И. Г. Добродомов
Ведущиеся с первой половины XVIII в. исследования по обнаружению тюркизмов русского языка, успешно начатые В. Н. Татищевым и продолженные в дальнейшем многими русистами и тюркологами вплоть до наших дней, получили суммированное отражение в «Словаре тюркизмов в русском языке» Е. Н. Шиповой (Алма-Ата, 1976, 444 с.). Однако материал, обобщенный в этом словаре, требует уточнений и дополнений, поскольку отдельные тюркские по происхождению слова пока остаются не соотнесенными со своими оригиналами, ибо те древние языки южнорусских степей, из которых заимствовались многие тюркизмы (половецкий, печенежский и др.), нам известны весьма плохо. Это последнее обстоятельство затрудняет выявление отдельных тюркизмов, которые в качестве таковых в этимологических разысканиях пока не рассматриваются. В данных заметках высказаны соображения в пользу тюркского источника для двух слов и предположение о тюркском посредстве в заимствовании из аланского источника третьего слова с учетом и его более глубокой предыстории. Поскольку многие из заимствований имеют характер бродячих слов, широко распространенных в целом ряде языков внутри своеобразных регионов, для выяснения сложных путей миграции подобных слов приходится использовать материал многих языков, где эти бродячие слова представлены. В связи с этим третья заметка начинается с вопроса о чеченском названии музыкального инструмента pondar и лишь в конце касается восточнославянского (преимущественно украинского) музыкального термина бандура и его этимологических дублетов в русском языке.
Изучение по письменным источникам истории проэтимологизированных слов, составляющее особую задачу, решение которой пока еще слабо подготовлено, может внести известные уточнения в предлагаемую схему, которая опирается лишь на возможности внутренней реконструкции истории слова с учетом относительной хронологии явлений в фонетической истории слова.
В «Этимологическом словаре русского языка» М. Р. Фасмера (Фасмер IV, 134) приведено темное, по мнению автора, казанское слово тюбя́к ‛влажный участок земли около леса, заросший сорняком’[1].
Своей фонетической стороной (тю‑!) слово ясно говорит о его иноязычном происхождении, что следует выяснять на основе языков соседних народов, но решение вопроса сразу же наталкивается на неполноту словарных данных, которыми может располагать исследователь.
Ничего не дает обращение к большому «Татарско-русскому словарю» 1966 г., где есть устаревшее слово төбәк, весьма подходящее фонетически для объяснения загадочного русского диалектизма тюбяк, но оно толкуется как ‛район’ или ‛участок (деление судебных органов)’, что не подходит для объяснения рус. тюбяк. При этом второе значение татар. төбәк оказывается не вполне ясным.
Мало помогает и «Диалектологический словарь татарского языка», где слово төбәк отмечено для говора уральских татар Пермской области, а также для бирского говора Башкирии в значении ‛один конец деревни’ и для мензелинского говора в значении ‛чья-либо сторона’ (в темниковском говоре ему соответствует диалектизм йага ‛сторона’)[2].
Недавно вышедший третий том «Толкового словаря татарского языка» слово төбәк трактует почему-то как два многозначных омонима:
төбәк I 1) ‛подземелье’; 2) ‛часть республики, края, области или большого города; район’; // ‛конец населенного пункта, улица’; 3) разговорн. ‛центр страны, области, района и т. п. — город или большой населенный пункт’.
төбәк II диалектн. 1) ‛открытое место в лесу, поляна’; 2) старин. ‛дно колыбели’[3].
Слово имеет параллели в других тюркских языках: башкирск. төбәк 1) ‛излучина (реки)’; 2) диалектн. ‛участок, район, место’[4]; диал төбәк ‛поляна’ (литер. аҡлан), ‛окрестности’[5]; каракалп. түбек 1) ‛горшочек, прикрепляемый к люльке ребенка, для стока мочи’; 2) переносно: ‛глушь; отдаленный, глухой (о месте)’[6]. Есть подобные слова и в других тюркских языках.
В «Опыте словаря тюркских наречий» В. В. Радлова (т. III. СПб., 1905, 1599) из этого гнезда приведено лишь два казахских омонима: ¹тӱбӧк ‛маленький луг, полуостров (на реке)’ и ²тӱбӧк ‛кошма, которую кладут в люльку’, что сохранено и в двухтомном «Толковом словаре казахского языка», но подано в ином порядке: түбек I ‛кошма, которую кладут в люльку ребенка’ и түбек II ‛полуостров’[7].
Как видно из изложенного, недостаточная полнота старых тюркских словарей и неполнота их определений весьма существенным образом отражалась на этимологизации русского слова, которое удалось объяснить лишь на базе материала стремящегося к полноте «Толкового словаря татарского языка» как заимствование из татарского языка.
В последнем выпуске «Этимологического словаря русского языка» А. Г. Преображенского рассматривается слово тю́ря ‛род хлебной окрошки с водой или с квасом’ с производными тю́рька ‛размоченный горячей водой с сахаром белый хлеб для детей’; тюрить ‛крошить’; втю́рить ‛всыпать; вовлечь, втравить (особ. во что-л. неприятное)’; часто втю́риться ‛сильно влюбиться’ и белорусским соответствием цюра́ (Носович, 694). Этимологические соображения Преображенского остались неутешительными: «Неясно. По Н. В. Горяеву (Сл., 383), к тереть. Значение могло бы согласоваться, но в звуковом отношении затруднительно; от тереть было бы *тёря (ср. тёрка) или *торя (ср. ото́ря при молотьбе). К тереть у нас есть те́рево ‛вынутая из-под терки свекловица’ и обл. кстрм. тетеря ‛тюря’ …; тюря, цюра напоминает лит. týras или tỹrė ‛каша’. Не заимствовано ли наше тюря из лит. (Относ. лит. týras и нашего терево ср.: P. Persson. Beiträge zur indogermanischen Wortforschung. Uppsala — Leipzig, 1912, 462 и д.» (Преображенский. Окончание, 31).
