По преданиям греко-римского мира музыка имела свое первое начало на берегах Нила в Египте. Многие мифографы передают обстоятельства открытия музыки в таком виде: «Нил вышел из берегов своих и залил весь Египет. Когда река вновь приняла свое обыкновенное течение, то на суше осталось множество различных животных и между прочим черепаха. От времени тело черепахи совершенно испарилось; осталась только раковина, и в ней, на подобие ниток, переплетенные хрящи. Меркурий вдохновил эту черепаху, так что она издала первые музыкальные звуки в мире; за тем по подражанию ей, построил первый музыкальный инструмент, который впоследствии передал Орфею, а по другим Аполлону[1]. Другие сказания, приписывая происхождение музыки Гермесу или Меркурию египетскому, прибавляют, что, для постройки первого инструмента, он воспользовался нервами Тифона[2], который, как известно, слыл гением всякого зла физического и нравственного. «Гермес, советник Озириса, сошедши на землю, научил людей, бывших дотоле бессловесными, членораздельным звукам, разделил звуки на гласные, согласные и немые, дал имена вещам, научил людей письму, богослужению, жертвоприношению, и наконец музыке, или, по выражению Диодора, эврифмии, т. е. мерному употреблению звуков, и искусственным позам, т. е. танцам»[3]. Самую лиру свою Гермес сделал по подражанию временам года, именно провел три струны: толстую с низким звуком в соответствие зиме, тонкую с высоким звуком в соответствие лету, и среднюю, отвечавшую весне[4]. Самое слово музыка последователи классических преданий производили от египетского слова moys вода то с одним объяснением, что музыка есть подражание журчанию вод и следовательно принадлежит Египту, богатому водами, то с другим объяснением, что среди вод Нила растет тростник, первоначальный материал музыкальных инструментов[5].
Все эти сказания таковы, что не только на основании их нельзя удержать за Египтом первоначального происхождения музыки, но напротив именно этими сказаниями отрывается от Египта происхождение музыкального искусства и переносится глубже в первобытную до-египетскую историю. 1) Изобретение лиры здесь ставится в связь с потопом, который здесь назван частным именем наводнения Нила; таким образом эти сказания имеют в виду только позднейшее послепотопное распространение музыки. 2) Происхождение музыки здесь связывается с происхождением вообще звука и всех движений тела. Очевидно посему, что музыка должна принадлежать первым временам человечества вообще, а не Египту, который как не первый учил людей употреблению слова, так не первый открыл и музыкальный звук. 3) Самое имя musica не может происходить от указанного египетского слова, потому что вообще трудно понять сродство музыки именно с водою, а не с какими либо другими звуками природы; равным образом обилие тростника в Египте ничего не показывает, потому что здесь идет дело вообще о музыке, а не музыкальных инструментах, тем более не о духовых инструментах, приготовлявшихся из тростника. Такому производству слова музыка мы можем противопоставить другое от еврейского слова mozar, означающего вообще искусство и науку, так как первоначально все человеческие познания имели общее имя. От слова mozar — музы, богини и матери всех искусств, и наконец музыка[6]. 4) Наконец связь изобретения музыки с первым низшествием богов на землю отодвигает ее далеко к тому времени, когда, по преданию всех народов, человек был в содружестве с небом. Замечательно при этом указание, что Гермес делает лиру из нервов Тифона, который считается у египтян богом стран, лежащих на восток и север от Египта; таким образом сами египтяне ищут начала музыки за своими пределами в тех местах, где была колыбель человечества. Итак, принимая вполне все сказания, на которых писатели 17 и 18 веков основывают происхождение музыки из Египта, мы должны вывести из них совершенно противоположные следствия: что музыка гораздо древнее Египта и что она родилась на севере от Египта, где-то в Малой Азии.
Таким образом египетские предания переносят нас к древнейшим преданиям еврейским, что музыка ведет свое начало от первого библейского человека, воспевшего в раю те же псалмы, какие впоследствии пелись в иерусалимском храме. Древний халдейский перифраст библии, которому следуют многие раввины, дает такое надписание XCІ псалму: «песнь воспетая первым человеком в день субботы». Это предание старались утвердить на библейском свидетельстве, что первый человек при сотворении мог уже пользоваться всеми своими способностями. На этом основании напр. Кирилл александрийский думает, что первые люди воспели славу Всевышнего в гимнах и песнях, хотя простых и безъискусственных[7]. А Фома Аквинат ставит между сведениями первого человека его сведение и в музыке, потому что «он был человек, и все человеческое ему не было чуждо в особенности»[8].
Незачем прибавлять, что музыкальность первого человека была больше в потенции и что псалом XCІ был пет Адамом столько же, сколько была читана им книга Разиэла, по раввинской легенде переданная ему ангелом для изучения каббалистической науки. В 4 гл. 21 ст. Бытия выставляется другое лицо с более определенными значением в истории музыки. Передавая вкоротке историю ближайших потомков Каина, бытописатель об одном из них, именно Иувале, замечает, что он быль «отец всех играющих на кинноре и гугав»[9]. На основании этого места древние толкователи считали Иувала изобретателем музыки и пения в таком же широком смысле, в каком египтяне приписывали это Гермесу, т. е., что до Иувала никаких музыкальных звуков и песней не употребляли. Иосиф Флавий, назвавши Иувала первым любителем музыки и изобретателем цевницы и гуслей, прибавляет, что его изобретения в числе других того времени были написаны на двух высоких столпах, чтобы их узнал мир послепотопный (Адам, по сказанию Флавия, предсказал, что мир два раза будет погибать: один раз от воды, а другой от огня)[10]. Филон называет Иувала первым певцом и музыкантом[11]. Некоторые толкователи даже слова: jubilare, jubilatio, юбилей производят от имени Иувала в том смысле, что он первый научил людей внешнему выражению всякой радости[12]. Было много и других различных объяснений этого пункта, которые, выходя из общих воззрений, объясняли уместность исторического указания о происхождении и открытии музыки и нераздельного с нею пения в определенный момент и определенным лицом. Все эти объяснения обыкновенно искали внешних соприкосновенных обстоятельств, которые могли бы вызвать именно у Иувала первый музыкальный звук; таковы объяснения Зарлино, Гаффурио, Бонтемпи, Мерсена, Коместора[13] и других, теряющиеся в догадках, в роде той, что Иувал открытием тональности обязан своему брату Тубалкаину, ковачу всех орудий из меди и железа; наблюдая при ковании брата за звуками металлов, Иувал почувствовал в себе способность подражать им, заметил, что звуки металла бывают различны, смотря по их массе, что и подало повод к открытию первых законов звука и затем к устройству первого инструмента[14]. Все эти объяснения требуют ограничения, потому что библейский рассказ не дает никакого повода считать Иувала первым почувствовавшим в себе музыкальную способность. Напротив подлинник еврейский говорит только, что потомство Иувала было особенно расположено к музыке: «Иувал — отец всех играющих на кинноре и гугаве». Что здесь Иувал поставляется только в отношение к своим музыкальным потомкам, а не к своим предшественникам, видно из контекста речи. В предшествующем стихе (20) говорится о брате Иувала Иавале, что он был «отец живущих в шатрах с стадами». Очевидно брат Иувала не в отношении к своим предкам называется отцом скотоводства, потому что скотоводством занимался еще Каин. Далее после стиха о музыке следующий (22) гласит: «Тубалкаин был ковачем всех орудий из меди и железа», уже без прибавки: «отец». Наконец 26 стих говорит, что Энос начал призывать имя Иеговы. Очевидно, во всех этих случаях указывается только главное занятие потомков Адама, а не изобретение этого занятия. Иувал также не был первым певцом, как Иаваль первым пастухом, как Энос первым призвавшим имя Иеговы. Конечно, при исключительном занятии музыкою, Иувал и его потомки могли изобрести некоторые инструменты, тогда как дотоле была известна только вокальная музыка, но допустить, что Иувалом была спета первая песня в мире, можно только при той мысли, что человечество постепенно выходило из состояния первобытной немоты, потому что человека в настоящем его виде мы вообще никогда не можем представить без песни. С другой стороны мы уклонились бы от определенного исторического свидетельства, если бы сказание об Иувале поставили рядом с египетским сказанием о Гермесе — изобретателе музыки, мифическом лице, олицетворяющем собою возможный только тип первобытного певца и музыканта, а не настоящего исторического изобретателя некоторых музыкальных инструментов. Другое подобное сопоставление братьев Тубала и Иувала с общими представлениями, олицетворенными в образах греческого Вулкана, Аполлона и Гефеста, рекомендуемое некоторыми новейшими толкователями, слабо даже в фонетическом отношении[15]. Мы с своей стороны наоборот готовы признать историческое зерно даже в мифах о Гефесте и Гермесе; принимая во внимание, что в этих мифических сказаниях лира образуется из жил Тифона, злого начала, можно допустить, что здесь на мифической почве варьируется библейское сказание о первоначальном развитии музыкального искусства у нечестивых потомков Каина, (который действительно обнаружил некоторые свойства Тифона), потому что вне библейского рассказа связь музыки с злым началом в греческих мифах непонятна.
После замечания об Иувале, употребление музыки не указывается в период патриархов, кроме следующих слов Лавана к Иакову (31, 27): «зачем ты убежал от меня тайно? я отпустил бы тебя с тимпаном и киннором». Но, так как Лаван жил в Падан-араме, то из этого замечания ничего нельзя вывести о музыке патриархов. Недостаток библейских указаний любители музыки дополняют в этом случае некоторыми мифическими средневековыми сказаниями о занятии патриархов музыкою. Мартини приводит неизвестно откуда взятое им предание, что Ной был великим любителем музыки и внес в ковчег, кроме музыкальных инструментов, какие-то мемуары, вероятно Иувала, о состоянии наук и искусств до потопа; здесь говорилось о тетракорде и о тройной прогресии. Ной разделил эти мемуары между детьми, таким образом что прогресия попала в одни руки, а тетракорд в другие[16]. Что касается Авраама, то средневековые писатели приписывали ему полное знание quadrivium’а, т. е. арифметики, геометрии, музыки и астрономии; а патриарха Иосифа, основываясь отчасти на созвучии имен, считали именно тем Гермесом, которого боготворил Египет за распространение музыкального искусства[17].
Более определенные сказания о музыкальном искусстве евреев идут со времени Моисея. Кому бы ни принадлежала честь открытия музыкального искусства, но во времена Моисея евреи, конечно, не отличались в своей музыке от египтян. Древние иудейские предания приписывают Моисею полное знакомство с музыкою египетскою. Филон замечает, что Моисей был обучен египетскими жрецами геометрии, поэзии и музыке[18]. Тоже предание повторяется в Деяниях Апостольских[19] и у Климента александрийского[20]. Свое высокое поэтическое развитие Моисей показал в величественной песни, воспетой им по переходе чрез Красное море, древнейшем поэтическом памятнике, какой только мы имеем[21]. Но сложивши вдохновенную песнь, Моисей по нераздельности в древнее время поэзии от музыки, в тоже самое время должен был сам составить и музыку для песни, какая бы ни была эта музыка, хотя бы она, как предполагает Кальмет, по своей простоте не отличалась от нашей декламации. Вот что говорится у Моисея об исполнении его песни: «тогда Моисей и сыны Израилевы воспели Иегове песнь сию и говорили: пою Иегову, потому что Он высоко прославился; коня и всадника Он низвергнул в море» и проч. За тем по окончании песни сделана прибавка: «и взяла Мариам, пророчица, сестра Аарона, в руку свою тимпан и вышли за нею все женщины с тимпанами и ликованием и воспела Мариам пред ними: «пойте Иегове, потому что Он высоко превознесся: коня и всадника Он низвергнул в море». Толкователи, сопоставляя с этим рассказом обычай исполнения песен у нынешних восточных народов, а также основываясь на самом описании Моисея, особо упоминающем о женщинах, предполагают что песнь Моисея пели особо мужчины и особо женщины. Но, по одним, мужчины повторяли непосредственно после Моисея и по его напеву каждый стих песни и за тем тот же стих пели женщины; по другим, женщины пели один стих, мужчины другой и так далее попеременно. Но гораздо прямее вытекает из контекста речи третье мнение, что после Моисея пропетый им стих повторяли только мужчины, а женщины повторяли постоянно один первый стих, изменяя первое лицо пою в пойте, как сделала Мариам, как бы приглашая этим своих мужей дружнее петь гимн Иегове. Это тем вернее, что все собрание мужчин и женщин не могло в одно время слышать пение Моисея, чтобы иметь возможность повторять его; отчетливо могли повторить стих только более близкие к Моисею старейшины народные, а более отдаленная группа женщин могла только выражать общим местом свое ободрение[22]. Другой способ объяснения этого места предполагает, что пение и пляска женщин составляли особенный дивертисман; после исполнения песни мужчинами, женщины, независимо от них, пропели туже песнь с постоянным припевом первого стиха. Во всяком случае библейский рассказ не давал повода блаженному Августину предполагать, что весь народ пел эту песнь по вдохновению в совершеннейшей гармонии слов и напева. Напрасно также другие разъяснители текста, чтобы удержать полное соответствие между хорами мужчин и женщин, предполагают, из собственных соображений, что и мужчины подобно женщинам, пели с аккомпаниментом и плясками. Ничего подобного нет в тексте. Но вообще нужно сказать, что антифонное исполнение было уже в это время обыкновенным в разных родах песни. Моисей, сходя с Синая, заслышав голоса, говорит: «это не попеременные голоса побеждающих, ни попеременные голоса побежденных; но голоса попеременные я слышу»[23]. Так как песни вокруг золотого тельца были подражанием египетскому культу, то и попеременное исполнение их песни взято из египетских храмов, где песня разделялась между жрецами и народом, между мужчинами и женщинами, между детьми и взрослыми и т. под. Что касается инструмента, употреблявшегося в это время для аккомпанимента, и названного Моисеем тимпаном, то, как увидим ниже, эго был египетский вид бубна, ныне известный под именем darabuka. Инструмент носили привязанным лентою на шее. Ношение этого вида тимпана было почти исключительно присвоено женщинам у всех древних народов; один скифский царь, услышавши, что некто из его подданных носил тимпан на шее, казнил его собственною рукою за извращение обычаев[24]. Некоторые в словах: «женщины последовали за Мариамною с тимпанами и ликами, mecholoth», под последним словом разумеют духовые инструменты. Но α) духовые инструменты женщинами никогда не употреблялись, β) при пении этот инструмент не возможен, γ) в смысле инструмента это слово употребляется очень редко, и LXX переводят его чрез χορος[25].
Со времени Моисея у евреев видим, кроме тимпана, употребление труб, единственного в то время священного инструмента, употребление которого подробно указано в Пятикнижии. Бог повелел Моисею сделать две трубы, по многим парафразам из массивного серебра, чтобы они служили для созвания общества и для снятия стана. Когда трубили ими вместе, это значило, что все общество должно было собираться к скинии собрания. Звук одной трубы сзывал к скинии только князей и тысяченачальников. От этих призывов отличались еще тревоги, которые возвещали немедленное снятие стана. По первой тревоге поднимались станы, стоявшие с востока, по второй южные, по третьей стоявшие к морю, по четвертой северные[26]. Трубный звук употреблялся еще при жертвоприношениях как в дни субботние, так и в другие праздники, в новомесячии; ими возвещались также открытия юбилеев. Первый день седьмого месяца даже назывался праздником труб[27]. Наконец труба употреблялась как инструмент военный. «Когда пойдете на войну против врага, говорит книга Числ[28], трубите трубами, чтобы вспомнил о вас Иегова Бог ваш и спас вас». Самое устройство труб мы укажем ниже; теперь ограничимся несколькими замечаниями касательно их значения и употребления. α) Во всех указанных случаях трубы не были вполне музыкальными инструментами; скорее они напоминали рожки, которыми в настоящее время муэззины сзывают на молитву правоверных, или наши колокола[29]. В римской церкви при благословении (крещении) колоколов читается из книги Числ место, где говорится о различных употреблениях труб. β) Трубить могут только священники[30], не потому чтобы Моисей желал подражать египтянам, у которых употребление многих музыкальных инструментов было собственностью одной жреческой касты, а скорее потому, что жрецы были подручными начальниками над народом при Моисее[31]. γ) Для того, чтобы можно было издали различить призывный звук одной трубы и звук двух труб вместе, они должны были между собою образовать известное duo и иметь различные тоны. Тревога составлялась из тех же призывов, но кратких, сложенных может быть, как у нынешних арабов, из двух только тонов.
Некоторые археологи видят музыкальный интерес в законе Моисея об употреблении в храме колокольчиков. О ризе первосвященника Моисей[32] замечает между прочим: «по подолу ее сделай гранатовые яблоки и колокольчики золотые между ними кругом, чтобы слышан был от него (Аарона) звук, когда он будет входить во святилище и когда он будет выходить, чтобы не умереть ему». Аббат Лянси[33] был того мнения, что здесь под колокольчиками нужно разуметь только цветы, имеющие форму колокольчиков, что соответствовало бы гранатовым яблоками, между которыми были расположены колокольчики. Что же касается звука, который должен быль слышаться во время входа первосвященника во святая святых; то, по мнению Лянси, это был звук молитвы Аарона, а не его одежды. Нужно согласиться, что такому мнению благоприятствует перевод LXX: παρα ροισκον χρυσουν κωδωγα, και αντινον επι του λωματος του υποδυτου κυκλω. Και εσται ’Ααρων εν τω λειτουργειν ακουστη η φωνη αυτου… Но этот перевод противоречит еврейскому тексту, Сир. 45, 10, 11, где яснее говорится, что звучали именно колокольчики и Иосифу Флавию, который объясняет даже символическое значение звука колокольчиков: «они должны были напоминать гром синайского богоявления, как яблоки изображали молнию»[34]. Плутарх, основываясь на присутствии колокольчиков в одежде первосвященника, причислял даже евреев к культу Бахуса, жрецы которого также носили позвонки по подолу одежды[35]. Напрасно Лянси увертывается замечаниями, что звон колокольчиков, которых по Иерониму[36] было пятьдесят, а по Клименту Александрийскому[37] 366 по числу дней года,— мешал бы молитве присутствовавших. Но не нужно забывать, что как украшение одежды колокольчики должны были быть малыми и почти беззвучными. Что касается происхождения колокольчиков, то его напрасно ищут в Египте. Ни один памятник египетский не представляет ничего подобного. Но у других народов Азии этот обычай упоминается часто: цари Персидские обшивали погремушками свои одежды[38]; звонки носили жрецы сирийской богини[39], а у Китайцев с незапамятных времен известны даже большого калибра колокола[40]. Таким образом колокольчики обязаны своим происхождением Азии, и не Африке и Европе.
Вообще мы должны сказать, что музыкальное искусство евреев времен Моисея было очень низко, по крайней мере, если судить по дошедшим до нас свидетельствам, и ограничивалось только тимпаном и трубами, самыми немузыкальными инструментами, так что нужно удивляться иллюзиям авторов католических церковных историй, которые в промежуток времени от Иувала до Моисея видят такое совершенство музыки, какого нет в настоящее время[41]. Затем странствование в пустыни, среди самых тяжких обстоятельств, должно было произвести еще большую эстетическую одичалость евреев. После Моисея о музыкальных орудиях упоминается при взятии Иерихона[42] и при сражении Гедеона с мадианитянами и амаликитянами[43]. Но какого рода была эта военная музыка, видно из того, что она исполняется разом на 300 трубах, по Флавию простых рогах животных[44]. Конечно, это были звуки нестройные, без взаимного отношения между собою, charivari, поколебавшие своим гулом стены, а не стройный концерт. Такое несовершенство музыки этого времени, однако же, не помешало являться высоким лирическим излияниям в песнях; такова песнь Девворы[45], которую Гердер[46] сравнивает с одами Пиндара. Подобно песни Моисея, по переходе чрез море, и эта песня, как видно из ее содержания, имела искусственное исполнение. Именно: ст. 1 говорит, что эту песнь воспели совместно Деввора и Варак, между тем ст. 3 указывает одно лице, а ст. 7 одно лице Девворы. Итак Деввора и Барак разделили исполнение одной и той же песни между собою. Далее ст. 12 прерывает соло Девворы хором образовавшимся из народа[47], по всей вероятности состоявшим из двух частей мужеской и женской, из которых первая делает обращение к Вараку, а последняя к Девворе. Кроме того среди исторического содержания песни такие общие приставки, как приставка к 21 стиху: «попирай душа моя силу», по крайней мере у греков, всегда предоставлялись хору. Нынешние мазоретские акценты делают даже намек на разнообразие исполнения части песни, принадлежащий хору; именно первую часть 12 стиха, повторяющую в двух своих половинах одно и тоже выражение, изменяют по интонации таким образом:
![Аким Олесницкий - Древнееврейская музыка и пение [современная орфография]](https://knigism.online/covers/57/d5/294649_100x150.jpg "Аким Олесницкий - Древнееврейская музыка и пение [современная орфография]")