Наука. Ювента. СПб. 1997
Новое издание русского перевода «Истории эллинизма» выдающегося немецкого историка И. Г. Дройзена (1808–1884) является почти что юбилейным. Впервые этот перевод, осуществленный М. Шелгуновым и Э. Циммерманном, был опубликован в Москве в 1890–1893 гг. Теперь это издание представляет собой библиографическую редкость, а осуществленное в 1995 г. в Ростове-на-Дону адаптированное переиздание может служить, разумеется, лишь частичным восполнением. Своевременность нового полного издания русской версии одного из самых известных исторических трудов прошлого столетия представляется поэтому неоспоримой. А труд Дройзена и в самом деле является знаменитым: эта трехтомная «История эллинизма», вышедшая при жизни автора двумя изданиями (в 1833–1846 и 1877–1878 гг.), осуществила подлинный прорыв в науке, открыв для детального ознакомления тот сравнительно поздний период античной истории (от возвышения Македонии при царях Филиппе и Александре до вмешательства Рима в греческие дела), о котором до того практически мало что знали и в котором видели лишь хаотическое нагромождение войн, династических распрей и политических переворотов. Такого рода произведение могло быть создано лишь выдающимся историком, действовавшим под влиянием соответствующей политической обстановки. И действительно, И. Г. Дройзен, в ранние годы переживший перипетии освободительной борьбы против Наполеона, всю свою жизнь был убежденным немецким патриотом, защитником идеи единого, сильного Германского государства, сплоченного под эгидою прусской монархии. Получив классическое образование в гимназии и университете, рано сформировавшись как исследователь античности, равно сильный как в филологии, так и в истории, он избрал главным предметом своей научной деятельности изучение той исторической эпохи, которая перекликалась с его современными интересами и увлечениями, – время объединения разрозненного мира греческих государств в единую территориальную державу, сплоченную усилиями македонских царей для выполнения грандиозной военно-политической задачи – завоевания азиатского Востока. Исторический труд Дройзена впечатляет по многим параметрам. Прежде всего им была выполнена трудоемкая задача приведения в порядок разрозненной информации, какую можно было извлечь для реконструкции интересующего его периода из обрывков античной литературной традиции (целых исторических произведений об этом периоде практически не сохранилось) и случайно уцелевших эпиграфических документов. Необходимо было выстроить хронологический костяк этой эпохи, разобраться в хитросплетениях непрерывных войн, сложных дипломатических акций и династических связей и отношений, а затем представить в связном литературном изложении целостную историческую реконструкцию всего периода. Дройзен великолепно справился с этой задачей. Более того, он не только исследовал избранный исторический период, не только представил его исчерпывающую научную реконструкцию, но и изложил вызванные им к жизни исторические события блестящим литературным образом. Великолепны, в частности, его портретные зарисовки: со страниц его «Истории» встают, как живые, фигуры великих македонских царей Филиппа и Александра; соратников этого последнего, его преемников-диадохов, поделивших созданную им империю, – Пердикки, Птолемея Лагида, Антигона и Деметрия, Лисимаха и Селевка; наконец, властителей следующего поколения, так называемых эпигонов, завершивших оформление новых греко-македонских территориальных государств, – Птолемея Филадельфа, Антигона Гоната и др. «История эллинизма» Дройзена – произведение глубоко концептуальное. О центральной проникающей его политической идее, заключающейся в обосновании прогрессивного значения государственной деятельности македонских царей Филиппа и Александра, своею волею поднявших греческий мир на новую историческую ступень, по существу, уже было сказано. Теперь, однако, надо обратить внимание на тенденциозные последствия этого тезиса – на преклонение немецкого историка перед политическим творчеством царей – «объединителей» Филиппа и Александра и соответственное умаление деятельности их противников, в первую очередь великого защитника греческой свободы и демократии – афинского оратора Демосфена, которого историк осуждает за историческую слепоту и противодействие прогрессу. Между тем беспристрастному, непредубежденному наблюдателю того, что происходило в греческом мире в середине и второй половине IV в. до н.э. по инициативе македонских царей, ясно будет все несовершенство объединительной политики этих последних, озабоченных не столько созданием на Балканах нового, поистине конструктивного, федеративного единства, сколько достижением собственных державных целей. Как бы ни обстояло дело с оценкою политики македонских царей на Балканах, нельзя отказать Дройзену в широте взгляда и исторической проницательности, с которыми он судит о более общем, всемирно-историческом значении рассматриваемой им эпохи древней истории. Начать с того, что он дал этой эпохе емкое определение эллинизма (напомним, что самоназванием греков было и остается слово «эллины»), под которым при первом приближении он понимал «распространение греческого господства и образованности среди отживших культурных народов (Востока)». Однако в более широкой исторической перспективе содержание эллинизма понималось им как сложное взаимодействие западного и восточного миров, как плодотворное взаимопроникновение различных по происхождению культур и религий, короче говоря, как синтез эллинского, греческого, и восточного начал, итогом которого должно было стать возникновение новой мировой религии и культуры – христианства. Дройзену не удалось в полной мере выполнить поставленную задачу: историю эллинизма он представил преимущественно в ее внешней, политической форме; до обстоятельного, полнокровного описания только что обозначенного культурного процесса дело так и не дошло. Да и собственно политический обзор эллинистического времени оказался доведен лишь до 220 г. до н.э. – до начала активного вмешательства в дела греков Римской державы; вся последующая история эллинизма (вплоть до подчинения римлянами в 30 г. до н.э. последнего эллинистического государства – птолемеевского Египта), история, столь богатая политическими переменами и коллизиями, а главное, столь плодотворная в плане интересовавшего историка культурного синтеза, осталась за пределами его внимания. Но и то, что было сделано, поражает своею масштабностью. Во всяком случае, в том, что касается политической истории раннего и зрелого эллинизма, труд Дройзена и по объему, и по основательности представленной реконструкции до сих пор не знает себе равных. В заключение заметим, что переиздаваемый теперь русский перевод «Истории эллинизма» Дройзена был выполнен с французской авторизованной версии (с рядом исправлений и дополнений автора), опубликованной в Париже в 1883–1885 гг. под редакцией известного впоследствии историка эллинизма А. Буше-Леклерка, и, таким образом, представляет самостоятельную научную ценность даже в сравнении с немецкими изданиями. Текст перевода был заново выверен и исправлен сотрудником кафедры античной истории Санкт-Петербургского государственного университета М. В. Белкиным. Особенно много исправлений было внесено в изобилующие греческими и латинскими цитатами примечания, которые в настоящем издании полностью сохранены. Тексту «Истории эллинизма» Дройзена предпослан очерк жизни и деятельности выдающегося историка, составленный современным немецким антиковедом К. Кристом и переведенный на русский язык ответственным редактором издания.
Доктор исторических наук, профессор Э. Д. Фролов
Карл Крист (из книги: Christ Karl. Von Gibbon zu Rostovtzeff. Leben und Werk fuhrender Althistoriker der Neuzeit. Darmstadt, 1972)
Перевод статьи сделан Э. Д. Фроловым.
Греческий идеал в немецкой классической филологии в духе Винкельмана и Гумбольдта, как известно, достигает кульминации в апофеозе свободной Греции. Оценки вроде той, что дал Вильгельм фон Гумбольдт, а именно, что "греческий дух, привитый на немецкую почву, проложил русло, по которому человечество могло без остановки идти вперед", [1] исключает любое соответствующее истине историческое понимание тех сил, которые в IV в. до P. X. подчинили мир греческих городов и включили его в более крупную историческую формацию. Между тем к защите греческих ценностей добавилось под влиянием современных потрясений, вызванных Наполеоном, историческое оправдание греческой свободы. Оно привело к отождествлению немцами собственного дела с борьбой Демосфена против Филиппа II Македонского. Характерным для духовного развития Европы в начале XIX в. было то, что Б. Г. Нибур в 1805 г. опубликовал анонимно перевод первой "Филиппики" Демосфена и посвятил этот перевод русскому царю Александру.
Общее понимание греческой истории, данное Гегелем в его "Философии истории" (в лекциях 20-х годов XIX в.), несмотря на широкий исторический контекст, в который оно заключено, является показательным для тогдашнего общего суждения о послеклассической эпохе греческой истории. Эта эпоха - "период разложения и упадка", в конце которого стоит встреча с Римом, "позднейшим орудием мировой истории". [2] Содержание этой эпохи, которую Гегель очерчивает временем македонского господства и характеризует как упадок греческого духа, оценивается весьма негативно. На долю Филиппа II и здесь тоже выпадают обычные упреки в мелочности, упрямстве, насилии, политическом обмане; лишь Александр исключается из этого общего обвинительного вердикта. Его краткая характеристика оказывается даже на удивление положительной. Гегель говорит о том, что в нем не только соединялись полководческий гений, несравненное мужество и величайшая храбрость, но что все эти качества еще более возвышались благодаря прекрасной человечности и индивидуальности. [3] Однако время диадохов интересовало Гегеля уже меньше; то, что было в нем интересного, касалось, по его мнению, не истории государств, а судеб великих личностей.
Решительную перемену в оценке Александра Великого и следующих за ним столетий произвел впервые лишь Иоганн Густав Дройзен. Он родился 5 июля 1808 г. в Трептове (в Померании) в семье гарнизонного проповедника. Юноша сам пережил движение освободительных войн, бессилие и последовавшее возрождение Пруссии; в доме своего отца он видел Блюхера и Неттельбека, защитника Кольберга, а в 1813 г. в Штеттине непосредственно наблюдал приливы и отливы тогдашней борьбы. Он рано познал как возбуждение, так и горести этой войны. Впрочем, семья Дройзенов испытала и более непосредственный сильный удар: отец, который столь же мало щадил себя в качестве пылкого патриота, как и на поприще духовника, хотя и получил в 1814 г. назначение в суперинтенданты и на пост первого пастора (pastor primarius) Трептова, однако два года спустя умер, и его смерть привела семью к нищете. Мать Дройзена со своими пятью детьми должна была освободить казенную квартиру в прекрасном Элефантхаузе и заботиться о пропитании своих детей шитьем, штопкой и вязанием.
Лишь с помощью пожертвований со стороны друзей отца Иоганн Густав смог посещать гимназию Св. Марии в Штеттине, а позднее начать занятия в Берлине. Уже гимназистом он был вынужден опробовать свои силы в качестве школьного наставника, с тем чтобы за счет дополнительных уроков пополнить тощий кошелек семьи. Однако тогда же благодаря превосходному учителю греческого языка познакомился он с Демосфеном и Софоклом и даже отважился на стихотворный перевод Софок-ловой "Антигоны".
В 1826 г. Дройзен продолжил свое образование в Берлинском университете, где сильнейшее влияние на него оказали Август Бек и Гегель. [4] Поначалу ему было трудно войти в эту новую жизнь. Многими чертами его письма тех лет напоминают о первых годах Винкельмана: "Я здесь один, чужой среди чужих, ограниченный общением с самим собой и моими мертвыми друзьями - возвышенными и почтенными древними авторами". [5] Положение Дройзена ухудшилось еще более, когда в 1828 г. умерла также и его мать, и он более чем когда-либо должен был полагаться на собственный дополнительный заработок частного учителя. Бек сосватал ему в 1829 г. знаменитого ученика - Феликса Мендельсона-Бартольди, который был почти тех же лет. Теперь Дройзен вступил в более свободный и широкий мир. "Они живут, как могут жить люди в раю", - писал он своей сестре Матильде. [6]
Тесные связи, установившиеся между молодыми людьми, доказываются их перепиской; кроме того, Мендельсон переложил на музыку некоторые стихи Дройзена. Впрочем, он и сам обладал натурой в высшей степени музыкальной; в литературе часто уже указывали на то, какое яркое подтверждение этому доставляют его язык, его стиль и художественные зарисовки. Благодаря связи с Мендельсоном его вкус к музыке и поэзии несомненно получил дополнительное глубокое развитие. Одновременно благодаря кружку берлинских друзей, сложившемуся тем временем вокруг него, он испытал новые воздействия, в частности со стороны Морица Файта и художника Эдуарда Бендеманна.
В то время как Дройзен работал преподавателем в знаменитой "Серой обителе", известной берлинской гимназии, в печати появились его первые труды: опубликованный в 1832 г. перевод трагедий Эсхила, за которым, в 1835-1838 гг. последовал трехтомный перевод комедий Аристофана. В обоих случаях мы сталкиваемся с произведениями высокого уровня, большой языковой силы и изобразительности. Впрочем, и в том и в другом случае речь идет скорее о свободном переложении, нежели о дословном переводе. Бесспорно, однако, что в обоих случаях Дройзен сумел поставить переводимые им драмы на подлинную историческую основу.
Дело в том, что он давно уже обратился к собственно историческим темам. Уже в 1829 г. он опубликовал в "Рейнском музее" статью о "греческих записях на пяти египетских папирусах в Берлине". [7] В 1831 г. он получил ученую степень за работу об империи Лагидов при Птолемее VI, [8] а с 1833 г. начал работать в качестве приват-доцента по древней истории и классической филологии в Берлинском университете. Наконец, в том же 1833 г. молодой ученый, которому было всего лишь 25 лет, издал свою ставшую знаменитой "Историю Александра Великого", которая открыла новую главу в истории науки об античности. Этот стремительно нараставший поток произведений рождался при чрезвычайно больших житейских трудностях. Даже когда Дройзен в 1835 г. стал, наконец, экстраординарным профессором в Берлинском университете, ему приходилось наряду с 10 часами недельной нагрузки в университете еще давать 20 часов уроков в гимназии.
