Когда мои родители решили учить меня немецкому языку у Софьи Ивановны Бенке, дававшей частные уроки, то ни они, ни я, тогда третьеклассник, ни моя новая учительница не могли, конечно, предполагать, что не очень-то прилежный и непоседливый ученик станет впоследствии военным переводчиком. Не приходило и мне это в голову до самого декабря 1943 года… Однако все по порядку.
Поздней осенью 1943 года группа выпускников Ленинградского военно-медицинского училища (тогда оно находилось в Сибири) подъезжала к фронту. Среди них был и я, младший лейтенант медицинской службы.
Оформление документов много времени не заняло. И вот, распрощавшись с товарищами, еду на попутной машине в медсанбат стрелковой дивизии.
Дорога петляла между высокими деревьями. Накануне выпал снежок, подморозило. С утра десятки машин и саней, которые шли от линии фронта и к фронту, укатали дорогу до блеска. Успев за неделю пути от Вязьмы до лесов восточнее Витебска привыкнуть к адской тряске фронтовых дорог, я теперь буквально отдыхал, прислонившись к большой, накрытой брезентом бочке. Прислушивался к гулу и грохоту фронта, который все приближался.
Слева и справа все чаще появлялись свежие воронки. Иногда они были и на самой дороге. Тогда шофер искусно объезжал их, чудом не задевая идущие навстречу машины. Быстрая езда длилась около часа. Вдруг шофер резко притормозил машину и, высунувшись из кабины, крикнул мне:
— Вам сюда, в лесок направо. Там медсанбат. А мне дальше надо ехать.
Минут через десять я уже шагал между палатками медсанбата. Дежурный врач сказал, что начальника медицинской службы дивизии майора Иванова сегодня не будет и я могу идти отдыхать в приемный покой.
Приемный покой — это тоже палатка. Раненых не было. Поэтому на нарах вповалку спали приезжие. Свободным было только одно место. Рядом с широкоплечим человеком в меховом полушубке. В палатке довольно-таки прохладно, и никто не раздевался. Дежурная сестра халат надела поверх шинели.
Мой сосед читал небольшую книжку. Он с готовностью подвинулся, уступив мне место рядом с собой.
Хотя я и устал с дороги, но мне не спалось в необычной обстановке. Присел на край нар, задумался.
Из задумчивости меня вывел негромкий голос соседа.
— Вы ведь новенький у нас, младший лейтенант?
Человек этот словно почувствовал, как мне хотелось сейчас с кем-нибудь поговорить.
Обернувшись на голос, я увидел, что на меня с немолодого уже лица дружелюбно и изучающе смотрели усталые, внимательные глаза.
— Вижу, что новенький, — не дождавшись ответа, продолжал мой сосед, откладывая книгу на нары. — Расскажите, откуда приехали, о себе расскажите. Мне интересно, и вам все не в молчанку играть.
Как-то сразу же я поддался душевной теплоте, которой повеяло от этого незнакомого мне человека.
Но что я мог о себе рассказать? Разве вот что:
…18 июня 1941 года окончил десятилетку на Украине, в Николаеве. На рассвете шли с выпускного вечера по тенистым улицам города к широкому Южному Бугу, Мечтали о будущем. И никто не знал, что через четыре дня война.
Двадцатого июня я уехал в Москву — поступать в институт. Утром двадцать второго приехал в столицу. День был воскресный. Пошли с Надей Исаковой (приехали вместе из Николаева) в театр Вахтангова, смотрели пьесу о Кутузове. Вышли из театра. И тут только узнали: война! Пошел в институт иностранных языков. А там еще, видно, не разобрались в новой обстановке. «Через несколько дней зайдите», — говорят.
Ну, мы и вернулись в Николаев. В августе фронт подошел к моему родному городу. Эвакуация. Осенью вместе с родными приехал в Омск. Тяжело заболел. Тифом. Проболел до весны. В апреле сорок второго пошел в военкомат. Военком взял мое заявление, прочел, повертел в руках. Говорит: «Рано вам еще. Призыв через несколько месяцев». Заявление у себя оставил. А четвертого мая меня вызвали в военкомат и в училище отправили, в медицинское…
— Вот и все, — закончил я свой короткий рассказ.
Видимо, мой собеседник был умелым слушателем, цепко замечающим то, что его интересовало. Он меня спросил:
— А на какой факультет в иняз поступать собирались?
— Немецкого языка. Ведь я его до этого восемь лет изучал.
— Восемь? — переспросил собеседник. — Но ведь в школе только с пятого класса изучают немецкий…
Пришлось мне рассказать об уроках с Софьей Ивановной.
— Читаете, конечно, свободно? А как переводите, как говорите? — спросил сосед.
— Читать читаю, а насчет перевода и разговора, право, не знаю. С лета сорок первого практики никакой не было, почти ничего не читал даже.
— А напрасно, — заметил мой собеседник. — Времени у меня мало, и язык я, наверное, не в пример вам хуже знаю, а вот читаю.
И он раскрыл книжку. Это был «Фауст» Гете.
— Да, молодой человек, — продолжал он. — Хоть мы сейчас и воюем с гитлеровской Германией, но считаю, что правильнее и лучше о человеческом долге, чем Гете — этот великий сын немецкого народа, — мало кто сказал.
И он медленно прочел по-русски знаменитые строки:
Лишь тот достоин жизни и свободы,
Кто каждый день идет за них на бой.
— Эти слова может и должен взять себе на вооружение каждый человек, — твердо и убежденно говорил мой собеседник. И, сменив тон, как-то сразу по-деловому заговорил:
— После войны у нас обязательно систему изучения иностранных языков изменить нужно будет. А то что выходит? Пять лет в школе учит иностранный язык школьник, потом еще пять — студент в институте. А толку никакого. Двух слов связать не может. У нас в дивизии лишь двое с грехом пополам немецкий знают. А язык — это, брат, оружие, и еще какое! Так что в этом деле порядок нужно будет навести.
И опять неуловимо изменившись — и в голосе, и внешне, — он улыбнулся и сказал:
— Заболтались мы. Пора и честь знать. Вон все спят. Даже сестра носом клюет. А нам — сам бог велел, — хитро подмигнул сосед. — Ну, спокойной ночи на новом месте.
Через минуту послышалось его ровное, спокойное дыхание. Спит.
Проснувшись утром, я обнаружил, что, кроме меня и сестры, в палатке никого не было. Исчез и мой ночной собеседник.
Не успел я как следует осмотреться, как в палатку просунулось лицо, круглое, румяное. Ярко выделялись иссиня-черные усы. Из-под них прозвучало:
— Вчера приехали? Это с вами Розгонюк разговаривал?
— Приехал вчера. А кто такой Розгонюк — не знаю.
Медсестра в углу фыркнула:
— Так это же с вами вчера разговаривал полковник Розгонюк, начальник политотдела. Он к нам приезжал награды вручать. Заночевал. А сейчас Дмитрий Васильевич с врачами беседует.
Я не успел даже ахнуть от известия о том, кто был моим собеседником, как усач ошеломил меня, задав вопрос:
— Переводчиком в разведотдел хотите?
Тут же, откинув полог палатки, усач мгновенно превратился в статного капитана в щеголеватой шинели. Он подошел ко мне. Назвал себя:
— Капитан Харьков, помощник начальника разведки дивизии.
Присел рядом со мной на нары и продолжал:
— Кратко. Телеграфным стилем. Утром Нарыжному (это начальник разведки) позвонил Розгонюк. Сказал — есть кандидатура. Понимаешь, у нас переводчика ранило. Так что, согласен или нет? Сразу…
Он замолчал.
Профессии в армии чаще всего выбирать не приходится, особенно во время войны. Военным фельдшером я стал по воле военкомата. А тут предложение. Да еще такое заманчивое… И я согласился.
— Вот и хорошо, — сказал повеселевшим тоном Харьков. — Теперь вопросом о вашем переводе к нам займутся мой начальник и отдел кадров.
Пока вопрос решался, я отправился в полк, а оттуда в стрелковый батальон выполнять свои обязанности фельдшера, командира медсанвзвода. Перевязывал раненых, занимался помывкой солдат в бане. Знакомился с санинструкторами в ротах, с бойцами и офицерами батальона. Привыкал к обстрелам и артналетам. Одним словом, входил во фронтовую жизнь. Потом уже, примерно через месяц, были мне объявлены сухие строки приказа: «…назначить военным переводчиком разведотдела штаба дивизии».
Да, неожиданной была для меня эта профессия…
При воспоминаниях о работе на фронте в моей памяти невольно воскрешается разговор с переводчицей штаба корпуса, к которой послали меня из дивизии на проверку моих знаний немецкого языка.
Выслушав, как я читаю и перевожу печатные и рукописные тексты, переводчица — старший лейтенант — задала мне на немецком языке несколько вопросов. Потом сказала:
— Минимум языковых знаний, нужных военному переводчику, у вас есть. Не хватает знаний военной терминологии. Слабо читаете рукописный готический шрифт. И тому, и другому научитесь в процессе работы.
Затем она дала несколько практических советов.
— Для работы запомните главное, — сказала она. — Вы, по сути, будете первым советским человеком, с кем попавший в плен немец поведет разговор на своем родном языке. Расположить пленного дать нам нужные сведения — это прежде всего зависит от вас, от переводчика. Будьте требовательны, но всегда корректны. Помните, что переводчику нередко доверяют вести допрос самостоятельно. Это, конечно, труднее, чем просто вести перевод, налагает еще большую ответственность.
