Дочь Шапкая Анначак ученье окончила, сама учительницей стала. Домой приехала.
— Ты, отец, прожил трудную жизнь, — сказала она, — теперь отдыхать будешь.
— Не совсем я старый, — ответил Шапкай. — Как я без работы жить буду? Ночью — спи, днём — лежи. Спина болеть будет. Зачем ты хочешь, чтобы руки мои пустыми стали? О чём думать буду, если работы нет?
Три года спорили дочь с отцом.
Анначак говорит:
— Нынче зимой я тебя никуда не пущу!
А Шапкай лыжи налаживает, на охоту идёт.
Говорит Анначак:
— Нынче летом никуда не пойдёшь!
А Шапкай с геологами в тайгу собирается.
Потом время взяло своё. Уволился Шапкай из геологоразведочной партии.
Рано утром стоял он на берегу Мрас-Су. По реке плыли последние льдины. Две большие лодки подходили к противоположному берегу.
— Э-гей! — крикнул Шапкай. — Обождите! Я с вами поеду!..
Но разведчики голос Шапкам услышали, а слов не поняли. Начальник партии обернулся, рукой помахал:
— В гости к нам приходи! — услышал Шапкай.
Долго стоял на берегу Шапкай, на далёкие синие горы смотрел, жизнь свою вспоминал.
«Однако старый стал я… — подумал Шапкай. — Как теперь без работы жить буду?»
Домой пришёл, скучный сидел, трубку курил.
Анначак, дочка, смотрела, смотрела…
— Иди, отец, к нам в школу сторожем работать.
— А что же, — говорит Шапкай, — пойду. Колокольчиком звенеть, ребят с перемены звать — тоже важная работа.
И стал Шапкай в школе сторожем работать.
Школа каменная, двухэтажная. Стоит на косогоре. Если вверх посмотришь — новый рудник увидишь. Если под гору посмотришь — горную речку увидишь.
В этой речке таймени есть.
Шапкай на рыбалку не один ходит, ребят с собой берёт.
Горит костёр. Над густыми тальниками дым плывёт и поднимается вверх, к красным скалам. Ребятишки хворост для костра запасают. Дров мало, а шуму много.
«Однако рассердиться на них нужно», — думает Шапкай.
В это время из кустов озорник Паслей вышел. Идёт, сгорбившись, на правую ногу прихрамывает. Точь-в-точь как Шапкай ходит. В руках у Паслея таёжный цветок — колокольчик.
— Перемена кончилась! — кричит Паслей. — Не слышите разве: перемена кончилась! — А сам машет, машет синим цветком.
— Мой урок начинается, — усмехнулся Шапкай, — опять сегодня меня сказки рассказывать заставят.
А ребятишки Шапкая окружили:
— Дедушка Шапкай, рассказывай скорей!
Усадили Шапкая в середину, сами вокруг расселись.
И начал им старый Шапкай сказки рассказывать, легенды петь…
Если вам торопиться сейчас некуда, так и вы эти старые сказки тоже послушайте.
Однажды задумал Глухарь прогуляться над горами. Поднялся с земли и полетел.
Глухарь и в те давние годы таким, как сейчас, был: перо чёрное, хвост веером, только брови у него тогда не красные были, а белые.
Летит Глухарь, тайгой любуется и радуется: ни одна птица ему дорогу не перелетает, ни один хвост не машет перед глазами. Несётся Глухарь один-одинёшенек.
Загордился Глухарь, головой налево повёл… И задрожали косточки у Глухаря: рядом летящая птица в тридцать раз больше ростом, не отставала ни на шаг.
Бросился Глухарь удирать без оглядки. От страха даже пот выступил.
«Если сяду на дерево, не наступит ли беда сразу?»
Полетел Глухарь изо всех сил, крыльями ещё быстрее замахал, а страшилище словно ближе подвигается.
В ужасе обернулся Глухарь и вдруг захохотал: огромная птица тенью его оказалась…
Глухарь так обрадовался, как будто увидел себя вновь рождённым.
— Бывает же так, а? — засмеялся Глухарь. — Убегаешь сам от себя. Но это ничего, наверное, меня никто в это время не видел…
Стал Глухарь разглядывать свою тень:
— Как я не знал, что я такая большущая птица? — удивился он. — Проводишь вот так дни жизни, не зная своей величины!..
Поглядел он, какие у него огромные крылья и хвост. Потом вытянул ноги и посмотрел, какие у его тени когти.
«Да, — подумал Глухарь, — имея такие крылья, ноги и голову, что же я боюсь совы и коршуна?»
Приоткрыв свой клюв и поглядев на тень, сказал:
— Ух, у меня такой большой рот, что я не только соболя, даже медведя проглочу.
Обезумев от радости, Глухарь спустился на землю.
— Другой бы, — стал размышлять Глухарь, — разве жил, как я, смирно? Никого я не трогаю, сам себе пищу нахожу. Ни одну птицу не заставляю служить себе. А другой бы половину яиц и птенцов у птиц отбирал. Однако я, такой огромный и сильный, рождён быть ханом всех птиц.
В это время Глухарь увидел Сороку-длиннохвостку.
— Эй, белобока! — закричал Глухарь. — Поди-ка сюда, посмотри-ка на меня хорошенько со стороны.
Сорока запрыгала вокруг осины, поглядела на Глухаря со всех сторон и пожала крыльями.
— Ничего такого особенного не вижу.
— Эх ты, глупая, — повысил голос Глухарь. — Неужто ты не видишь, какая я огромная и сильная птица?
— Это-то я давно знаю, — застрекотала Сорока, — люди всегда говорят, что глухарь — птица красивая. У каждого охотника в переднем углу ваши хвосты веером прибиты.
— Ты, болтушка, не разбираешься, — заорал Глухарь. — Это из уважения ко мне, как к хану птиц, люди наши хвосты на стенку прибивают! Лети теперь на все четыре стороны. Скажи всем птицам, чтобы ко мне с дарами явились. А поблизости я сам по гнёздам пошарю…
Сорока улетела, а Глухарь спрыгнул с осины и пошёл по кустам и по веткам. Маленькие птички в страхе бросились прочь.
— Вот, знайте, знайте, что я теперь ваш хан! — кричал Глухарь, ломая чужие гнёзда, а сам на небо посматривал.
Немного времени прошло, поглядел Глухарь, а над лесом птицы тучей поднялись и к нему летят. Обрадовался Глухарь и поскорее сел на самую вершину ели. Голову гордо поднял, как и подобает хану.
Что такое? Слышит Глухарь: шум, свист кругом.
— Злодей! Разоритель!
— Я ваш хан! — закричал Глухарь и веером распустил хвост.
— Разбойник ты! Наши гнёзда разоряешь! — зашумели ласточки, скворцы и чижи. — Ты думаешь, раз ты большой и сильный, так тебе всё можно?!
Растерялся Глухарь, что сказать — не знает. А птицы окружили его, щиплют, клюют, крыльями бьют.
— Не хотим такого хана! — кричат. — У тебя только хвост красивый, а душа недобрая.
Бросились все вместе на Глухаря, стащили его с вершины и начали расправу чинить.
— Будешь ещё худо делать? Будешь ещё ханом над нами становиться, гнёзда наши разорять?
Заплакал Глухарь:
— Простите меня. Всё это по глупости своей я сделал…
А сам плачет, плачет… Так плакал, что даже глаза у него покраснели.
Побили птицы Глухаря и отпустили его в лес.
И сейчас Глухарь в лесу живёт. Но только с тех пор у него вокруг глаз краснота так и осталась.
Недалеко от берегов Бель-Су в сумрачном густом лесу жила-была Серая Совушка.
Днём она спала. А как только солнце скроется за горы, Серая из своего дупла вылетит и сидит пеньком всю ночь, своими большущими глазами всё оглядывая.
Многих ночных охотников она видела и всегда обижалась, что никто ей подарка не преподнесёт. А самой ловить и летать Совушке было совсем неохота.
Однако, голод — не мать, не сестры. Он заставляет шевелить мозгами, думать о том, как добыть пищу.
«Спою-ка я свою красивую песню, — думает Совушка. — Авось Филин услышит и прилетит сюда из-за реки. До Бель-Су дойдёт с дружбой, оттуда с любовью. Тогда Филин никуда не денется: помогать будет мне».
И она запела. Громкий заливистый крик разнёсся далеко по тайге, нарушая ночную тишину:
— Говорят, ночами тёмными все спят,
Ха-ха-ха-ха-ха.
Я не сплю, кругом всё вижу,
Ожидаю я тебя.
Ху-ху-ха-ха-ха.
Услышав страшный хохот, проснулись все птицы в окрестности и улетели подальше. А звери, с опаской оглядываясь, прочь подались. Даже рыбаки, которые у реки рассказывали сказки, замолчали.
Лишь одному ушастому Филину за Бель-Су показалась песня Совушки приятной и призывной. Он как стрела прилетел к Совушке и спрашивает:
— Ну, как живёшь, молодушка-красавушка?
— Жила бы я припеваючи. Тайга наша богата. Но здесь звери-охотники — все жадобы, — пожаловалась Совушка. — Недавно я придумала: полечу-ка на склон горы. Там всегда на ночь спать садится чёрный Глухарь. На днях этого Глухаря поймала росомаха, а мне не дала даже кусочка. Хотела потом я поймать в долине зайца. Откуда ни возьмись — тупохвостая рысь. Разорвала бегуна, даже шерсти не оставила мне. Теперь хитрющая лиса повадилась бывать в этом лесу. Наловит мышей, наестся и уйдёт к себе. А я всё сижу с пустым клювом. На днях рыбаки на берегу забыли маленькую рыбёшку-ельца. Пришлось эту дохлятину есть. Не могли уж люди оставить мне большую рыбу — налима или тайменя. У меня прямо на всех зла не хватает. Живут вокруг все нехорошего нрава. Мать и сёстры говорили мне: живи в этом сумрачном лесу, всегда будешь сыта. Теперь надежды у меня только на тебя, Филин.
— Ху! — удивился Филин, — неужто ты, Совушка, всё сидишь у своего гнезда и ждёшь, что кто-то тебе что-либо принесёт. С какой радости? Ты молодая, здоровая. Самой надо охотиться! Сейчас не снежные месяцы — смотри: калина уже цветёт. В лесу и в реке пищи вдоволь. Вокруг тебя сколько мышей бегает, а в Бель-Су окуни кишат.
— Не умею я мышей ловить, — сказала Совушка.
— А мать учила тебя охотиться? — спросил Филин.
— Мать? Мать сама ловила. Я только глядела да ела.
— Помучайся — и научишься! Тогда и я буду дружить с тобой. А с бездельницей какая дружба!
Филин больше ни слова не сказал и вихрем домой полетел. Совушка отчаялась, всякую надежду потеряла. А подумала-подумала и надумала — самой охотиться надо.
Вот однажды ночью Совушка над рекой Бель-Су летит и внимательно приглядывается, какие рыбы вдоль берегов ходят. Всё мелкота одна. А ей хочется поймать большого тайменя или налима.
Вот в одном плёсе у самого берега, словно полено, огромный налим лежит. Глаза у него белы, значит, крепко спит.
На сердце Совушки стало тепло, и подумала она: «Этого вытянуть стоит трудов».
Зорко всматриваясь в спину налима, она словно застыла. Потом сложила бесшумные крылья, лапы с кривыми когтями вытянула вперёд и камнем упала вниз прямо на налима. Глубоко в спину рыбы вонзились совушкины когти.
Вода забурлила, во все стороны брызги полетели. Совушка старалась всеми силами поднять налима вверх. А налим тянул ее вниз, в глубину. Казалось, одолевает Сова, раз даже спина налима мелькнула над бушующими волнами. А потом оказалась Сова по самую грудь в воде. Завидущие глаза её с тоской смотрели на родные леса. Пыталась она бросить налима, но когти Совы крепко засели в спине налима. Рыба за собой Совушку тащила. Всё глубже и глубже погружалась в реку. Совсем уже скоро гибель ей. И тут вдруг удалось ей отцепиться от спины налима, и Сова стремглав взметнулась в небо.
— Ух, слава тебе, что вырвалась, — шептала Совушка. — Надо охотиться теперь на мышей да ельцов, за теми, кто поменьше.
С тех пор много воды ушло по Бель-Су. Говорят, Совушка теперь перестала завидовать другим охотникам. Ищет себе добычу по силам. И жить ей стало спокойней и веселей.
Давно это было.
Молодой Лось на бегах всех зверей в тайге обогнал и поэтому загордился. Перестал со зверями дружить, недостойными себя стал их считать.
Однажды, гордо подняв голову с разлапистыми рогами, шёл он по лесу, легко перепрыгивая через пни и валежины. Ему хотелось показать себя всем жителям края.
Вдруг он увидел: на большом камне лежит кто-то зелёный.
— Почему у тебя спина такая шершавая? — спросил Лось.
— На войне была, шесть лет пушку на спине таскала, — ответила Лягушка.
— А почему у тебя задние ноги такие длинные?
— Я в молодости на скакуне седоком была.
— Может, ты и сама бегать умеешь?
— Могу, — смело ответила Лягушка.
— Наверное, ты и меня можешь обогнать? Давай побежим вокруг этой тайги.
— Согласна, — сказала Лягушка. — Только через месяц. Мне надо малость ноги размять. Давно не бегала.
Договорились Лось и Лягушка и разошлись.
Как только Лось ушёл, Лягушка поскакала по тайге. И всех остальных лягушек стала просить:
— Будет здесь бежать мимо Лось, так вы громко квакайте.
Тайга была большая, а Лягушка маленькая. Целый месяц
ей пришлось вокруг тайги скакать.
Встали они рядом и побежали.
Помчался Лось, как стрела из костяного лука, только ветер заиграл в рогах.
А Лягушка, сделав два-три прыжка, повернулась, залезла на свой камень и легла.
Мчится Лось по тайге, как пуля. На бегу кричит:
— Где ты, Лягушка?
А Лягушка ему отвечает впереди:
— Я здесь, догоняй!..
Ещё быстрее мчится Лось, опять спрашивает:
— А теперь ты где, Лягушка?
— Да вот я, впереди!..
И сколько Лось ни бежал, Лягушка всё время впереди квакала.
Когда Лось добежал до места, откуда они бежать начали Лягушка на камне лежала, лапкой обмахивалась.
— Ты уже здесь? — удивился Лось, задыхаясь от усталости.
— Я давно уже тут, — ответила Лягушка. — Рано, видно, зазнался ты, бегуном стал себя считать.
Лось от стыда голову опустил, на болото ушёл.
С тех пор много девяностолетий прошло. А лоси и сейчас на лягушек сердятся, разные дороги в тайге выбирают, не хотят вместе с лягушками бегать.
В конце лета эго было. Уже запестрели большие таёжные цветы. Давно поспела малина, издалека стала видна красная смородина. А в кедровых шишках созревали крупные орехи.
Все таёжные жители запасались продуктами на долгую зиму. Красношёрстная Белочка, пробегая по склону бурундуковой горы, увидела вдруг: сидит себе Бурундук спокойно на пеньке и в ус не дует.
— Цок-цок! — удивилась Белочка. — Ты почему в такое страдное время сидишь и дремлешь?
— Ци! — улыбнулся Бурундук. — Когда сильно жарит солнышко, я всегда выхожу из норы и сажусь здесь.
— Цок-чек! Больной что ли?
— Цу! Нет, — ответил Бурундук. — Просто набираюсь тепла, чтобы зимой не мёрзнуть.
— Чек-цок! Какой толк от безделья? — сказала Белочка. — Давай лучше жиру наберёмся. Пойдём вон на тот кедр. Поднимемся на него и полакомимся сочными орехами!
— Фу! Подниматься на такую высоту… — покачал головой Бурундук. — Оттуда как брякнешься и костей не соберёшь.
— Тогда побежим в грибовую долину, покушаем свежих опят.
— Ух! — вздрогнул тяжело полосатый. — Ножки заболят. Чего доброго, ещё споткнусь и изувечу лапки. На всю жизнь хромым останусь.
— Ну, раз так, вон совсем невысокие кусты смородины и малины, покушаем вкусных ягод.
— Ой! — застонал Бурундук. — Надо ягоды брать передними лапками. Попадёт заноза в лапку, заболею.
— Но если так, поищем здесь, около кустов, землянику.
— Ух! Искать… — махнул лапками Бурундук, — глаза надо напрягать, что хорошего, если ослепну… Как тогда этот пенёк найду в жаркие дни?
— Цок-цок, жарко сегодня, — сказала Белочка. — Пойдём к речке, искупаемся.
— Ох, шкурка моя отсыреет, простужусь и слягу. Тогда из норы не смогу выйти.
— А что ты так всего боишься? — наконец спросила Белочка.
— А чтобы не принести горя матери, — сказал Бурундук. — Она у меня старенькая, меня с большим трудом вырастила. Боится всё, чтобы со мной плохого не случилось. Всё она сама делает.
Совсем недавно такое случилось.
В верховьях Мрас-Су, среди зарослей тальника, на высоком обрыве, большой муравейник стоял. И сейчас там же стоит. Живут в нём большие красноватые муравьи, целый день всё хлопочут и работают. То из лесу соломинки, палочки для постройки волокут, то муравьиных коров — тлей — пасут, го всяких мух-комаров в кладовые тащат.
Все трудятся. Один только муравей — Кмысом его зовут — утром из муравейника выйдет, в кусты завалится и до вечера с боку на бок перекатывается.
Наработаются муравьи, устанут, спать лягут, а лентяй Кмыс в склад заберётся, самое вкусное себе на ужин выберет, поест и тоже спать завалится.
Долго ли так, нет ли, только муравьи, наконец, замечать это стали. Следить начали за Кмысом.
Однажды застали они лентяя спящим в кустах.
— Кмыс, что же ты лежишь, когда все работают? — спросили они.
— Что вы? Что вы? — запищал Кмыс. — Я просто жду, когда с листьев роса спадёт. А то промокнешь, и заболеть недолго. Вот трава подсохнет, и я пойду на охоту.
Муравьи поверили, опять своим делом занялись.
Настал полдень. Росы уже давно не было, а Кмыс гак и не показывался из кустов. Опять муравьи его на том же месте нашли.
— Почему лежишь? — спросили они. — Уже полдень!
— Что вы? Что вы? — плаксиво заговорил Кмыс. — Жара стоит нестерпимая. Сейчас только и сидеть в тени. Будет прохладней, пойду работать.
Опять поверили муравьи.
Вечер наступил, Кмыс домой пришёл. Да только опять ни с чем.
— Снова целый день проспал?! — рассердились муравьи. — Мы тебя, лентяя, кормить не станем!..
— Братья, — взмолился Кмыс, — завтра я самым первым на работу пойду, за десятерых работать буду.
Ещё раз простили муравьи ленивого брата, накормили.
Утром Кмыс в самом деле с братьями в лес пошёл. Но толку от него было мало: болтал много, а не работал. Соломинки ему тяжёлыми казались, комары и мошки — тощими. А к вечеру Кмыс как в воду канул. Исчез. Сколько его муравьи ни искали — не смогли найти.
Сбежал Кмыс, куда глаза глядят. Забрался в такую глушь, что самого себя испугался.
— Тут и буду жить, — решил Кмыс. — Не хочу, чтобы меня работать заставляли.
И устроился под корягой на листочке.
Но в полночь зашумела тайга, подул ветер, засверкала молния, и пошёл дождь.
Замёрз Кмыс, проголодался. Начал братьев звать. Но сколько он ни кричал, никто ему ни разу не отозвался. Попробовал Кмыс на дерево взобраться, посмотреть, где муравейник, но у него сил не хватило. Побрёл тогда Кмыс сам не зная куда.
Наконец он совсем выбился из сил и в изнеможении свалился под пенёк. Только начал дремать, как его разбудило свирепое рычание. Открыл Кмыс глаза и увидел перед собой Медведя.
— Зачем ты сюда забрался? — строго спросил Медведь, скаля зубастую пасть.
— За дровами я ходил, заблудился, — ответил Кмыс.
— А где же дрова?
— Я их не нашёл… — робко сказал Кмыс.
— Врёшь! — взревел Медведь. — В лесу он дров не нашел?! Не искал, значит. Лентяй ты. Впервые вижу муравья, который ничего не делает. Я тебя лучше съем, чтобы ты не позорил своих трудолюбивых братьев.
Кмыс задрожал от испуга. Но тут же он придумал, что сказать:
— Знаю, знаю, почему ты хочешь меня съесть.
— Почему?
— Потому, что ты мне завидуешь.
— Завидую? — удивился Медведь. — Это почему же?
Но Кмыс ничего не ответил Медведю, поднял с земли
веточку, которая была в девять раз больше его самого, и перенёс на другое место.
— Видишь? — сказал он. — Вам, медведям, ни за что не поднять бревна больше весом, чем вы сами. Значит, мы сильнее вас. Вот вы нам и завидуете.
— Хитро! — заревел Медведь. — Однако не совсем ты лентяй. Если ты эту палку донесёшь до муравейника, я, из уважения к твоим братьям, не стану тебя есть.
— А ты мне покажешь дорогу?
— Да-да, — сказал Медведь и стал расчищать Кмысу путь.
— Спасибо тебе, Медведь, — поблагодарил Кмыс, когда они подошли к муравейнику.
— Ладно уж, — ответил Медведь. — Иди с добром, но только больше не ленись.
Вбежал Кмыс в муравейник. Братья-муравьи, увидев его, промокшего и усталого, да ещё с большой ношей, обрадовались.
— Наш Кмыс устал, — говорили они, — он сегодня хорошо поработал… Нужно накормить его получше…
С этих пор Кмыс понял, что только труд приносит уважение окружающих. И стал работать честно и добросовестно.
Как-то длинноногому Журавлю пришла в голову мысль прославиться среди других птиц. Ростом он немалый и летать может высоко.
— А что бы такое сделать, чтобы хвалили меня и говорили обо мне? — прикидывал Журавль.
Но ничего придумать не мог. Взмахнул он крыльями и поднялся под самые облака.
Летает там и думает:
— Птицы, наверное, смотрят и удивляются, как я высоко могу летать. Когда спущусь, начнут славить меня.
А когда спустился на землю длинноногий, никого не увидел, только один Кускун — полевой чёрный ворон — дремал невдалеке от улуса. Такое невнимание задело Журавля за живое… Он рассердился и крикнул:
— Что ты, чёрный Кускун, сидишь?
— Наелся, почистил клюв, вот и сижу, — ответил Кускун.
— А видел, как я высоко летал? — спросил Журавль.
— Нашто мне глядеть-то? — пожал крыльями Кускун. — Летаешь, ну и летай.
— Слепой ты, Кускун! — крикнул Журавль. — Поэтому и не глядишь. Давай поспорим, кто из нас лучше видит.
— Как, как? — спросил Кускун.
— Возьмём одну горошинку, — говорит Журавль. — Поднимемся, сколько можем. Оттуда бросим, и кто её первый найдёт, тот и видит лучше.
— Ладно, — согласился Кускун.
Обрадовался Журавль и громко начал кричать: «Тру-ры-тру-рык», созывая всех птиц.
Кускун слетал в огород и принёс оттуда одну маленькую горошину.
Собралась целая стая птиц. Все шумели и говорили только о Журавле и Кускуне. Журавль, показывая себя со всех сторон, гордо расхаживал по полянке.
— Ну, начнём, что ли! — сказал Кускун.
Замахал крыльями Журавль и стал подниматься всё выше и выше. За ним чернел Кускун с горошиной во рту. Далеко осталась земля. Уже стала казаться муравейником.
Кускун, держа во рту горошину, обогнал нашего Журавля. Но Журавль старался не отстать. Улус теперь казался маленькой точкой. А места, где собрались птицы, совсем не видно. Под самые высокие серебристые облака залетели Журавль и Кускун.
— Брось горошек! — потребовал Журавль.
— Угу, — сказал Кускун и выпустил изо рта горошек.
— Ну, видел, куда он упал? — спросил Кускун.
— Давай маленько спустимся, может, найду, — ответил Журавль.
— Ладно, — согласился Кускун.
Журавль спускался всё ниже и ниже, смотрел, смотрел и нигде не видел горошка.
Пришлось журавлю признать, что не увидел он горошка. И об этом объявить всем птицам.
Но он добавил, что никто не выиграл: Кускун тоже не увидел горошка.
— Нет, я горошка не терял, — возразил Кускун.
— Ну, найди, — засмеялся Журавль.
— Помнишь, когда мы с тобой поднимались, то видели старушку на краю улуса? Она собиралась доить корову? — спросил Кускун.
— Помню, — ответил Журавль.
— Вот, когда она доила корову, наш горошек упал ей в подойник.
— Не может этого быть! — возразил Журавль.
— Давай полетим, — предложил Кускун, — проверим. Когда Журавль и Кускун с птицами прилетели к старухе,
она уже сцеживала молоко в кринки.
— Бабушка, посмотри-ка на дне подойника, нет ли горошины? — попросил Журавль.
Старушка вылила молоко и отдала им горошину.
— Вот видишь, наш горошек! — сказал Кускун.
— Вот это да! — зашумели птицы, — проиграл Журавль Кускуну.
Журавль от стыда ушёл на болото, где совсем мало птиц. Так и живёт по сей день на болоте.
Когда земля только что с водою разделилась, на вершине поднебесной горы жил сам творец птиц — Чаячи.
Однажды летом жена ругать его стала:
— Пошто ты, Чаячи, такой? Всё лежишь да спишь, как барсук. Весь опух ты от сна, словно рой пчёл тебя искусал. Глаза твои не видят, а уши не слышат, как вокруг свистят и кричат птицы, хоть впору на небо перебирайся!.. А ты, Чаячи, есть ли, нет ли — всё равно. Сколько я тебя знаю, ни одну птицу ещё не наказал.
