(Из речи перед защитой диссертации на тему «Буддизм и Христиaнство в их учении о спасении», Иером. Гурия, доцента по кафедре Истории миссии, этнографии монгольских племен и калмыцкого языка).
Общеизвестная читающей публике литература о буддизме на русском и иностранных языках склоняется видеть сущность буддизма в 4-х известных, так называемых, блогородных истинах: истине о страдании всего сущего, истине о происхождении страданий, об уничтожении страданий, о пути, ведущем к уничтожению страданий. Когда я приступил к изучению предмета своего исследования, то анализ указанных истин буддийской вероучительной догмы мне скоро раскрыл, что метафизического, или вернее, основоположительного характера здесь только одна вторая истина, именно, истина о происхождении страданий. Данная истина видит метафизическую причину страдания сущего в неустойчивости всего существующего. Это – истина о происхождении всего из взаимной связи, истина о сущем, как исключительно только цепи причин и следствий. Ясно, что указанная истина, раскрывая философскую сторону буддийского мировоззрения, углубляет вопрос о его подлинной сущности и намечает иные горизонты для более существенной характеристики основоположений буддизма. Если все сущее: материальное бытие, человек, его душа и проч. по своей подлинной сущности только – цепь причин и следствий и более ничто, – то во что же разрешается буддизм, во что разрешается вся восхваляемая его поклонниками нравственная высота, во что разрешается буддийское спасение, призывом к которому начинается и которым кончается всякая буддийская книга, во что разрешается, наконец, и вопрос о последней сущности буддизма, как философии жизни, как цельного мировоззрения. Логика мысли ясно указывала на нигилистический принцип доктрины.
Но иное дело логика анализирующей критической мысли, иное дело тексты, догматика религиозного учения. Говорят ли о нигилизме буддийского вероучения буддийские вероучительные книги? Разыскивая во многих исследованиях по буддизму подробного текстуального раскрытия интересующего меня вопроса, я весьма слабо удовлетворялся тем, что находил. Характеризуя сущность буддизма, некоторые ученые логически приходили к заключению о нигилистическом принципе этой доктрины, но они именно приходили только логически, и не могли подтвердить своих воззрений фактически подлинными текстами свящ. буддийских писаний, или подтверждали не прямо, но косвенно, и слишком небольшим количеством текстов. Причина этого заключалась в том, что большинство книг о буддизме описывают буддизм хинаяны, где преобладают 4 указанных блогородных истин, т. е. они описывают буддизм первой стадии его развития, где идеи буддийского учения еще не развились во всей полноте и нигилизм буддийской философии был еще как бы в зародышевой форме. Читая книгу известного русского синолога Васильева «Буддизм, его догматы и история», написанную по тибетским и китайским источникам, я встретил обоснованное рассуждение о том, что буддизм, не остановившись на созданных им 4-х благородных истинах своей вероучительной догмы, стал развиваться дальше, и что сущностью буддизма II-ой стадии его развития, буддизма Махаяны (процветавшего в Тибете) было учение о пустоте, и что учение о пустоте, как последней сущности всего сущего – сердце Махаяны. Здесь, таким образом, утверждался нигилистический принцип буддийской доктрины, из самой сущности учения.
Понятен мой интерес к буддизму Махаяны и сосредоточение на нем главного внимания по исследованию основ буддийского учения; это тем более, что тибетский буддизм есть вероучение наших калмыков и бурят, которых одно упоминание о Тибете приводит в священный трепет, почему для лиц, призванных работать и для целей православной миссии, не столько важен буддизм индийский, сколько буддизм Тибета и Монголии.
Когда я сосредоточил свое внимание на буддизме Махаяны, – то почти совершенное отсутствие печатанных работ по этому вопросу явилось причиной того, что этот предмет исследования мною был разработан главным образом по первоисточникам и неизвестным в печати рукописным трудам ученых русских синологов. За эти первоисточники мною были взяты свящ. тексты махаянического буддизма в английском переводе в «Sutra Mahajana», сравнительно недавно изданные и собрание буддийских текстов Warren’a Buddism in translation (изд. в и900 г.); причем с особенным вниманием я анализировал основные книги махаянического буддизма Praghna Paramita и Vagbrakkeddika. Дальнейшими первоисточниками моей работы были священные буддийские книги в текстах тибетском, монгольском, калмыцком: (Рюмтай намшаг, Тонилхуин чимэк, Торба Ченбо, Оуни зула, Иертунцуин толи, Гурбан утхаин ген кöтöльбури, Бодиморин кöтöльбур, Бодимöр и др.). Эти первоисточники, особенно философское сочинение «Рюмтай намшаг», сочинение, совершенно неизвестное печатанным трудам по буддизму, ни русским, ни иностранным, и раскрыли пред мной столь мало исследованную сущность махаянического буддизма. Они (главным образом «Рюмтай намшаг») дали мне возможность указать на следующие (четыре) печати Будды, или 4 основных фундаментальных – истины махаяны.
и) Все то, что сложно, иначе все существующее, не вечно.
2) Все, находящееся в непрерывной связи и в последствиях от такой связи, иначе все то, что подвержено закону причины и следствия, все это мучительно.
3) Все предметы, видимые и невидимые, весь мир материальный и духовный не имеет «я», он пуст по своей сущности.
4) Нирвана, сводящаяся к заглушению сознания и всякой вообще жизнедеятельности, есть успокоение от мучений.
Эти истины, как видим, наилучшим образом выясняют подлинную сущность буддийского учения, как учения нигилизма, как философию пустоты и голого отвлечения.
Пособиями при изложении учения махаянического буддизма у меня были также совершенно неизвестные в печати рукописные труды известных русских синологов: Васильева, Ковалевского, Бобровникова. В Библ. Азиатского музея СПб. я отыскал громадный 3-х-томный труд Васильева «Буддийский терминологический лексикон», рукопись, между прочим анализирующую и объясняющую многие термины махаянического буддизма. В приобретенной нашей академией библиотеке известного знатока буддизма Ковалевского я нашел несколько рукописей самого Ковалевского с ценными данными по исследованию махаянического буддизма. Я пользовался также рукописными трудами Бобровникова: «Изложение религиозного учения монголов»... Устные наставления Манджушри и проч.
Сосредоточив в своих руках обильный фактический материал, я старался насколько возможно подробнее и достовернее, установить то положение, что основною сущностью буддийского учения является учение о пустоте, как последней сущности всего сущего, и что, поэтому, буддийское спасение есть призыв к смерти, к слиянию с пустотой. Соответственно нигилистическому учению буддизма мною были указаны и те пути, та техника спасения, которая ведет буддиста к слиянию с пустотой. Раскрытие основного принципа буддийского учения – принципа пустоты и небытия – ясно обнаружило подлинную сущность буддийской морали, как совершенно не основанной на догме, чуждой ей и не вытекающей из нее. Это просто голос непосредственного чувства, вопль исстрадавшейся от бессмыслия жизни души человека, ищущей средств к облегчению жизненных страданий и примирение человека с пустотой окружающего бытия и его собственного существования.
Все это, вместе взятое, дало возможность выяснить настоящую ценность буддийского учения, истинное значение его моральных принципов, – и указать на христианство, как на единое истинное учение и единую истинную жизнь, которое ни в коем случае не может быть поставлено на одну плоскость с буддизмом.
Христианство является той богооткровенной религией, которая действительно раскрывает человеку истинный смысл его жизни, которая говорит человеку, что человек по своей сущности – не пустое бытие, как утверждает буддизм, а образ Всесовершенной Божеской сущности – творение Живого Всемогущего Бога, что он имеет неумирающую душу, созданную по образу Божию и предназначенную, через теснейшее единение со своим Любвеобильным Творцом, через жизнь Богообщения, к осуществлению, к проявлению этого образа (на земле), т. е. к Богоуподоблению. Христианство, таким образом, отвергая ложное утверждение буддизма о человеческом бытии, как пустом самом по себе, указывает и идеал человеческой жизни не в достижении нирваны – бытия призрачного и иллюзорного, а в стремлении к единению с Богом, в осуществлении реальной жизни Богообщения и Богоуподобления. Во Христе Иисусе христианство указывает не только зрителя веры, как буддизм в своем Будде, а Божественного Искупителя, Единородного Сына Божия, соединившего небо с землей и осуществившего человеку (исторически нарушенную им) возможность реальной жизни Богообщения и Богоуподобления. Оно, поэтому, является религией, действительно вводящей в вечную блаженную жизнь, реально, т. е. ощутимо для человеческого сознания, начинающую осуществлять уже здесь на земле те духовные обетования, которые (она) возвещает и к которым призывает. Это – религия единой истиной жизни, жажда которой чувствовалась и самим буддизмом, но не могла быть удовлетворена им, блогодаря ложности его основ и принципов. Это – религия возвещающая высокий принцип любви, как сущность жизни Божества, образ Которого составляет человек, и не только призывающая человека жить по идеалам любви, но и дающая, через жизнь Богообщения, действенные силы для должного осуществления идеальных принципов и проведения их в практику жизни.
Поэтому мы характеризуем отношение христианства к буддизму как религии истинной жизни к философии смерти.
Но подобное ознакомление с философствующим буддизмом, с его принципиальными идеями о пустоте и ничтожестве всего существующего, с философским отрицанием Бога в буддизме как Изначального Высшего Существа, души человека, как сущности неумирающей и вечной – может ли иметь какое-либо практическое, так сказать, миссионерское значение в отношении тех племен, которые исповедуют буддо-ламаизм и среди которых существует наша православная миссия?
