Вениамин Залманович Додин
— Вообще то, — говорила, мама моя, Стаси Фанни, — чтобы представить мою судьбу волхвом быть не надо — всю, от рождения до смерти. Если бы…Если бы она не направлялась с самого начала волею и, конечно же, активной любовью Бабушки Анны Розы Чамберс. Прабабки твоей. Великой женщиной. И если бы не витало над судьбою моей имя кавказской прабабушки Анны Кирилловны Б., любила которую самозабвенно, безоглядно и нежно! Того более, полагала даже жизнь свою напрямую зависимой от сроков её пребывания на Земле… Кстати и к слову: имя Кирил в семейных геральдических и местных (не одних только кавказских) документах с позапрошлого века писалось с одним Л. Без прямого и заинтересованного вмешательства двух этих не просто могущественных но и не обыкновенных женщин жизнь моя была бы иной. Во всяком случае, не так более ясной, что ли, но куда как менее насыщенной непредсказуемыми событиями и, возможно даже безоблачной. Я своевременно вышла бы замуж за меннонита–колониста где нибудь в Гальбштадте, под Молочной в Таврии, или в Елендорфе у Елизаветполя — столицы бывшей одноимённой центрально–кавказской губернии. Или даже в одной из богатейших колоний под чудным Екатеринославлем. И по законам (по традициям, пусть) кавказского ответвления отцовского рода стала бы состоятельной фермершей. Ну, а по новым веяниям, принятым в Бабушкиной семье, или у Шипперов, быть бы мне гувернанткой или экономкой в богатом доме. Возможно, классной дамой, а позднее — примеров не счесть — директрисой частной гимназии для благородных девиц в губернском городе. Естественно, юга России. И, конечно же, при любом варианте в духе этой половины родни, — доброй супругой инспектора или даже директора казённого учебного заведения, безусловно, меннонита. Вполне, кстати, завидное, благополучное, во всяком случае, завтра для девушки из чухонской, финляндской или пусть голландской общины…
У Бабушки была внучатая племянница, ровесница мне, кузина и с младенчества подруга моя — Марфенька. Родилась она в мае 1886 года в селении Маглаки близ Кутаиса в доме деда её — Иосифа Эмухвари. Её отец Рихард Шиппер был младшим братом Анны Марии, мамы моей. Тридцати двух лет Рихард женился по совершенно слепой, — с первого взгляда, — любви (Молния трахнула!) на шестнадцатилетней Софии, дочери Иосифа и Лелы, урождённой Дадишкилиани. Древняя, со сванскими корнями, семья Лелы Константиновны, по преданию, вышла из некогда принадлежавшего ей старинного селения Дадиш, прилепившегося в незапамятные времена своими боевыми башнями под самой вершиной Большого Кавказа, на водораздельном хребте меж верхними долинами рек Ингури и Цхенис—Цхали. В 1514 году оно сметено было селем… Тебе, Беночка, надо знать: отец Лелы где то к конце октября 1857 года смертельно ранил Кутаисского генерал–губернатора князя Гагарина Александра Ивановича… Друга и родственника Александра Ивановича Барятинского через жену свою вторую Анастасию Орбелиани (это всё к Пушкину, к кавказской его эпопее; а сам Гагарин — к Тютчеву, когда Ф. И. служил в Баварии по ведомству Иностранных дел)… Что то князю Дадишкилиани не понравилось в слишком активных русификаторских действиях князя Гагарина… А в те поры Барятинский был наместником Кавказским…
До Марфы у Софико и Рихарда было уже два сына — Давид и Паата, 1881 и 1884 годов рождения. София, женщина честолюбивая, вопреки не очень решительно выраженному и далеко не настойчивому противодействию пацифиста мужа, — но безусловно же в развитие настойчивого желания отца, — мечтала видеть сыновей в гвардии. Простительная слабость для женщины из военной семьи. Она не сомневалась ни чуть, что внукам их деда и бабки путь в общество открыт. Можно было даже по этому поводу не тревожить Анны Кириловну и не вспоминать, что та, из собственного опыта, была не расположена после первого (мало сказать не самого счастливого) замужества к советам по части направления мальчиков в военную службу.
Однако… До желанного часа маленькие сыновья её должны были ещё обрести право de Facto причисленными быть к родам своих кавказских предков. А для того обойти — в буквальном смысле (ножками–ножками!) — горными хребтами Кавказа дворянское детство своё и по дороге сродниться духовно с суровыми буднями бивачной жизни собственного народа. Стать бесстрашными горцами — воинами, олицетворением Ордена Грузии… Ни мало ни много. И школу рыцарства пройти вдали от родного дома, — там, наверху, у крестьянских очагов каменных саклей пастухов–сванов, охраняемых боевыми башнями предков и громадой Хребта… О! Она была великим романтиком и верной наследницей вековых традиций — маленькая Софико! Традиций, отдававших не только в вопросах воспитания традиций предпочтение крестьянскому разуму и мудрости, но и в том, что касалось чести и достоинства предков. Что много позднее выразил с разящим откровением и прямотой великий мастер примитивизма Пиросмани в знаменитой своёй клеёнке ПИР ТРЁХ КНЯЗЕЙ…
Романтизму супруги Рихарда Шиппера конечно же не мешал при всём этом природный юмор, пользовалась которым она умело наверняка в дозах, правда, гомеопатических, особо хорошо усваиваемых сильной половиной окружавшего её человечества.
…Дед Иосиф увёз Давида и Пату в семью Георгия Эцери в селение Ушгули, никогда предкам его не принадлежавшем. Он и бабка Лела полагали — и полагали справедливо — что это будет залогом сурового, без оглядки на именитых родичей воспитания внуков.
В 1894 году, когда Марфе и Стаси Фанни повзрослели, они, — по–существу впервые в сознательной жизни своей встретились с повзрослевшими братьями, прибыв с родителями, Иосифом, Лелой и целым сонмом прочих родичей в селение Латали на
праздник Весны — Пусдханилитвал. События те остались в памяти мамы самым сильным, самым ярким воспоминанием детства. Через многие десятилетия, до самой смерти своей, она пронесла их, не растеряв, не забыв ни малейшей подробности виденного и услышанного в ту счастливую весну. Подробно рассказывала она и о латальских встречах. Об огненной перхули хороводов, о волшебном запахе шоти из огнедышащих торней, до краёв переполнивших детскую душу её щемящей радостью участия в древнем красочном празднике среди сумрачных, но вовсе не страшных — своих родных — гор незабвенного Кавказа.
К этому времени вместе с Марфой росли ещё двое братьев — Гоча и Луарсаб, родившиеся в 1888 и 1893 годах. Как вспоминала мама, практически, воспитанием собственных сыновей Шипперы — София и Рихард — не занимались. То было прерогативой деда Иосифа и бабушки Лелы. Своей более чем пассивной родительской ролью Софико и Рихард не тяготились вовсе. Напротив, подчёркнуто соглашаясь, по обычаю, с мнением стариков они, — поддерживая этим мирные и добрые отношения с горячим отцом и душкою тестем, — считали себя образцовыми детьми своих маглакских родителей. Один из которых — Иосиф — сказать правду, сначала открыто и по кавказски бурно зятя не взлюбил за его ненависть ко всему связанному с понятием война. К убийству вообще. И даже просто к орудиям убийства. Да что там — к беседам о… насилии с помощью этого орудия… Даже к великолепной коллекции самого оружия, исстари принадлежавшей семье Дадишкилиани! Война… Ладно! Бог с ней, с войной. Убийство… Это тоже можно понять… Вообще говоря, на неприязнь зятя к войне и её аксессуарам Иосифу было наплевать. Но пренебрежение к лучшей в мире коллекции ЕГО!? Коллекция эта была идолом почитания и гордости предков, его родичей, всех многочисленных друзей. И соседей, конечно. Немаловажно, — она была предметом чёрной (или даже пусть белой) зависти! Это тоже чего–нибудь стоило, чёрт бы побрал дурака–зятя… В ней, между прочим, хранилась и считавшаяся священной полу сабля, вручённая ему — Иосифу — самим князем Барятинским, генерал фельдмаршалом! За храбрость! Между нами — говорила мама — князя Барятинского Иосиф не любил. И это понятно. Но… Награда мирила его несколько с бывшим Кавказским наместником…
Размолвка с зятем длилась довольно долго пока умница Лела не упросила Рихарда объясниться со своими в семье по поводу его не совсем понятного верования — Меннонитства. Полный негодования, с презрительной в начале лекции миной — Иосиф выслушал зятя и, неожиданно для всех, простил: истинный сын своего народа, заваленного и задавленного необременительными, правда, традициями, он умел уважать и традиции чужие.
