Сегодня утром я сделала открытие. Оно настолько меня потрясло, что даже помню, как это случилось. Сначала я вычистила зубы, потом умылась, потом стала причесываться. Вот тут-то все и произошло. Я увидела свои глаза! Это, наверное, смешно звучит — увидела свои глаза; где же они до сих пор были? В затылке? В том-то и дело — нет. Они были на месте, как сказала бы наша биологичка, «на лицевой части». Но я их не замечала — и все. И вдруг! Я увидела в них что-то такое, чему до сих пор не могу найти слова. Я должна непременно выяснить, что же именно, иначе я буду мучиться все уроки — уж я себя знаю, — пока не придумаю. Совсем недавно на истории со мной приключилось что-то в этом роде. Весь класс веселился по поводу какого-то курьезного случая, рассказанного учителем. А я сидела задумчивая и тихая, что редко со мной бывает. Учитель, конечно, не мог не заметить этого. Он, наверное, подумал, что меня поразила крестьянская война семнадцатого века, и решил со мной закрепить новый материал. Он задал вопрос похитрее, надеясь получить достойный ответ. Но я пожала плечами. Это его удивило.
— Так о чем же ты думала весь урок? — спросил он.
— О тетеньке. Не могу вспомнить, где я ее видела.
Он, наверное, подумал, что я чокнулась.
— О какой тетеньке?
И тут меня осенило. Я сказала с чувством:
— Вспомнила! Это же продавщица книжного магазина. Она мне посоветовала купить одну забавную книжку с картинками, и я купила. А сегодня я увидела ее в школе. Не знаю, зачем она сюда пришла.
Историк вознегодовал:
— Ну, знаешь, Бубликова, это уже слишком! Это неуважение! Надо уметь переключаться!
Но я еще не умею. Я не нашла ту кнопку, на которую надо нажать при случае. Поэтому про свои глаза я решила выяснить дома.
Подвернулся папа. Он постучал в ванную.
— Катерина Александровна, вы живы? А то мне то же захотелось сегодня умыться…
Я открыла дверь и спросила:
— Папа, что ты видишь в моих глазах?
Папа нисколько не удивился такому вопросу. Может быть, удивился про себя, но виду не подал. Он сказал:
— По бревну в каждом, поэтому твои глаза — главная бревнобойная сила.
— Ты все шутишь, а я серьезно.
— Тебя не устраивает? По-моему, это не так уж плохо.
Лучше бы он не говорил этого!
Я решила сейчас же, не откладывая, проверить, прав ли он. Взяла маленькое зеркальце и сделала «в угол — на нос — на предмет», как учила меня Лариска. Получилось неплохо.
Это меня вдохновило, и я стала тренироваться. И так увлеклась, что не заметила, как в комнату вошла мама. Она изумленно спросила:
— Катя, чем ты занимаешься?
— Учусь кокетничать.
Мама засмеялась — она подумала, что я шучу.
— Завтракать! Опаздываешь!
Пока бежала в школу, все думала, как войду в класс и испробую свою бревнобойную силу. Меня смущало только одно — кто предмет, на котором я испытаю свое новое открытие? Перебрала всех мальчишек — их у нас мало. Серега Непомнящий? Но он влюблен в девятиклассницу. Сама видела, как он ждал ее после уроков. Правда, говорят, она не отвечает взаимностью. И Серега страдает. Он такой томный и несчастный бывает на уроках. Серега, конечно, не предмет. Женька Семин? Я представила, как он скажет:
— А что, Катя, это идея — встречаться. В кино ходить будем… Только давай со следующего понедельника — понимаешь, новый транзистор дособрать надо…
Недаром он у нас Маленький Рац — сокращенно от «рационализатор». Он весь в железках, и по-моему, еще не родилась та девчонка, которая может его заинтересовать больше, чем транзисторы. Оставался Ленька Рыбин, по которому умирали сразу две девчонки (третьей быть не хочу), и мой сосед по парте — Юрка Дорофеев. Юрка — вот кто! Надо было с него начинать. У него нет определенных привязанностей. Иногда он делает вид, что кем-то увлечен, но это ненадолго. Уж я-то знаю — он частенько приходит к нам домой, и мы болтаем с ним о разных разностях, в том числе об этом. Но мне и в голову никогда не приходило сделать его предметом. Как, впрочем, и ему — если уж быть честной.
В класс влетела на звонке.
— Здрасьте! — небрежно бросила всем.
Села за свою парту вполоборота к Юрке и для начала посмотрела на него длинным многозначительным взглядом.
Юрка спросил:
— Ты забыла тетрадь по алгебре? Сейчас контрольная.
Я молча достала тетрадь. Сделала «в угол — на нос — на предмет». Юрка отреагировал по-своему:
— Угу! Не волнуйся — решу и тебе.
Дело в том, что у меня не математический склад ума (так говорит мама, и она права), а Юрка отличник, он всегда решает и за себя и за меня.
Но не это сейчас главное. Он меня не понимал, а мне так хотелось, чтобы он настроился на мою волну. И я стала повторять про себя: «Юрка, ты мне нравишься! Ну, честное слово! Не веришь? Ты мне нравишься! Ты мне нравишься! Ну, да!» Есть же люди, которые передают мысли на расстояние, а между нами разве расстояние? Всего полметра. До Юрки, наверное, все-таки дошло. Он сделался задумчивым, потом прошептал:
— Твою задачку в общих чертах решил. — И стал энергично набрасывать на листке.
Я все-таки не теряла надежды. Ну, Юрочка, думала я, если я не скажу тебе на алгебре, то к концу пятого урока будешь трепыхаться в моих сетях, как золотая рыбка… Так я думала, аккуратно переписывая в тетрадь задачку, которую мне решил Юрка.
Но дальше события стали развиваться немного не так, как я предполагала. О том, что мое открытие действует, я узнала буквально на первой перемене. Ко мне подлетела моя Лариска и сказала:
— Катя! Ты сегодня какая-то новенькая. Что случилось?
— Пока еще ничего, а там посмотрим, — ответила я.
Прозвенел звонок, и Лариска пошла на свою парту,
изрядно озадаченная.
На немецком языке, когда все дружно «шпрехали», на мою парту шлепнулась записка. Я быстро накрыла ее ладонью и оглянулась. По лицам ничего нельзя было понять — все они были какие-то иностранные. Я спросила у Юрки:
— Тебе или мне?
— Открой — узнаешь.
— А если мне?
— Могила.
В доказательство Юрка скрестил руки и прижал их к груди.
Я открыла записку и прочитала: «катя ты законная девчонка давай ходить ле-ры». Все без точек и запятых. Странно читать свое имя с маленькой буквы. Да и подпись не поняла сначала.
— Ого! — сказал Юрка. Он тоже прочитал.
— Что — ого? — спросила я.
— Ле-Ры.
— Остроумно. А что это?
— Не что это, а кто это. Ленька Рыбин.
Я посмотрела на Леньку-он сидел с каменным лицом. Ну, конечно, это он. Кто же еще так метко бросит записку? И в то же время это на него непохоже. Ленька не такой парень, чтобы заниматься всякими глупостями — писать записочки. У него хватит мужества подойти к девчонке и сказать прямо. Он ведь на медведя ходил чуть ли не один на один! А тут — записочки… Но на всякий случай я решила ответить ему, будь что будет! Да ничего не будет! Ленька в мои планы не входил, главная моя цель — Юрка. Но на письма надо отвечать. И я пригласила Юрку в соавторы.
К Леньке полетело ответное письмо — его я довольно метко швырнула: «Ле-Ры! Странное ты мне делаешь предложение. А как же те две обожательницы? Ка-Бу».
Ленька не замедлил ответить. Но мне не суждено было получить записку — поймала на лету Шпрехен Зи Дойч.
— Это что еще за воздушная почта? Посмотрим-по-смотрим, кто же голубки…
И она медленно стала разворачивать записку. Сквозь звон в ушах я услышала ужасное:
— «Какая же ты дура, Ка-Бу, что не хочешь быть моей…»
— Нет, вы меня не утешайте, — сказала я Лариске и Юрке.
Они нашли меня под лестницей первого этажа — в местечке, которое я забронировала за собой еще в пятом классе, когда впервые удрала с урока.
— Не утешайте. Все кончено.
Я отвернулась от них и сморгнула слезы.
— Что все? — подал голос Юрка.
Он стоял вопросительным знаком — ему здесь было низко.
— Все, — сказала я и залилась в три ручья.
— Ниагарский водопад, — сказала Лариска. — Только интересно, какая водичка — соленая или пресная?
Лариска взяла в руки мою голову, как берут арбуз, и привалила к своему плечу. Так мы постояли минуты две. Со стороны мы выглядели, должно быть, комично, потому что Юрка фыркнул:
— Ни дать ни взять — скульптурная группа. — И тоном приказа — Бубликова, перестаньте рыдать. Под лестницей это смешно, мягко говоря.
— В то время, как мы стоим под лестницей, наши вычерчивают фланец, — поддержала его Лариска.
— Ну и пожалуйста, — сказала я, вытерев насухо глаза фартуком, — никто вас не просил приходить сюда, оставались бы со своим фланцем.
— Не груби, — попросил Юрка, — а объясни.
— Вылазьте. Я вас вижу, — раздался вдруг сверху голос директрисы, который нельзя было спутать ни с каким другим голосом.
Нам ничего не оставалось. Увидев нас, Елена Ивановна сказала с притворным ужасом:
— Как?! Цвет восьмого «б» под лестницей? В то время, как идет урок!
Мне стало не по себе. Во-первых, никакой я не цвет, так же, как и Лариска. Это слово относится только к Юрке. А еще я подумала: если она узнает о записке, мое дело — труба.
Директриса сказала, посмотрев на часы:
— До звонка еще целых пятнадцать минут, так что марш в класс.
То, что она не потащила нас к себе в кабинет сразу, тоже не предвещало ничего хорошего. В класс, конечно, идти было глупо, и мы пошли под другую лестницу.
Гром разразился на следующий день. Сразу после пятого урока, когда мы готовы были ринуться домой и уже предвкушали, как застрянем пробкой в дверях, в класс вошла Мария Алексеевна, или Маруся, как мы ее ласково называли за веселый характер. По ее решительному виду мы поняли, что домой пока не пойдем.
Оставлять нас после уроков без предварительной подготовки считалось делом довольно опасным и рискованным — мы могли выйти из берегов, как однажды сказала о нас географичка.
Но Маруся — другой разговор. Она же наша классная. Она по должности своей может нас оставить. Едва поздоровавшись с нами (мы еще не виделись), Маруся спросила:
— Вы случайно не знаете, за что нас всех вызывает директор?
Все мы страшно удивились:
— Нас вызывает директор?
— Вот это новость!
— Соскучилась, должно быть!
— На то она и директор, чтобы вызывать!
Маруся выслушала наши остроты довольно охотно. И даже стала советоваться:
— Вы так думаете?
— Думаем!
— Что-то я слышала насчет воздушной почты…
Я покраснела. Осторожно посмотрела вокруг себя. Но у всех были вопросительные и наивные лица, как у младенцев. Неужели никто не помнил вчерашней записки? Юрка толкнул меня локтем в бок:
— Что я говорил? А?
Вообще не верилось, чтобы нас вызывали из-за этого. Воздушная почта — обычная вещь! Тем более урок мы не сорвали.
Но Маруся была все-таки напугана, потому что у нее был довольно взъерошенный вид, а большие глаза стали еще больше. По-моему, она боится директора так же, как и мы. Бедная Маруся, она никак не привыкнет к нашим выходкам. Да и можно ли к ним привыкнуть? Каких-то полмесяца назад нас трясли, как грушу, за Едкую Щелочь — так Ленька Рыбин при всех назвал учительницу химии, а мы заржали, вместо того чтобы скорбно промолчать, а потом на классном часе устроить Рыбину головомойку. Кличка была довольно остроумной, а главное, соответствовала действительности — все классы, где она работала, называли ее только так (разумеется, за глаза), и с этим ничего нельзя было поделать.
— Слушайте, что я вам скажу, — сказала Маруся. — Если виноваты, имейте мужество признать это.
Ленька тотчас зло выкрикнул со своего места:
— С такими адвокатами, как Дорофеев, не пропадете! Он поможет сочинить вам оправдательную речь.
Юрка засмеялся и сказал:
— Все понятно!
— Что тебе понятно, девчачий угодник?
Юрка покраснел, хотел что-то возразить, но Маруся прекратила их пикировку. Я подумала: «Наверное, она еще не знает про лестницу».
— Имейте мужество, — сказала еще раз Маруся.
Все с этим согласились, потому что привыкли раскаиваться, и двинулись из класса. Как только мы подошли к лестнице, Ленька скакнул на перила и помахал нам ручкой, моментально скатившись вниз.
— Ты куда? — крикнули мы ему.
— К маме, — сказал он. — На этот раз я умываю руки. Смелее, Ка-Бу! — Это Ленька крикнул у самой раздевалки и показал, как он умывает руки.
«Уж лучше за лестницу, чем за записку», — думала я, когда мы стояли в очереди к директору школы. Прошло минут десять, но нас никто не вызывал. Кто-то предложил:
— Давайте посчитаемся.
Мы посчитались. Никто не хотел быть тринадцатым. Женька Семин, или Маленький Рац, не мог жить без идей ни минуты, поэтому он предложил быстро-быстро сделать двадцать шесть бумажек, а на одной написать роковое число.
— Кому оно достанется, тот первым пойдет к директору.
Так и сделали. И в тот момент, когда мы устроили веселый свал, вытаскивая свою судьбу из чьего-то фартука, на пороге появилась директриса:
— Развлекаетесь?
И хотя сказано это было довольно тихо, мы быстро замолчали. Стало слышно, как Елена Ивановна играет ключами.
Нас сразу всех пригласили в кабинет, и мы набились в эту маленькую комнату, как соленые грибы в банку. Наша Маруся тоже была здесь. Елена Ивановна села в свое кресло, поправила в стакане карандаши и только после этого сказала:
— Я не спрашиваю, кто написал эту мерзость. — И она помахала запиской, как флажком. — Не это главное. Главное другое. Что вы способны написать такое. Вы делаете это не стесняясь. И наглеете с каждым днем, особенно Рыбин. Что-то я его не вижу, где он?
