Авторы выражают благодарность литературному форуму "B вихрях времён" за моральную и техническую поддержку.
К нам в колхоз пришла подмога
Из райцентра Петушки…
Портрет Ленина на стене по своему обыкновению хитро прищурился, когда Иосиф Виссарионович глубоко затянулся, выпустил дым и, указывая черенком трубки на Каменева, спросил:
— Так вы, Сергей Сергеевич, говорите, что у товарища Белякова дома живёт крылатая собака?
— Верно, товарищ Сталин, — подтвердил нарком обороны, продолжая выкладывать на стол пакеты и свёртки с подарками, привезёнными из колхоза имени Столыпина. — Я его сам видел.
Молчавший до того Патриарх погладил бороду, которую он был вынужден стричь коротко, чтобы не закрывала боевые награды, уточнил:
— Александр Фёдорович ничего про генералов Архангельского и Раевского не говорил?
— Нет. А должен был?
— Это их пёс, — пояснил Алексей Львович. — Забавный. Я с ним ещё на "Челюскине" познакомился.
— И я, — кивнул Сталин. — Только это не она, а он. Но тогда без крыльев был.
— А почему, собственно, их собака? — спросил Каменев. — Может, просто мутация какая?
— Ещё скажите — уродство, — укоризненно покачал головой Патриарх.
— Не скажу.
— И не надо!
Иосиф Виссарионович постучал по столу, привлекая внимание:
— Не нужно спорить, товарищи. Давайте лучше сами посмотрим и решим — это тот самый Такс, или совсем другой. И если наши догадки верны, то стоит приложить максимальные усилия для установления связи с Гавриилом Родионовичем и Изяславом Родионовичем.
— А зачем? — не понял нарком.
Сталин и Акифьев молча переглянулись. Каменев не присутствовал при памятном разговоре на "Челюскине", а сами они не афишировали контакты таинственных генералов с неким лесником из Конотопа, известным как старец Кузьмич. Конечно, кое-какие вопросы появились два года назад, когда в кремлёвском кабинете вдруг открылся неизвестный передовой советской науке переход. А перед тем по громкой связи все услышали знакомый картавый голос. Тогда всё удалось объяснить, точнее — ничего не объяснять, сославшись на режим строгой секретности. Позже решено было картавость считать всеобщей слуховой галлюцинацией, вызванной некачественной "Хванчкарой", а светящийся прямоугольник с надписью "Сделано в СССР" — новой разработкой инженеров Нижегородской радио-лаборатории имени Бонч-Бруевича, штукой жутко дорогой, и применяемой только в исключительных случаях.
— Так нужно, — объяснил Патриарх. — Партия сказала — надо!
— Тогда понятно, — с облегчением произнёс нарком обороны. Действительно, партия порой требовала столь очевидные глупости, что наличие ещё одной абсолютно ничего не меняло. — Так я сейчас Александру Фёдоровичу позвоню.
С этими словами Сергей Сергеевич уселся в кресло хозяина кабинета, одной рукой снял трубку с телефонного аппарата, а другой машинально достал из кармана футляр с толстой сигарой.
— Каков наглец, а? — шепнул Сталин на ухо Патриарху.
— Жалко, что ли? — так же тихо удивился Алексей Львович. — Пусть курит.
— Да я про кресло.
— Так не насовсем.
Каменев тем временем для чего-то дунул в трубку и попросил:
— Алло, барышня, соедините меня… Что? А, здравствуйте, товарищ Поскрёбышев, соедините меня с Беляковым, пожалуйста… Что? Нет, зачем мне лётчик? Председатель колхоза нужен…
Дожидаясь ответа, нарком прикурил, и блаженно прищурившись, откинулся на спинку. Но вот в аппарате что-то хрюкнуло на весь кабинет, и Сергей Сергеевич громко крикнул в трубку:
— Александр Фёдорович, добрый вечер! Узнал?… Что? Нет, ничего не забыл… Голова? Спасибо, уже не болит. Я вот по какому вопросу… Что? Наоборот, сам приезжай. Ага, серьёзно тебе говорю… И товарищ Сталин приглашает… Как это? Да ты понимаешь что…
Каменев прикрыл трубку ладонью и повернулся с удивлённым лицом:
— Он сказал, что не сможет приехать.
— Что значит, не сможет? — поразился Патриарх. — Его сам Иосиф Виссарионович просит, а он… Прокляну!
— Да погодите вы вот так сразу обвинять, — вступился за председателя Сталин. — Могут же быть у человека, у уважаемого и заслуженного человека, между прочим, веские причины. Зачем сразу анафему? Вот из-за таких как вы, товарищ Акифьев, нас в будущем будут какие-нибудь либералы упрекать в излишней жестокости.
— Господь с вами, товарищ Сталин, — перекрестился Алексей Львович. — Откуда на Руси либералам взяться? Они ведь появляются только от полового бессилия… Надо же куда-то нерастраченную энергию девать? Ну, или от полной невостребованности, если женский вариант рассматривать. Так что не беспокойтесь — наш народ в этом плане ещё о-го-го какой!
— У Александра Фёдоровича уже шестеро детей.
— И я говорю… Какой же он либерал?
— Вы меня совсем запутали, товарищ Акифьев, — отмахнулся Иосиф Виссарионович. — Сергей Сергеевич, что там за причина?
— Сенокос у них, — пояснил нарком, — а потом сессия. Или наоборот, я точно не разобрал.
— А вот это вы зря, товарищ Каменев. Настоящие большевики всегда должны быть точны в формулировках. Пусть ваше слово будет да — да, нет — нет. А остальное — от лукавого, — Сталин вдруг осёкся. — Постойте, какая ещё сессия?
— Да он в сельскохозяйственный институт поступил. На вечернее отделение.
— Зачем ему это? Вот у нас половина наркомов с церковно-приходской школой, и ничего.
— Ага, а некоторые даже иешиву заканчивали, — не смог удержаться от реплики Акифьев. — Потому мы до сих пор не государство рабочих и крестьян, а страна недоучившихся аптекарей и семинаристов.
— Вы на кого намекаете, Алексей Львович? — обиделся Сталин. — Я учёбу бросил, чтобы заняться… хм, будем считать, что революционной деятельностью.
— Я намекаю? — удивился Патриарх. — Наоборот, открытым текстом говорю, что и вам, Иосиф Виссарионович, стоит пойти учиться. Постойте-постойте, про самообразование знаю… Это похвально.
— Так в чём же дело?
— А в том! Вот ехал давеча по Москве, а кругом плакаты, а на них — "Комсомолец — на самолёт!" Тьфу! Да их за парту нужно, а не на самолёт. Который, между прочим, ещё сделать нужно, а некому. У нас ведь рабочие на заводах до сих пор чертежи читают с помощью молитвы и какой-то матери, — Алексей Львович расходился не на шутку, и в последних фразах уже не думал о субординации. — Знание — сила, неграмотность — грех. А просерешь страну — прокляну!
Каменев так и сидел, зажимая трубку ладонью, и боясь привлечь к себе внимание. Виданное ли дело — перечить самому товарищу Сталину? Причём из-за какой-то мелочи. Даже не столько перечить, сколько просто орать на него, тыкая пальцем чуть не в нос. Раньше и за меньшее можно было поплатиться головой. Правда, после памятного перелёта с Чкаловым на север вождь неуловимо изменился характером, но всё же…
Но у Иосифа Виссарионовича была другая точка зрения на сегодняшнюю ситуацию. В разговорах с Патриархом наедине, у них не раз доходило до ругани, причем, чем громче Акифьев кричал, тем более он потом оказывался прав.
— Только не кипятитесь, Алексей Львович, — спокойным голосом произнёс Сталин. — Вы можете предложить что-то конкретное?
— Конечно, могу. Отчего бы не предложить? Пример нужно народу показать. Придётся вам, Иосиф Виссарионович, пойти учиться. Хотя бы заочно. И лозунг выдвинем — "Коммунисты в аудиторию!"
— И тоже в сельскохозяйственный, как товарищ Беляков?
— А почему бы и нет? — Патриарх усмехнулся в седую бороду. — Большевики — агрономы душ человеческих. А если серьёзно, то хоть в консерваторию. Нет… туда, пожалуй, не стоит. А в остальном — без разницы. Главное — подать это правильно. Пусть Булгаков озаботится.
— И чего он там напишет?
— Правду и напишет. Комсомольскую. Да хоть пионерскую — нам всё равно нужен положительный пример. И начнём с вас.
— Но почему я? — сопротивлялся Сталин. — У меня времени даже на личную жизнь не хватает.
Акифьев глубоко задумался, и через некоторое время его лицо осветилось отблесками откровения свыше.
— Личная жизнь, говорите? А может вам жениться, Иосиф Виссарионович? А то все люди как люди…
— А я?
— А вы не о себе, о стране подумайте.
Сталин положил потухшую трубку на стол и произнёс твёрдым голосом:
— Так, когда в институтах вступительные экзамены?
Вопрос был вполне риторическим, и потому отвечать на него никто и не собирался. Нет таких университетов, в которые не могли бы поступить большевики. И вообще, пусть теперь у ректоров голова болит по этому поводу.
— Ну, так что сказать Белякову? — напомнил о себе Сергей Сергеевич.
Иосиф Виссарионович внимательно посмотрел на Патриарха, отчего тот сразу же категорически заявил:
— Я не поеду. У меня через два дня всесоюзный съезд муфтиев начинается.
— Не понял, — Сталин удивлённо вскинул брови, — а вы к ним какое отношение имеете? Разве они подчиняются Московской Патриархии?
— Конечно, нет, — ответил Акифьев. — Но, как секретарь партийной организации… Просто обязан присутствовать.
— А вы? — вождь перевёл взгляд на наркома обороны.
— И у меня не получится, товарищ Сталин. Завтра улетаю на Корсику.
— На совместные учения? Кстати, кто догадался назвать их "Лиса и виноград"? Мне, конечно, плевать на мнение англичан, но такой явный намёк им не понравится.
— А что, разве плохое название? Товарищ Ворошилов вообще сначала предлагал "Шок и трепет".
— Ну, это уж слишком.
— Вот и я о том же — скромнее нужно, — кивнул Каменев. И добавил, опять вспомнив про телефон: — Давать отбой?
— Да, ничего не говорите, — согласился Иосиф Виссарионович. — Пусть это станет сюрпризом.
Ехать в машине было невыносимо скучно и жарко, и не помогало опущенное стекло, в которое ветром вбивало запах свежеуложенного асфальта. Даже ямы, это извечное развлечение русских дорог, отсутствовали. А потому монотонность езды вгоняла в дремоту, лишь изредка покачивая на поворотах.
