у меня было братьев пятеро и один. говорил — не разлучить нас и до седин — самый старший. и твердили ему в ответ остальные — никого нас сильнее нет.
младший умер — мне не стукнуло и пяти. в лес ушел — не воротился. и не найти до сих пор ему покоя. из ночи в ночь он стоит у изголовья, молИт помочь.
я в ответ молчу. он — скалится и сипит. а под утро в свете солнца огнем горит. а в ночи всё повторится из раза в раз. я его жалею холодом темных глаз.
предпоследний сгинул — стало едва мне шесть. напоролся ночью темной на ржавый шест, что торчал в овраге диком, среди лесов. стал он самым ненавистным из темных снов.
как коснется леса сумрачная пора — он приходит и глядит. а в груди — дыра. тянет руки, ждет полуночную зарю. я в ответ ему молчанье одно дарю.
третий брат ушел, когда мне минУло семь. он успел явиться миру во всей красе — много девок разнесчастных ушло за ним в поле снежном средь одной из суровых зим.
он остался камнем черным лежать на дне. я молчу и слышу — тянется всё ко мне. головой качаю, взглядом пустым корю и в ответ ему ни слова не говорю.
брат второй со мной прожил весь девятый год. всё надеялся — его-то не заберет, стороной пройдет, не сыщет среди полей. на крыльце упал в полУночный мрак сеней. и не встал он больше — треснула голова. так из братьев старших ныне осталось два.
а ведь было, было — пятеро и один. у старшОго голова — пелена седин. он сидит под вечер у моего окна. говорит — жива? я только молчу — жива. он считает дни, когда же его черёд за собой утащит, выволочет, найдёт. я его жалею — мало осталось ждать. он не знает, что не первому умирать.
первый в этот час — бледнеющее лицо, у него черёд ступает уж на крыльцо, отворяет тихо старую нашу дверь. чтоб закончить вереницу навек потерь.
я сижу и слышу — хриплый да сиплый смех. было братьев пятеро — ныне забрали всех. прямо за чертой холодные все стоят и за старшим сквозь безлунную ночь глядят.
но его никто, никто уж не заберет — пятерым при жизни он уступил черёд — уберёг себя, нашедшего поутру, средь коряг-болот неназванную сестру.
брат последний мне — и дух, и отец, и сын. нас не разлучить до самых моих седин.
до скончанья дней в глаза будет мне смотреть. раз ему досталась в сёстры немая смерть.
холоден замок и звезды блёкнут, в бойницах стынет залётный ветер. тени печально глядятся в окна, лунная сыпется крошка в клети тёмных, таинственных подземелий. слышатся стоны из-под решеток. вьется, да стелется сладость зелий, шепчет вослед тебе «кто ты? кто ты?»
тихо крадешься, сквозь тьму и морок в сердце запретного коридора.
факел чадит у стены безмолвно, вьется дымок до стропил до самых. и лабиринт подземелий скован сном бесконечным. печальным. странным. в оцепенении этом тихом ищешь /наивная/ ищешь выход.
вы танцевали. и в блеске пятен-искр хрусталя, бриллиантов зала он был прекрасен. он был галантен. таяла ты, словно воск. мечтала о неземной, бесконечно-долгой, самой прелестнейшей из историй. он же голодным, свирепым волком нёс в этот мир только страх и горе.
но… ты не знала. совсем не знала. и танцевала, и тан-це-ва-ла.
скрипки стенали, ревели трубы, бой барабанный кричал «спасайся». он прошептал хрипловато-грубо: «ну же, красавица, оставайся. я покажу тебе то, что люди в песнях-легендах в веках прославят».
думала, глупая, будь, что будет. зА полночь время. и свечи тают —
капают на пол остывшим воском и наливаются силой звезды.
помнишь, в ночи надрывался бубен — гений-хозяин-то наш безумен! помнишь, скрипели как половицы — от неизбежности не укрыться? там, в бесконечности анфилады, глупо ждала от него пощады. там, ослепленная блеском, лоском, слышала запах могильный воска?
близится утро бескрылой птицей — снова и снова всё повторится. всё повторится. и на рассвете сгинешь в коллекции залов этих.
И когда скулит-скребется в окно Самайн
Не тревожь в глазах-озерах забытых тайн.
В них могильный холод, неба ночного синь —
Не тревожь! Скорее вешай на дверь полынь,
Что беду отгонит, да сбережет порог.
У рябины желтой алый сочится сок,
Заливает горло, щиплет до слез глаза,
Не дает шагнуть, сорваться, бежать назад
И оков каленых держит в сто крат сильней.
Только Зов все громче. Ярче и блеск огней.
И беду пророчат крики полночных птиц.
Все сильнее смех и скрежет у половиц,
Им в ответ скрежещет-воет стальной засов
И сильней кинжалов горечь чужих костров
Режет, жжет и колет. Льется по венам ртуть,
За окном по звездам тайный проложен путь.
Семь шагов заветных стоит преодолеть
И восстанет, возликует над миром Смерть.
Но горит рябины желтой кровавый сок,
А луна ехидно щурит седой зрачок.
До рассвета пять часов, да на семь шагов
И все тише, тише крики неспящих сов.
На черничном небе искры зажгут рассвет,
Лишь рябина кисти в черный окрасит цвет
И туман укроет дикую эту ночь.
Только завтра всё вернется, Самайна дочь.
Третья ночь идет, волчий вой летит,
Третью ночь вдова у окна не спит.
Третью ночь у дальних ворот брожу,
Не могу порвать эту грань-межу
И зову, хочу лишь забрать с собой.
А в округе вторят туман и вой:
Уходи, несчастная, уходи
Без него покоя-то не найти.
Без него погас и очаг, и свет
Без него и жизни-то больше нет.
И душа всё мерзнет за пядью пядь —
Он с закатом, слышишь, придет опять.
Не собольим мехом и не плащом —
Он укроет вереском и хвощом.
Не перину стелет и не ковры —
В топь-трясине, слышишь, возьмет дары
И схоронет в черной, гнилой воде.
Слушай. Жди, несчастная. Быть беде.
______________________________
Третью ночь хожу, проклиная всех,
А в округе слышится навий смех.
Чтоб я смог, не тронув других, уйти
За собой жену надо привести.
И прошу тебя, и тебя молю —
Позабудь того, кто шептал «люблю»,
До рассвета вытерпи, не открой.
А потом — беги.
А я
за
тобой…
Молва ходила — отзвук былого мифа, как будто в самом сердце зубастой бури, среди бездушных окаменевших рифов живет Она с глазами ясней лазури, да с волосами, точно морская пена и с кожей, что нежнее заморских шелков. Ходили слухи…
Девушку звали Рена. Вокруг немало сплетен и кривотолков всегда витало. Странная Рена слишком. Всегда молчит загадочна и печальна. Ее любили местные все мальчишки и те, кто приходил из-за рифов дальних. Не раз с собой украсть-увезти стремился и каждый поплатился с лихвой за это. Последний из деревни не воротился как раз в июле — прошлым дождливым летом.
