Жила-была на свете Чашка. Да-да, самая обыкновенная чашка… Ох, простите… Если бы она узнала, что ее назвали обыкновенной… — такой скандал закатила бы на своей полке посудного шкафа! Ах! Снова простите… Своей эту полку Чашка не признавала никогда! Еще бы — такое соседство приводило ее в негодование: фаянсовый Сервиз, неуклюжий пузатый Чайник да бледный невзрачный Колокольчик-рюмка… Какая скука! Не то, что на самой верхней полке, где разместились разнообразные посудные диковинки. Там, если и наступала тишина, то — царственная или презрительная.
Впрочем, Судьба, может быть, и впрямь нехорошо обошлась с нашей героиней. И все потому, что не оказалось у нее ни пяти сестер, ни — тем более одиннадцати — для полного комплекта. А ведь заметно отличалась она от тех чашек, из которых хозяева пили чай каждый день.
Итак, Чашка была натурой тонкой, очень чувствительной и мечтательной. Она мечтала о многом, о разном… Но главной ее фарфоровой мечтой было — очутиться там — наверху, среди избранных…
«Если бы, если бы только это свершилось! Как обзавидовались бы все красотки чашки со средней полки! — Чашка хихикнула, обвела презрительным взглядом своих соседей, покосилась на обитателей средней полки. — Нет, выше не смею, не смею, — задохнулась от неслыханной собственной дерзости Чашка. — Ах, как сладка и как несбыточна эта мечта!»
Оставалось только жадно всматриваться и вслушиваться во все, что происходило там — в высшем обществе.
А наверху в Резном Графине с вытянутым горлышком сидел на корточках узкоглазый Стеклянный Человечек с желтым круглым лицом и длинными тонкими усами. Графин и Человечек подолгу вели между собой умные беседы о форме и содержании.
«Нет, все же ничего не может быть главнее формы», — так начинал каждую беседу Резной Графин.
«Разумеется, главное — содержание, — надменно отвечал Человечек, — содержимое, содержание… Впрочем, ты до сих пор и разницы в этих словах не уловил…»
«Ах! Сколько можно — об одном и том же!?» — вздохнула Крышечка-Голубка. Она украшала и без того нарядный, весь расписной шестигранный Фарфоровый Сосуд. Когда из него наливали вино, Крышечка-Голубка нежно ворковала. Жили они душа в душу, и не было им дела до всех остальных.
Из желто-золотистого стеклянного Самоварчика можно было пить коктейль — так хитро придумали его трубочку-спираль, и затейливый краник, и кокетливый чайничек — колпачок, очень вертлявый и любопытный.
А Заморский сплюснутый Флакон, внутри которого покачивалась в вине настоящая спелая Груша на веточке с двумя зелеными листочками…
Словом — все-все там были редкостными и удивительными. Конечно же, не соседи нашей Чашки.
«Как же подсматривать за ними надоело, — с досадой подумала Чашка. — А этих слушать противно! Болтают одни глупости! О! Неужели мне не суждено попасть туда — наверх!»
И однажды скромный фарфоровый Колокольчик-рюмка, заслоненный обеденным сервизом, случайно оказался возле Чашки. И… коснулся ее.
«Дили-дим» — раздался мелодичный нежный звон!
Мгновенно прекратилась болтовня на нижней и средней полках. Смолкли умные беседы на верхней…
«Какой дивный голос! — послышалось отовсюду, — О! Спой нам, спой еще!»
Чашка, едва не задохнувшись от блаженства, выразительно взглянула на Колокольчик. Он понял. И снова «Дили-дим-м-м…»
Неожиданное происшествие обсуждалось несколько дней. И все более лестные слова долетали до Чашки: «Удивительная, необычайная, редкая, редчайшая и даже — несравненная!»
«Да-да! Они правы! Я несравненная! — упивалась восторгом Чашка. — Наконец все поняли! Теперь скорей, скорей на самый верх! Там, только там, мое место!»
«Я безмерно счастлив, что помог открыть Вашу необыкновенную душу», — тихо промолвил Фарфоровый Колокольчик…
«Вот еще нахал выискался! — презрительно фыркнула Чашка. — Не ты, так другой!!»
«О, простите, простите! Я и не помышлял Вас обидеть, — пролепетал Колокольчик, — я только…»
«Не хочу и слушать! — негодовала Чашка. — Разболтался тут!»
«Вы правы, — пробормотал, запинаясь Колокольчик. — Я никогда не посмею… Но я так счастлив! Так счастлив!»
Чашка не соизволила ему ответить. Еще бы! Ведь он мешал ей мечтать о новой жизни, совсем-совсем другой.
«Графину с узкоглазым Человечком я скажу, что споры их так пусты! Вот я сама себе и форма, и содержание — моя сущность, моя натура… А они — что они друг без друга! Стекляшки!!! И Сосуду с Голубкой я тоже кое-что скажу…»
Чашка замерла от восторга. Мысль о том, что она может потягаться с Крышечкой-Голубкой рассмешила ее и стала очень заманчивой. Да, да… Подумаешь — воркует! А я буду дарить ему трели, и он не вспомнит о Крышке.
«Ну что ж… Пожалуй, теперь ты могла бы породниться и с нами», — важно произнес Чайник, нарушив мечты нашей Чашки.
«Я-я? С Вами? На этой презренной полке? — ужаснулась Чашка. — Фу! Еще один наглец!»
«О, несравненная, не покидай нас! — взмолился Колокольчик. — Я не смогу жить без твоего дивного звона!» Несчастный, он робко коснулся Чашки, и вновь послышался нежный протяжный звук.
Все мгновенно забыли о грубости и надменности Чашки. Слушали, замерев.
А вскоре сбылась ее мечта — она оказалась среди диковинок.
«Мы рады приветствовать тебя, наша гостья», — первым торжественно произнес из Графина Стеклянный узкоглазый Человечек.
«Нет, нет и нет! Вот еще! Я вовсе не гостья! — фыркнула Чашка. — Это мое место по праву!»
«Успокойтесь, Несравненная! — промолвил Графин. — Простите его, он всего лишь мое содержание. А главное, как известно — форма!»
«Я никогда не слышал более дивного голоса, чем Ваш, Несравненная Чашка!» — вмешался шестигранный Фарфоровый Сосуд, погасив спор о форме и содержании.
«А как же я?» — всхлипнула Крышечка-Голубка.
«Что ты? — вздохнул расписной Сосуд. — Твое воркование так однообразно, отныне я хочу наслаждаться только ее голосом!»
«Ну, началось…» — подумала во Флаконе желтая Груша и сжалась испуганно.
«Но я, право, не знаю! Мне трудно выбрать — кто достоин моего пения», — кокетничала Чашка. А ведь совсем недавно трепетно мечтала о расписном Сосуде.
«Ты права», — сказал Заморский Флакон.
«И имеешь полное право выбрать себе лучшего из нас», — подтвердил Графин.
«Ах! Я так натерпелась там внизу, — жеманно отвечала Чашка. — А здесь я боюсь ошибиться». И принялась придирчиво рассматривать всех поочередно.
«Но ты! Почему ты ничего не сказал мне, надутый Самовар, — капризничала она. — Или не находишь меня чудной?!»
«Насколько я понимаю — ты ведь только для чаю, — изрек Самовар. — И будь я простым, ты бы мне пригодилась… Но я…»
«Не смей! Не хочу! Никогда! — перебила его Чашка, — Противный пузатый урод! И как тебя здесь держат!»
Диковинки в изумлении промолчали. Лишь Стеклянный Человечек отважился было заступиться за Самовар.
«Но он же дольше всех нас на этой полке! А хозяева знают — где чье место.»
«Я тоже так думаю», — пролепетала Крышечка-Голубка.
«Ах! Вот ты как! — негодовала Чашка. — Да если б Хозяева соображали — не держали бы меня там внизу ни одной секунды! Ме-ня!! И вообще — надо со всеми тут разобраться! Тоже мне — диковинки!»
Отныне на верхней полке Чашке беспрекословно позволялось все, что ей заблагорассудится. Без ее разрешения никто не отваживался даже начать беседу. И называли ее теперь не Чашкой, а одним словом — «Несравненная».
«Всем молчать! — приказала Несравненная. — Не смейте нарушать бесценный покой! Иначе мой дивный голос…»
«Ах нет! Только не это», — перепугались Диковинки. И самым испуганным был голос расписного шестигранного Сосуда. Лишь Самовар побоялся промолвить слово, да Крышечка-Голубка тихо лила слезы. Остальные с трепетом и нетерпением ждали — когда же Несравненная сделает свой выбор…
«Нет, нет и нет! Я не могу, я утомилась, — изрекла, наконец, Несравненная. — Графин с Узкоглазиком недостаточно мудры для меня, в заморском Флаконе меня раздражает Груша и расписной Сосуд… Нет, я не могу простить эту Крышку-Голубку! А про Самовар-урод я и думать не хочу! Нет, нет и нет!»
Всех охватила глубокая тоска. Одна Крышечка-Голубка облегченно было вздохнула, но ледяной взгляд расписного Сосуда заставил ее громко всхлипнуть.
«Ох! Наши сердца разбиты…» — печально вздыхая, перешептывались Диковинки и с обожанием глядели на Несравненную.
«Да, да и да! — заявила, наконец, Несравненная, — я поняла!» И все застыли в ожидании — сейчас, сейчас решится их участь…
«Да, да! — продолжала она. — Вы меня заслоняете! Вы мне мешаете! Очутившись среди вас, я расхотела петь! Остается только одно — покинуть вас! Мне нужно особое место, место лишь для меня одной!»
«О! Нет! Только не это! Не бросай нас! Не покидай, — взмолились Диковинки. — Мы будем выполнять все твои желания и капризы!»
«Несравненная права, — промолвил неожиданно узкоглазый Стеклянный Человечек, — она слишком хороша для нас. — И он незаметно подмигнул Крышечке-Голубке. — Мы можем только умолять её спеть нам на прощание».
«Спой же нам! Спой, Несравненная, — стали просить все наперебой, — чтобы мы запомнили это чудо и всегда могли беседовать об этом!»
«Уговорили! Так и быть. Спою, — жеманничала чашка, — но кто из вас достоин чести коснуться меня! Кто осмелится?»
Все затаили дыхание. Разве могли они отважиться на такую дерзость.
«Пусть это будет… шестигранный Сосуд», — важно изрекла она, бросив презрительный взгляд на Крышечку-Голубку. Несчастная приготовилась разбиться от отчаяния.
В безумном восторге расписной Сосуд коснулся Несравненной и… — «Тринь!»
«Прочь! — Вскрикнула Несравненная. — Какой ужас! Пусть лучше Графин с Грушей!»
И снова — «Тринь!»
«Убирайтесь! — взвизгнула Чашка, — Другой! Кто-нибудь другой!» Осторожно или трепетно, или боязливо — по очереди все касались Несравненной. Даже Самовару была оказана эта милость. Но каждый раз звук был ничуть не лучше…
«Я знала, я чувствовала, что вы загубите мой голос, — в отчаянии и злобе вскричала Чашка. — Ах, немедленно, не медля прочь отсюда! Скорей найти мое место и чудо-голос вернется ко мне!»
«Дили-дим-дим-дим-м-м-м» — неожиданно раздался дивный звук с нижней полки.
«Ах! Это же мой голос! Кто-то украл мой голос! — воскликнула Несравненная. — Надо поскорее отыскать вора!»
«Да, да, это ее голос», — перешептывались пораженные Диковинки.
Чашка молчала, а дивный звук слышался снова и снова. Вот он уже разлился трелью…
«Но кто тогда, если не ты, Несравненная?! Где это? Откуда?» — вопрошали Диковинки.
А это был голос влюбленного в Чашку фарфорового Колокольчика. В горе от разлуки с любимой, он заметался по своей полке. И все, к кому бы он ни прикасался, начинали нежно и тонко звенеть: разные чашки, толстая масленка и даже — пузатый чайник. И потому, что они звенели одним голосом, все догадались — голос принадлежит Колокольчику.
Вот были удивление и неожиданная радость — особенно для Колокольчика. Он веселил всех и веселился сам. Трели его разливались звонче и звонче…
«Так вот оно что…» — первым вымолвил стеклянный Человечек. И Диковинки демонстративно отвернулись от Чашки.
Когда же ее снова поместили на нижнюю полку, а фарфоровый Колокольчик переселился к Диковикам, на верхней полке воцарились прежние мир и согласие. И к Крышечке-Голубке вернулось тихое счастье.
Только фарфоровый Колокольчик не мог забыть о Чашке, и казалось ему, что голос его звучал тогда… тогда звучал…
А впрочем, как знать?
Случилась эта история в стародавние времена во французском королевстве.
Среди самых экзотических цветов дворцовой оранжереи общей любимицей была Роза.
Царицей цветов называла её хозяйка оранжереи и заботилась о ней больше, чем обо всех остальных. Вдыхая аромат красавицы, она нежно прикасалась к лепесткам, гладила блестящие листья и иногда даже целовала.
Неудивительно, что избалованная Роза требовала поклонения, обожания и постоянных восторогов от своего окружения.
— Когда-нибудь сама королева украсит мной свои волосы, и я буду кружиться с ней на балу во дворце, — размышляла вслух Роза.
Тех из цветов, кто недостаточно пылко восхищался её красотой, Роза презрительно называла слепцами и завистниками. А больше всего раздражал красавицу колючий Кактус. Он всегда молчал, угрюмо поглядывая на прелестницу.
Оказалось — Кактус так безнадежно влюблен в Розу, что колючки его жалко обвисли.
Растущая рядом юная Лилия, ни разу не успевшая расцвести, жалела несчастного уродца.
— Не увядай, взбодрись, — шептала она Кактусу, — может, произойдет чудо — царица цветов станет нежна с тобой и подарит свою дружбу.
Лилия ласково попыталась приподнять его колючки и… еле сдержала крик — так больно она укололась. На нежно-зелёном листе её выступили капли. Впоследствии ранки превратились в некрасивые бугорки — бородавки.
Уродец Кактус съежился ещё больше.
— Никогда, — прошептал он в отчаянии, — никогда ни один цветок не полюбит меня. А без любви мне остается лишь засохнуть.
— Конечно! Поглядел бы на себя, колючий заморыш, — безжалостно заявила красавица Роза, — если ты для чего-то и нужен на свете, так лишь для того, чтоб подчёркивать некоторую симпатичность других! Или я не права?
Соседи Розы согласно закивали головками, растущие поодаль — промолчали.
Несчастный уродец чуть не задохнулся от такого позора.
— Насколько ты прекрасна и ароматна — настолько надменна и жестока, — вступилась за несчастного Лилия.
— Да кто ты такая?! — вознегодовала Роза. — Не тебе, зелёной метёлке, судить о царице цветов!
Изогнув ветку, Роза зло уколола Лилию самым длинным шипом. Лилия ойкнула, отдернув лист.
— Кто ещё недоволен мной? — грозно вопрошала гордячка, надменно оглядев всех и воинственно подняв выше свои колючие веточки.
Все цветы замерли. Что-то теперь будет.
Такой разъяренной красавицу до сей поры никто не видел.
— Успокойся, ненаглядная, — тихо и печально промолвил Кактус, — ты права, как всегда. Скоро я засохну и больше не буду огорчать тебя своим уродством. Хотя я мог бы стать тебе защитой от всяких нахальных мошек и букашек… Ведь душа моя переполнена любовью.
— Замолчи! Слушать противно, — прошипела Роза.
Лилия тихо шепнула уродцу.
— Если хочешь — защищай меня. Я буду тебе очень благородна…
Но Роза услышала шепот Лилии.
— Да кто польстится на твои унылые тощие листья! Букашки и мошки слетаются на мой аромат, не говоря уже о нежности моих лепестков! Фу, нахалка!
Что ей могла ответить Лилия.
— Пусть хоть Кактусу послужат мои листья, если больше никого не могут порадовать, — вздохнула Лилия и стала нежно поглаживать колючки уродца. Она стойко терпела боль и старалась не замечать, как множатся бугорки-бородавки. Переполненная жалостью к несчастному, Лилия не заметила, как её сострадание переросло в любовь. Ведь известно, что особенно мы любим тех, в кого вкладываем душу.
