится в лису, пробежит по деревне. А потом остановится, человеком обернется - и опять лисой. Лает, мужиков за ноги хватает. Только Ваню не трогает. А он - довольный.
Мужики говорят:
- Наташка, уйди, сучка! Нельзя просто так оборачиваться! Сдохнешь!
А она не уходит.
Так жалко ее было.
Все тогда погуляли.
Почти что две четверти вина выпили.
Бабушка Надя даже матюкливую песню спела:
Когда серьги протыкают,
Завсегда уши болят.
Когда целочку ломают,
Завсегда края болят!
И прямо всю песню спела, до конца!
А ей тогда уже сто лет было!
Девочка горбатенькая говорит:
- Пойдемте к Марусе, она одна боится!
Куда там.
Кто-то видел: Маруся на горке сидела, смотрела на всех. Вроде ничего была, смеется, рот платьем закрывает. Особенно когда бабушка Надя пела.
А кто-то вообще думал: это Оля сидит. Хотел напугать всех.
А нет. Посмотрели: а это Маруся сидит.
И в другую сторону смотрит.
И все.
Девочка горбатенькая утром дозвалась, все пришли, а Маруся уже мертвая. Руки закинуты. И тоже раздетая, как Оля была.
Все смотрели.
Ваня говорит:
- Я знал: ее Оля все равно ведьмой сделает. Ее нельзя по-людски хоронить.
Девочка горбатенькая говорит:
- Неправда! Она мне сама говорила!
А Наташа говорит:
- Она мне сама сказала, что ведьмой будет.
- И даже не плакала, когда мать хоронила.
- Вторая смерть до сорока дней, значит, третью жди.
- Какая Оля ведьма! Ведьма, когда умирает, страшная!
- Ну прямо, конечно! У нее всегда корова прямо к дому приходила! И ручей ни разу не замерз!
- Ни разу.
- Нет, по-людски нельзя хоронить.
И похоронили Марусю как ведьму: она же не причащалась.
Гроб заколотили, потом яму вырыли под порогом, гроб в нее пронесли.
На развилку пяти дорог понесли, далеко.
Гроб закопали и кол осиновый в него вбили: если еще живая, чтобы умерла.
А Маруся из-под земли ка-ак застонет!!
Ваня обрадовался:
- Я говорил: ведьма!
А мальчик с большой головой говорит:
- А она меня вчера к себе звала! А я не пошел!
Все пошли обратно. Девочка горбатенькая одна осталась.
Разговаривала долго. Кол даже хотела вытащить.
Разве вытащишь?
Говорит:
- Маруся, я все время буду приходить.
Тоже ушла.
Обратно шли, на камушке один мужик пьяный сидел, из другой деревни.
Ему мужики говорят:
- Тебе сказали не приходить?!
Он говорит:
- Чего?!
И как стал драться!
Сначала его откидывали, а потом - он же все равно лезет - как стали бить!
Чуть не забили.
Потом бросили, пошли домой. Один кровью плюется.
А тут снег пошел, осенний. Самый злой снег: на голову падает, больно. В смысле, град, конечно.
И уже ругаться стали, что так далеко захоронили. Вот сейчас бы опять подрались.
А Ваня как закричит:
- Ой, вон же Роза, бабушки Надина свинья!
- Где?
Стали свинью ловить.
А свинья, когда с кабаном побудет, скачет, как дикая. А Роза была уже не настоящая свинья, а помесь от кабана. Ноги длинные, на любую горку карабкается.
Еле поймали.
Мальчик с большой головой поймал.
Грязь со свиньи обтерли, гладят.
- Сейчас с бабы Нади возьмем. По весу. Сколько тут? - свинью подергали. - Еще четверть! Скажем: баба Надя, жалко, что Роза убежала! - и смеются, счастливые.
И свинья довольная.
Четверть - это вина, значит.
Несли попеременке: тяжело все-таки.
Уже град прошел, когда к деревне подошли.
Вошли - а деревня рассыпалась вся. Трухой.
Ничего не успели сделать - все рассыпалось.
Но люди остались.
Стояли долго.
2. БАРИН
- А сегодня... тебя! - Барин, выглянув из избы, ткнул в одного из сидящих на лавочке.
Встал Халим, кучер.
- Халим? - Барин разглядел и обрадовался. - Очень хорошо. Тебя, говорят, покрестили? А праздника не сделали. Идем.
Они вошли в комнату с плотно завешанными одеялами окнами.
- Сейчас ты увидишь волшебство. Чудеса, - Барин усадил Халима в свое любимое кресло. Говорил таинственно и добро, как Барин должен говорить с "людьми".
Халим сел.
- Настоящее волшебство. Почему не посмотреть чудеса?.. Потому что их не бывает, да? Потому что надо работать, да? - он ходил взад-вперед, пристраивая свечки за мираклями так, чтобы древние греки, написанные на них наивно и искренно, оживали и мерцали в темноте.
- Начнем с мужчин. С мужиков. Не самое интересное, но смысл хороший. Это - цари. И Боги. Гермес. Бог-слуга. Слуга, но Бог, интересно, да? А стоят рядом, наравне. И никто не меняется от возраста. Как мы? Жизнь в детстве, жизнь в ученичестве, и следующая, в основном, бессмысленная жизнь. Основная. Жизнь.
Барин говорил и увлекался, забывая о Халиме.
- Ослепительное синее небо. Ослепительнее солнца. Так бывает. Вино, наполовину разбавленное водой. И тепло. Не в голову, а отовсюду. Как в материнской утробе, да?.. И от всеобъемлемости тепла - человеческое достоинство. В качестве парадокса. Ты - в утробе, но с достоинством! Хах-а!.. Без сомнений! "Я - и все!" Воистину: возлюби себя!
- Возлюби ближнего! - неожиданно вставил Халим.
- Ближнего как самого себя, - поправил Барин. - А по-человечески, в переводе, это означает: возлюби себя - и тебе будут приятны все остальные. А попробуй, возлюби себя! С этим жалким лицом, в этой одежке, зимой... и один из всех!.. Вот он хромой, - Барин ткнул в Эдипа, - а хорош! Потому что для них отрезанные ступни - это как родинка на щеке. Отличие. Я хромой, у тебя - родинка. Нет, я обожаю!
Он перенес свечи к другому миркалю и пояснил Халиму:
- Женщин смотрим молча.
Они молча "осмотрели" греческих женщин, мерцающих в свете свечей, и Барин сказал только:
- А груди детские-детские, да?
Хорошо укрепил свечу, сел. Смотрел на мерцающую Афродиту с воинственным идиотом-мужем. Бык с Данаей.
Сказал, пожав плечами:
- Почему?
Не захотел терять вдохновения, встал и прекратил просмотр.
Задул свечи, увидел напряженного Халима, объяснил:
- И не потому что голые. А потому что мертвые! - пошутил.
Посмеялся и "благословил" Халима:
- У тебя очень хорошее строение лица. Тебя не обижают? А давай-ка, я тебя заберу. И поехали. Поздно.
Халим и Барин мчались в санях к Петербургу. Зима стояла настоящая, обжигающая.
Вдруг лошади захрипели, как если бы почуяли волка.
Сани стали.
- Что? - крикнул Барин недовольно.
На перепутье пяти дорог, на стволе, похожем на простой осиновый кол, висел бутон, сквозь приоткрытые створки которого видна была мякоть нежно-розового цвета.
Халим соскочил с коней и обошел кол кругом, щипля себя за щеки: так ли он видит, нет ли в том наваждения.
- Я замерзну! - крикнул Барин недовольно.
И так и не вышел из саней, пока Халим вырывал деревцо с корнем и оборачивал его шубой.
Они помчались дальше к городу, и Халим кричал Барину, что "совсем другой дорогой хотели ехать!.." "И никто не поверит!.." - и хохотал дьяволом.
"Нет, милостивая государыня! - писал Барин, сидя у себя в кабинете и поглядывая на часы. - Я не обещал Вам чуда, я велел ждать. И ждать - не ожидая!.. Жить и быть уверенной в том, что Вы достойны всяческих счастливых неожиданностей..." - отбросил письмо: ему было неуютно, он был раздражен и заинтересован приближавшимся событием. Налил вина, выпил и подумал вслух:
- Надо было зимовать в деревне. Спячка так спячка. И с "чудесами" проще: позвал бабку, бабка пошептала...
Дверь открылась за его спиной, вошел Халим и сказал торжественно:
- Сергей Андреевич, пора.
Барин вздрогнул неестественно, допил вино:
- Но учти: если мне не понравится!..
Халим торжественно и мрачно сиял. Барин взял свечку и пошел за ним.
"Какая жажда чуда живет в человеке! - думал он. - С чего? От лени? От усталости? От бессмысленности проживаемых лет? И почему каждый, придумав чудо, немедленно задается вопросом, за что, я - и чудо?! Ведь вот Халим решился отдать мне, значит, боится. А я, похоже, и купился... Глупость какая..."
