Эта книга не была бы написана, если бы не большой труд С. Н. Левицкой, в 1950-1960-е годы впервые заинтересовавшейся судьбой Н. И. Блинова. Самая сердечная признательность ученику Левицкой Е. В. Таланову за возможность ознакомления с неопубликованными рукописями, письмами и фотографиями. Также выражаю благодарность за предоставленные материалы, помощь и поддержку В. В. Блажесу, Д. Р. Зельдовичу, А. Я. Лапидус, Е. В. Тимиряеву, М. С. Фаттахутдиновой.
Памяти Марины
Отступление перед началом
1.
Мало что остается от детства. Ну если только что-то совершенно неважное.
Поднимешься на чердак на даче, а там тебя заждалась пластмассовая лопатка.
Возьмешь в руки лопатку, взгрустнешь. Вспомнишь, сколько разного рода сооружений построено с ее помощью.
Где они, эти замки и дворцы? Там, где все, что создано из песка и воздуха. Существует же где-то кладбище несбывшихся надежд.
Если наше с вами детство растворилось без следа, то что говорить о юных годах житомирца Коли Блинова?
Могло что-то уберечься на чердаке, но только где тот чердак? Ведь и дома, где он когда-то жил, давным-давно нет.
От короткой и бурной Колиной жизни осталось несколько коричневых конвертов с бумагами и фотографиями.
Как сказал поэт, немного дыма и немного пепла… Впрочем, есть здесь документы достаточно примечательные.
Вот поздравление ко дню маминого Ангела. Берешь в руки плотный картонный квадрат и сразу представляешь молодого человека.
Скорее, он не сам это сочинял, а списывал с какого-то образца. Если что-то говорит о нем лично, то лишь грамматические ошибки.
Да, еще отменный почерк. С такими ветвистыми “л” и “н” далеко пойдешь, а уж отличником станешь непременно.
Сразу скажем, что Коля никогда не хотел для себя преимуществ. Буквы у него ветвились только потому, что это красиво.
“Дорогая мама, поздравляю тебя с днем Ангела, и отдуши желаю тебе всего хорошего”.
Именно “отдуши”. Будто не описка, а проговорка. Словно признание в том, что его душа не существует сама по себе.
На этом Коля не остановился, и опять вышло “отдуши”. Вроде все слова по отдельности, а читаются залпом.
“С днем Ангела поздравляю, всего лучшего желаю, и учиться обещаю”.
2.
Ох, не хочется пририсовывать Коле лишние пятерки. Тем более что на этот счет тоже имеется документ.
Бумага толстая-толстая. Как видно, в тайном расчете на то, что ее окантуют в раму и повесят на стену.
Называется: “Свидетельство об успехах и поведении воспитанника Житомирской гимназии”.
Видите, успехах. Значит, уже в те времена хорошие отметки почитались чем-то вроде выигрыша в лотерее.
Не случилось у Коли большого везения. Если встречаются четверки, то в плотном окружении троек.
Напротив каждой графы – подпись “классного наставника”, а также “родителей или заступающих на их место”.
Был бы жив Иван Петрович, это была бы его обязанность, но он умер тогда, когда мальчику едва исполнилось полгода.
Так что остается рассматривать фотографии. Размышлять над тем, есть ли связь между короткой жизнью и пышными усами.
Когда человек заводит на лице такое хозяйство, то он собирается жить долго. Поэтому, скорее всего, тут какое-то недоразумение.
После смерти отца все права перешли к матери. В том числе и право расписываться в знак согласия с отметками сына.
Примечательная, надо сказать, закорючка. Другие автографы буквально промелькнули, а эта прочно утвердилась на своем месте.
Уже никто не узнает, чьи фамилии рядом, а тут сразу видно: “Мария Блинова”.
Притом не легкомысленными фиолетовыми чернилами, а самыми что ни на есть черными, под цвет ее вдовьего наряда.
3.
Иногда дело не в толщине страницы, а просто случай. Какой-то сбой произошел в мировых сферах, и бумага смогла проскользнуть.
Почему такой фарт “талону к удостоверению № 904, выданному ученику… для получения скидки с билета III класса…”?
Удивительно? Еще как! Ведь даже страна, где когда-то пользовались этой скидкой, называется по-другому.
Казалось бы, такая мелочь – первый кандидат на вылет, а ее ничто не берет. Можно представить, в каких передрягах она побывала.
Поначалу имела место забывчивость. При выходе из вагона Коля билеты выбрасывал, но тут его что-то отвлекло.
Прочие обстоятельства тоже миновали этот листок. Другие бумаги так разбросало, что концов не найти, а она выплыла.
Попытаемся вообразить целое по детали. Сперва представим зимний украинский денек, а потом перейдем к паровозу.
Сдвинуться с места этой громадине нелегко. Смотрит своими глазками-фарами и словно размышляет.
Вроде как сомневается: для чего куда-то стремиться? не правильней ли переждать на запасном пути?
Так разволнуется, что по самые окна заберется в клубы пара. Будто спрячется в этом облаке от самого себя.
При этом одышка почти предсмертная. С тяжелыми хрипами и ознобом по всему длинному телу.
Понедужит какое-то время, а потом резко очухается.
Чух-чух, чух-чух… Быстрей и быстрей. Гудок уже не тревожный, а веселый, напоминающий разбойный посвист.
На улице холодно, а Коле тепло. Благодаря счастливой скидке в один рубль он наслаждается видом из окна.
Славное это дело – ехать в поезде. Пассажиры движутся вперед, а весь остальной мир неспешно отползает назад.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. “ДА, ДА” И “НЕТ, НЕТ”
…Да будет слово ваше “да, да”, “нет, нет”;
а что сверх этого, то от лукавого.
Глава первая. Ответственный Роше
1.
Эту историю следует начинать не с Коли Блинова, а с Константина Константиновича Роше.
Если бы не Роше, то и Коли не было бы. То есть, конечно, существовал бы какой-то Коля, но вряд ли он мог стать персонажем.
Ну Коля и Коля. Пусть и Блинов, и житель Житомира, но все же это был бы другой человек.
Дело не в том, что Роше – сорок, а Блинову – шестнадцать. Еще неизвестно кого в этой паре следует считать старше.
Арифметика тут точно не действует. Ведь Роше – человек странный, а в странных людях всегда есть что-то ребяческое.
Если бы кто-то решил организовать конкурс чудаков, то Константин Константинович претендовал бы на главный приз.
Конечно, пришлось бы побороться. Одни бы отстаивали Дон Кихота, другие князя Мышкина, но потом согласились: только Роше!
Больно много аргументов в его пользу. Ко всем полагающимся в этом случае тараканам прибавим поэтические наклонности.
А участие в церковном хоре? Это еще сильнее, чем писать километрами стихи.
Кстати, удивительная фамилия – еще один балл.
Угадываете смесь французского с нижегородским? На самом донышке иностранного слова спрятано имя огромной страны.
Прямо-таки не фамилия, а автобиография. Из нее мы узнаем о том, что его предки жили во Франции, а потом их забросило в Россию.
Еще фамилия говорит о дедушке.
Любопытный господин, между прочим. Профессор Военно-инженерной академии и изобретатель цемента для фортов Кронштадта.
Разный материал у дедушки и внука. Один предпочитал нечто основательное, а другой тяготел к почти несуществующему.
Ну и что с того, что дым? Главное, воспарить как можно выше, а дальнейшее не имеет значения.
И результаты у двух близких родственников непохожие.
Роше оставил потомкам не полезную формулу, а лишь пару экземпляров своей книги да еще портрет Александра Дюма.
Некогда Константин Константинович пересекся с романистом и попросил написать несколько фраз.
Чего-чего, а добродушия у этого писателя с избытком. Полнота чувств соответствует полноте фигуры.
С тех пор портрет у Роше всегда на столе. Скосишь глаза в сторону, и любимый автор вновь пожелает тебе удачи.
У Дюма такая улыбка, словно за окном не пейзаж с большой лужей и парой неразлучных петухов, а вечнокипучий Монмартр.
2.
Еще дело в профессии. Трудно представить мирового судью, который все время поглядывает на часы.
Мол, я тут только от сих до сих. Лишней минуты не согласен провести.
Для Константина Константиновича не существует лишних минут. Каждая самая нужная и необходимая.
Если Роше что-то поручено, то он целиком несет ответственность. Не имеет права ничего пропустить.
В данном случае важно не только чувство долга, но вся разнообразная гамма чувств. Уж очень примечательные бывают сюжеты.
Вот истории из первой попавшейся папки.
Помещица грубо отчитала прислугу, извозчики подрались, а карманника поймали за руку…
Сразу начинаешь все проверять. Как говорится, дедуктировать.
А что если барыня сорвалась не просто так, а потому, что буфетчица так и норовила ей насолить?
Существует такое амплуа “стервь-кокет”. Это когда фартучек белый, личико привлекательное, а мысли самые неприятные.
Примерно так размышляет Роше. На одну чашу весов поместит хозяйку, на другую особу в фартучке…
Теперь надо разобраться с карманниками.
Глупо они поступили. Житомир – город настолько маленький, что воры тут наперечет.
Дойдя до извозчиков, начинаешь издалека.
Интересно, просто так они повздорили, или тут вопрос принципиальный?
Например, спорили о том, доедет ли колесо до Москвы? Если одно не доберется, то, может, четыре или восемь?
Тут Роше, конечно, спохватится: да к чему это я? на какие пустяки трачу свое время?
Нет, помянуть Гоголя всегда хорошо. Спросишь у него совета и непременно получишь ответ.
3.
Мировому судье положена солидность. Иногда дело заходит настолько далеко, что появляется брюшко.
Да и как без брюшка? Ведь в уставе сказано, что судья должен иметь недвижимости не меньше чем на шесть тысяч.
Шесть тысяч, надо сказать, это кое-что. Не только дом с мезонином, а пара пристроек и небольшой садик.
Казалось бы, какая связь между мезонином, брюшком и правосудием, но что-то общее тут проглядывает.
Начать с того, что судье хорошо дома. Накинешь халат, расположишься в кресле, и, кажется, нет никаких забот.
Отчего бы Константину Константиновичу не жить так? В начале дня хлопотать о других, а в конце исключительно о себе.
Почему-то не получается. Все время возникают мысли о том, как кому-то помочь.
Наделил же его Господь неумеренным правдолюбием. Если что-то против его принципов, он сразу вмешивается.
Уж какое тут брюшко? Скорее, забудешь пообедать и лишь к ночи вспомнишь, что весь день не ел.
Еще у Роше удивительная способность находить сторонников. Он просто не может с кем-то свои хлопоты не разделить.
Мало того, что добьется справедливости, но воспользуется этим поводом для создания чуть ли не сообщества хороших людей.
Одно дело – Константин Константинович, а другое – он же с сотоварищами. Тут, считай, не партизанская вылазка, а настоящая война со злом.
У каждого человека есть ключевое слово. Своего рода пароль, с помощью которого проникаешь на глубину.
Для Роше важнее всего “ответственность”. Пребывание на этом свете для него не только подарок, но и обязанность.
Притом ведь не президент или император, а мировой судья! Мог бы вообще ни о чем не думать, кроме тех же карманников и извозчиков.
Да еще, конечно, о себе, любимом, кресле-качалке и теплом пледе, навевающих сладкие сны.
4.
Казалось бы: опять Роше лезет на рожон! Впрочем, при полном неравенстве условий он часто выходил победителем.
Порой вмешивался в такие области, которые людям просто не подвластны.
Что можно сделать, если Бог не дал детей? Надо просто принять это как должное.
Даже по такому тонкому поводу Константин Константинович имел независимое мнение.
Причем искать вторую половину не собирался. Как обычно, рассчитывал только на себя.
Не понимал, как можно отважиться на такой шаг лишь по той причине, что нелегко жить одному.
И вообще, как это без пафоса, блеска в глазах и ощущения того, что случилось что-то непоправимое!
Это у него от занятий сочинительством. Пусть результат его усилий скромный, но в данном случае важнее порыв.
Не бывает стихов без минутного восторга и приближающихся слез. Без уверенности, что это не ты пишешь, а кто-то водит твоей рукой.
Женитьба тоже требует вдохновения. Уж если это подчас случается, то всякий раз должно быть как впервые.
Такой человек Константин Константинович. Не представить, что он не только воспарял духом, но занимался прозаическими вещами.
Иногда, конечно, придет в голову: вот бы казенную бумагу начать как-нибудь эдак!
Мол, дождь, слякоть, тяжело на душе… Было бы странно, если бы погода была мерзейшая, а их ведомство сидело без дела.
5.
Как всегда, Константин Константинович не присоединился к большинству и остался в гордом одиночестве.
Что если это будет не вся семья, а лучшая ее половина? Не сварливая жена, вечно недовольная мужем, а умный и красивый сын?
Вот как просто – усыновить, и все… Обзавестись членом семьи гимназического возраста и нести за него ответственность.
Узнаете нашего героя? Взваливать на себя новые заботы у него всегда получалось.
Жизнь сразу потекла по-другому. С самого утра уже волнуешься: хорошо ли поел? тепло ли оделся? собрал ли портфель?
Так и крутишься целыми днями. Стараешься предупредить любое желание и вовремя помочь.
Как быстро они стали близкими людьми. Через несколько месяцев в пасынке проступили его собственные черты.
То подмигнет так, что сразу представляешь Роше. Или засмеется не обычным своим смехом, а словно позаимствованным у приемного отца.
6.
Опасно бывает заноситься. Лучше бы он не делал попыток заглянуть в будущее.
Жил бы себе, поживал в этом конкретном дне. Радовался пятерке сына и сетовал на то, что он получил в драке синяк.
Думаете, этого недостаточно? Отсутствие событий иногда становится главной радостью.
Вот бы так и автору исторического повествования. На какие-то вещи закрывать глаза.
Смерть Сережи Левченко правильней было бы проскочить.
Мимо, мимо ноября тысяча восемьсот девяносто седьмого года. Самую большую скорость разовьем около двадцать шестого ноября.
Нет, все же так не выходит. Раз мы решили распутать этот клубок, то лучше обойтись без разрывов.
Правда, и рьяность ни к чему. Уже тем выразим понимание ситуации, что не станем в нее вторгаться.
Просто упомянем о том, что Роше целыми днями не отходил от больного Сергея, а потом закрыл ему глаза.
Это тоже отцовская обязанность. Если ты назвался этим именем, то должен пройти через все.
7.
На житомирском Русском кладбище с восьмидесятых годов позапрошлого века возникла своего рода грибница.
Сперва из жизни ушел отец, потом мачеха, а теперь пасынок. Когда тут найдется место ему, семейство можно будет считать в сборе.
Памятники стоят так близко друг к другу, что сразу угадываешь характер всех участников сообщества.
Серый гранитный крест Константина Егоровича Роше, утвердившийся на большом камне, виден с любого расстояния.
Так и человек был видный. Не зря за заслуги на поприще военной инженерии он получил потомственное дворянство.
Иное дело памятник его супруги, Александры Саломатиной, многолетней надзирательницы житомирских гимназий.
Хотя в должности угадывается чуть ли не обещание наказания, но все же в ней преобладали женские качества.
Потому и в надгробии есть что-то затейливое. Когда бы не обстоятельства места, эту башенку можно было бы принять за фрагмент трюмо.
При жизни между супругами тоже существовало разделение. Долгие годы бас старшего Роше смягчался дискантом жены.
Зато могила Сережи Левченко вышла какая-то неопределенная. Говоря в наших терминах, бесхарактерная.
Ведь Сережа только начинал. Если будущее и проглядывало, то лишь как некая возможность.
Спи, милый мальчик, под бронзовым крестом. Вместе с тобой здесь упокоилось все, что не случилось в твоей судьбе.
А ведь мог, мог добиться многого… Уж очень важные уроки он получил от приемного отца.
Тут только и остается, что помолчать. Константин Константинович тоже так чувствовал: вроде надо сказать что-то, но слов почему-то нет.
8.
Иногда чужую смерть так же невозможно пережить, как свою собственную.
Вроде и отвечаешь, и задаешь вопросы, но на все смотришь как бы со стороны.
Спасибо словам! Если Роше пришел в себя, то лишь потому, что они однажды вернулись.
Константин Константинович попытался разделить слова на строчки. Посмотрел, как они выглядят в определенном соотношении.
Давно он открыл этот способ. Когда происходит что-то непереносимое, лучше всего поведать об этом тетради.
Сел за письменный стол – и все равно что выговорился. Вряд ли он стал бы откровенничать со знакомыми, но от читателя у него нет тайн.
Так исповедуешься в поезде. Ночь, темно, почти не видно собеседника… Скорее, рассказываешь это не ему, а себе.
Немного боязно цитировать. Человек превосходный, а вот тексты никудышные.
В жизни Константин Константинович тоже брал на тон выше. Так прямо и говорил: благородство, милосердие, честь…
Вообще слов не жалел. Там, где нужно одно определение, у него два или три.
“Книгу эту с чувством благоговейной любви и неумирающей скорби, – предварял он свою „Поэму души“, – посвящаю незабвенной памяти юноши-сына Сергiя”.
Все-то ему мало. Любовь – благоговейная, скорбь – неумирающая, а память – незабвенная.
Словом, не Актер Актерович, а Поэт Поэтович. Чуть не каждое слово не обходится без умножения на два.
Вот еще “сын-юноша”. Что следует понимать в том смысле, что его воспитанник навсегда юношей останется.
Кстати, как правильно – Сергей или Сергiй? Это в зависимости от того, что конкретно имеется в виду.
Тут, конечно, разные значения. Назови Роше его Сергеем, это было бы уменьшительное, а ему хотелось преувеличить.
9.
С поэзией у Роше получалось не очень, но все же автором ему удалось стать.
Он чуть не сравнялся в этом с настоящими художниками. Ведь художники не плывут по течению, а сочиняют свою жизнь.
Сочинять – значит усложнять. Придумывать препятствия, которые самому же придется преодолевать.
Если получится, то сразу ощутишь себя не тварью дрожащей, а самым настоящим Наполеоном!
Наполеон ведь тоже художник. По крайней мере, по части создания трудностей ему равных нет.
Сомкнет руки на груди, обнаружит классический профиль и произнесет: “Обстоятельства? Я их создаю”.
Так и Роше создавал. Судьбы народов от него не зависели, но кое-что было в его власти.
Самое важное тут – твердость. Стремление в хаосе впечатлений очертить некий сюжет.
Конечно, недоброжелатели тут как тут. Только почувствовал вдохновение, а уже ловишь косой взгляд.
Больше всего досаждали представительницы противоположного пола. В конце концов Роше опять попал в номинацию “женихи”.
Он уже и забыл, что такое бывает, как вдруг вновь забурлило.
Как вы понимаете, все это под видом сочувствия.
Как же вы один? Неужто никому не захочется ваше одиночество разделить!
Другой не устоял бы, а он непреклонен. Вежливо благодарит и смотрит вдаль.
Претендентки, конечно, так просто не отступили. Еще несколько месяцев ходили друг к другу в гости, чтобы все окончательно уточнить.
Все же трудно мировому судье без внимания. В грустную минуту он сразу начинает искать глазами улыбку.
Да вот же она. Всегдашний спутник его жизни весело и тепло смотрит с портрета.
Всем видом говорит: не тушуйся, Константин Константинович. Ведь в отличие от исполнителя автор прокладывает дорогу сам.
Говоришь, не все получается? Ну так и я начал с чего-то второстепенного, а потом пошло-поехало…
Глава вторая. Новый сын и еще дети
1.
Творчество – это нетерпение. Кажется, или ты возьмешь рубеж, или так и будешь склоняться над чистым листом.
Все это имеет отношение к творцу реальности. Тут та же дилемма: или сейчас, или никогда.
Начинаешь с попытки систематизировать то, что впоследствии пригодится.
Этакий прицельный взгляд на все. Берешь газету с такой мыслью: а вдруг здесь есть что-то для тебя?
Однажды Роше открыл “Сын отечества” и сразу понял: вот оно. Словно это не статья, а обращенное к нему письмо.
Тут тоже не обошлось без преувеличения. Когда типографские буквы стали огненными, он совсем не удивился.
Волнение усиливалось с каждой минутой. Через некоторое время лист пылал и освещал ему путь.
2.
Уж действительно, сюжет так сюжет. Притом без всяких там умело подстроенных неожиданностей.
Во-первых, мальчик резкий, прямой, жесткий. Так и норовящий сделать что-то вопреки.
Непонятно, откуда в нем это. Был бы из семьи одесского биндюжника, так ведь сын почтенного провизора.
Вообще-то аптекарь не только профессия, но и характер. Прежде всего тут нужно хладнокровие.
Как иначе просидеть весь день на стуле? Произвести такое количество микроскопических действий, которое под силу лишь муравейнику.
Не случайно среди людей этих занятий столько евреев. Внимания тут нужно не меньше, чем при чтении священных книг.
Ощущения при этом возникают возвышенные. Ведь ты не только что-то соединяешь, а приобщаешься к мировой гармонии.
Сам удивляешься: буквально один к одному. Обидно, что эта красота исчезнет в чьем-то желудке.
Отец мальчика, Мендель Янкелевич, и в жизни избегал крайностей. По крайней мере, старался их уравновесить.
Например, решил крестить детей. Бог этой потери не заметит, а пятерым его отпрыскам все-таки будет легче.
Кстати, он сам хоть и важная фигура, но несамостоятельная. Достаточно взглянуть на его вывеску, чтобы в этом убедиться.
Называется: “коммерческий агент Санкт-Петербургской химической лаборатории”.
Да ведь это о том же. Как бы кто ни надувал щеки, он на самом деле не целое, а часть.
3.
Это не семейство, а коллектив. Или, как они сами выразились бы, мешпоха.
Два сына, три дочки, жена, дедушки и бабушки… Все время что-то спрашивают, требуют, предлагают.
Можно сказать, гвалт, но точнее все-таки гул. Когда столько людей собирается вместе, жизнь достигает наивысшего напряжения.
Достается бедному аптекарю. Все же имеешь дело с огнеопасным материалом и постоянно ожидаешь взрыва.
Малейшая неосторожность, и все насмарку. Так заполыхает, что только держись.
Никто не соглашается на роль составляющих. Все время заявляют свои права.
Представляете, если бы элемент рецептурной прописи отстаивал независимость?
Мол, не собираюсь никому подчиняться! Объявляю власть низложенной и не хочу вступать ни в какие союзы!
С фтором или сульфатом был бы короткий разговор, а как прикажете поступать с сыном?
Хотелось бы поговорить с Сашей, но как это сделать? Вещи в его комнате на своих местах, а сам он где-то в Петербурге.
Не сидится детям Менделя Янкелевича. Сперва с места сорвался старший, а вслед за ним двинулся младший.
4.
Мы уже говорили, что творца не бывает без нетерпения. Без ощущения того, что этой минутой должен распорядиться ты сам.
Прямо какой-то зуд тебя преследует. Вроде есть другие заботы, а ты возвращаешься к одной мысли.
Вот действительно: кто-то водит твоей рукой. Сам не понимаешь, как оказываешься на вокзале и едешь в Петербург.
В шестнадцать лет можно просчитать последствия, но какой ты тогда автор? Так что без легкомыслия не обойтись.
Правда, иногда одолевают сомнения. Вдруг замечаешь, что одно не сходится с другим.
Вроде все сделал, как хотел. При этом совсем не подумал о петербургском климате.
Приготовился жить при морозце, а тут дождь… У Ротшильда нет столько одежды, сколько раз здесь меняется погода.
Вот такой этот мальчик. Вдохновенный, переполненный своей призванностью, но без ботинок и пальто.
Многообещающая фамилия – Гликберг. В переводе с идиш получается “гора денег”.
У него ни горы, ни пригорка. Редко набирается горстка, но она сразу испаряется.
Так и живет. Хорошо, если поел, а еще лучше, если смог выйти из дома. Когда получается то и другое, чувствуешь себя королем.
5.
Еще прибавим неважные оценки и письма отца, которому если чего-то не жалко, то только проклятий.
Вот бы он присылал обвинения в равной пропорции со вспомоществованием. Несправедливо такое читать натощак.
Непонятно, что ему надо. Вряд ли стоит шуметь из-за отметок, после того как случилось нечто более важное.
Не считает ли он, что Саша своего рода агент одесского дома? Что стоит пересдать какие-то предметы, и все вернется на круги своя.
Так чувствует себя поэт после первой публикации. Самый решительный шаг сделан, а отклика все нет.
Затем вдруг отклик, но такой, что лучше молчание. Удивительно, как можно не замечать очевидных вещей.
Потом открываешь газету, и тебя охватывает счастливое чувство.
Именно это ему хотелось прочесть. Не в том дело, что хвалят, а в том, что угадано что-то важное.
Больше всего радует, что написал это человек почти незнакомый, но ему как-то удалось войти в твою жизнь.
6.
Тут тоже имели место совпадения.
Начать с того, что автор “Сына отечества” Александр Яблоновский окончил одесскую гимназию, а потом переехал в Петербург.
Все же у них с Гликбергом много общего. Если не учителя и соседи, то улицы и пейзажи.
К тому же Яблоновскому двадцать семь. Годы юности еще не окончательно растворились в его памяти.
Не забыл, что такое попасть в столицу. Как это жить, постоянно оглядываясь на ее красоты, и думать: а при чем тут я?
Еще, конечно, Гликбергу повезло. Ведь его случай хотя и типический, но для газеты мелкий.
Каждое утро редактор читает материалы своих авторов и половину выбрасывает в корзину.
А что прикажете делать? Когда речь о двух войнах и трех кораблекрушениях, то приходится выбирать.
Отчего Саше такое почтение? Ведь даже прохожие не обращают на него внимания.
Плетется этакая бледная немочь. Цветом лица почти слился с городским туманом.
Не вспомнил ли редактор о том, что это все-таки “Сын отечества”. Само название предполагает симпатию к детям своей страны.
Так мальчик вознесся на самый верх газетной страницы. Занял положение вблизи коронованных особ.
Представляете: здесь события в английском королевском семействе, а тут горести мальчика из Одессы.
Читатель сам разберется, что важнее. Мало что говорящие перемещения принца крови или Сашино неведение, куда пойти.
Для кого-то 8 сентября 1898 года просто число, а для Гликберга – особый день. В пору отмечать его наравне с днем рождения Государя.
Думаете, нужны флаги? Обойдемся ощущением, что столько-то лет назад переменилась его судьба.
7.
Саша и прежде видел свою фамилию в газете, но с обязательным уточнением. Имя деда обозначало скобяную лавку, а отца – аптеку.
Статья Яблоновского не поминала ничего материального. Ну, может, только прохудившиеся сапоги.
В этом и есть его свобода. Дед и отец существовали в связи со своими накоплениями, а он сам по себе.
Уже сказал мальчик Мотл: “Мне хорошо, я сирота”? Нет, это случилось позже, а значит, он подумал так первым.
Не будем отвлекать Гликберга. Пусть перечитывает статью хоть тысячу раз, а мы заглянем ему через плечо.
“В одной из местных гимназий, – писал Яблоновский, – минувшей весной „срезался на алгебре“ 16-летний гимназист. Он должен был остаться на второй год в пятом классе, но родители его на это не согласились и… отказались от мальчика совершенно… Родители его живут в Одессе и с апреля месяца до нынешнего дня не присылают ему ни копейки на содержание. Все, что они прислали, это странное письмо, в котором назвали сына за его „проступок“ подлецом. Между тем отец юноши в качестве представителя одной крупной фирмы получает, как говорят, огромное жалованье… На всякий случай напоминаем его отцу (может быть, эти строки попадут ему), что поступок его нарушает и божеские, и человеческие законы. В божеском, впрочем, он едва ли что-либо разумеет, но человеческие исполнять обязан, и потому нелишне будет напомнить ему 172 статью 1 тома, ч. 1. Вот как читается эта статья: „Родители обязаны давать несовершеннолетним детям пропитание, одежду и воспитание, доброе и честное, по своему состоянию“”.
Повезло Саше. Редко журналисты стараются не только для себя, но и для своего героя.
Уж не в упорном ли чтении Достоевского дело? В его рассуждениях о слезинке ребенка, которая не стоит всех хрустальных дворцов.
Вот же она, эта слезинка. Поднеси платок, и на лице твоего подопечного сразу засверкает улыбка.
Благое дело задумал автор, а все же есть тут противоречие. Надо сказать, любимый писатель тоже спотыкался на этом месте.
Вроде слезинка превыше всего, а ведь совсем не любая. Если, к примеру, плачет еврейский ребенок, то можно не проявлять рвения.
Пусть журналист с такой позицией не согласился, но и не стал ее игнорировать. Где-то на глубине эта точка зрения присутствует.
Иначе почему под финал статьи он напомнил отцу мальчика, что они верят в разного Бога?
У Яблоновского – Бог, а у Менделя Янкелевича – Б-г. Для одного главное сказано в Нагорной проповеди, а для другого – совсем в других книгах.
Так что на Христа ссылаться бессмысленно. Если слова о добре и ответственности внятны аптекарю, то лишь в контексте закона.
Вот и тычешь под нос первый том, часть первую. Даешь понять, что там, где мораль не действует, остается апеллировать к чувству страха.
8.
Бочка меда не без капли дегтя. Не без ощущения, что если бы Сашины дела складывались по-другому, он был бы все равно уязвим.
Такая квадратура круга. Яблоновский сочувствует униженным и оскорбленным, а евреям немного не доверяет.
Ну, может, самую малость. Никак не уходит из головы, что его герой – сын одесского провизора.
Да и читатель при всей своей доброжелательности на такие вещи обращает внимание.
В статье есть пропущенное слово. Автор даже сочинил пару абзацев, чтобы его обойти.
Закончив статью, сделал приписку. Опять же слово не назвал, но максимально к нему приблизился.
“Фамилия и служебное положение этого более чем современного отца известно нашей редакции и не печатается здесь лишь из понятного нежелания оскорблять сыновье чувство и без того несчастного юноши”.
К Сашиным чувствам следует присоединить эмоции читателя. Да и его, автора, ощущения, если уж на то пошло.
Что ни говорите, а дипломатия оправданная. Имеющая в виду некую высшую цель.
Не хотелось Яблоновскому переусложнить ситуацию. Ведь если прибавить еще и еврейство, то голова пойдет кругом.
Как вы понимаете, Роше эти соображения не касаются. Он и сейчас не вместе со всеми, а сам по себе.
9.
Уже говорилось, что Константин Константинович растаял. Он еще дочитывал эту статью, а все сомнения были отброшены.
Возможно, фамилия ускорила решение. Ведь если быть нужным, то только тем, кому больше никто не поможет.
Вне зависимости от того, как звали юношу, какой у него рост или цвет волос, он стал для него родным человеком.
Сын – это тот, кому ты необходим больше всех. Если даже это совсем чужой мальчик, то он и есть твой сын.
Потом Роше еще больше утвердился в этом чувстве. Узнав, что герою статьи столько же лет, сколько Сергею Левченко, ничуть не удивился.
Как тут не возблагодарить Высшую силу, которая отнимает и в то же время проявляет щедрость?
Это и есть равновесие в природе. Главное – не пропустить момента, когда маятник, отклонившись назад, медленно двинется вперед.
10.
Ох, и любят российские подданные погадать на газетной странице. Благо тут всегда есть что-то этакое…
Такова ежеутренняя зарядка наших сограждан. Немного размялся, побродил в эмпиреях и перешел к текущим делам…
Нет, Константин Константинович не такой. Если он задался каким-то вопросом, то непременно на него ответит.
Первое знакомство подтвердило правильность выбора. Правда, это было сходство по принципу дополнительности.
Роше сразу почувствовал: они потому необходимы друг другу, что в одном есть то, что отсутствует в другом.
Вот так Дон Кихот невозможен без Санчо Пансы, а Дон Жуан без Сганареля.
Первый, к примеру, худой, а второй – толстый. Или один холеный аристократ, а его спутник – настоящий лапоть.
На сей раз противостояли малый и большой, имеющий склонность к патетике и тяготеющий к иронии.
Кстати, приемный сын тоже не чурался поэзии. Правда, в отличие от воспитателя на значительность не претендовал.
Скорее, это не стихи, а стишки. Какой-то уж очень легкомысленный у автора тон.
Казалось бы, откуда в юноше столько яда? Прямо не Саша, а целая Санкт-Петербургская химическая лаборатория.
Так тут разделились роли. Отец нахмурился и топнул ногой, а сын улыбнулся и захлопал в ладоши…
Взглянешь со стороны: ну прямо рыжий и белый! Потом решишь: а ведь это разнообразие и есть жизнь.
Конечно, стихи ни при чем. Вряд ли в этой сфере между ними возможно сотрудничество.
Зато по поводу невымытой шеи и неглаженых рубашек сотрудничество в разгаре. Порой переходящее в долгие препирательства.
Теперь Роше точно известно, что такое совместная жизнь. Это когда существование одного проясняется присутствием другого.
Глава третья. План Константина Роше
1.
Не то чтобы Коля не знаком с Константином Константиновичем. Все-таки столько времени прожили на одной улице.
Каждое утро у них общий маршрут. Блинов направляется в гимназию, а Роше – на службу.
Пересекутся взглядами – и смотрят в разные стороны. Словно один другому интересен не больше пролетевшего воробья.
Когда Коля почувствует, что опаздывает, то начинает искать глазами соседа.
Да вот и он! Движется к месту назначения с той же неизбежностью, с какой стрелка подходит к цифре девять.
Коля удостоит спутника быстрого взгляда, словно посмотрит на циферблат, и пойдет немного быстрей.
Когда Блинов читал статью в “Волыни”, то ему ясно вспомнился этот прохожий.
Вот Роше спешит, помогая себе руками. Кажется, он переплывает улицу. Поэтому его портфель взлетает на уровень волны.
Почему Коля не сразу понял, что это за человек? Ведь плохие люди не бывают смешными.
И еще такое соображение: не зря он по нему сверял часы! Если по кому-то сверять время, то только по нему.
2.
Прежде его жизнь была неопределенная, а сейчас счет пошел на минуты. При этом помнишь, что самое главное впереди.
Колиным братьям это не интересно. Они почти не обращают на него внимания.
Углубились в разговоры, как в длинный туннель. Ведут себя так, словно они одни.
Так актеры увлекаются игрой. Понимают, что где-то есть публика, но им сейчас не до нее.
В который раз Коля смотрит эту пьесу. Наизусть знает не только последовательность событий, но и реплики.
Сперва братья призовут к скорейшим реформам. Кто-нибудь непременно хлопнет кулаком.
Вот такие застолья в нашем отечестве. У нас обед всегда больше чем обед.
Хорошо бы, и Коле позволили высказаться. Уж он бы никому спуску не дал.
Вот, к примеру, вы, министр просвещения! Не слишком ли строго исполняются ваши приказы?
Ну а вы, министр здравоохранения! Почему количество смертей превышает число выздоравливающих?
Скажете, попахивает хлестаковщиной? Ну так какие оппозиционные требования без некоторой завиральности?
Что была бы за жизнь, если бы люди от власти садились за стол с рядовыми гражданами!
Нет, предпочитают раздельное питание. Мало того, что избегают нервных обсуждений, но не хотят отведать замечательных пирогов.
Да и братья на разговорах не задерживаются. Помитингуют немного и переходят к чему-то столь же важному.
Едят медленно и с удовольствием. Не столько пережевывают, сколько переживают.
Тоже шоры своего рода. До тех пор, пока не доберутся до цели, будут усиленно работать челюстями.
Однажды Коля сломал этот сценарий. Все буквально замерли, когда он сообщил о своем решении.
3.
Статья в “Волыни” имеет прямое отношение к публикации “Сына отечества”.
После истории с Сашей Роше поверил в силу печатного слова. Да и как тут усомнишься, если у него появился сын.
Что бы он делал без этой газеты? Какая пустота поселилась бы в его жизни!
К тому же не в его характере останавливаться. Раз однажды получилось, то надо продолжать.
Никогда “Волынь” не помещала ничего подобного. Тут не просто размышление, а настоящее воззвание.
При этом автор не прячется за абстрактным “мы”, а говорит от своего лица.
Вот так запросто – Константин Роше. Очевидно, что всю ответственность он берет на себя.
Уже название удивляло: “К устройству волынской столовой в голодных местах”.
Как видно, это следовало понимать так, что, если все будут против, Роше сделает по-своему.
Не приравнивал ли он себя к официальным инстанциям? Ведь только они не спрашивают, а ставят в известность.
4.
Образовалось что-то вроде цепочки. В самом ее конце находился Коля с газетой в руках.
Подобно тому как Роше перечитывал статью в “Сыне отечества”, Блинов чуть не зубрил публикацию “Волыни”.
Здесь предощущался поступок! Да что поступок, тут подвиг был не исключен!
Речь шла о голоде в Поволжье и на Урале. О том, что хотя житомирцы далеко от этих мест, им не следует оставаться в стороне.
Вот, например, Роше, уже действует. Через несколько номеров сообщалось о первых результатах.
“Я получил 14 мая от уфимского губернатора следующую телеграмму: „Помощь нужна северу Белебеевского уезда. Благоволите приехать в Уфу, где в течение нескольких часов получите лично от меня указания, удостоверения, сведения. За содействие будем искренне благодарны…“ Итак, из разных мест, куда я послал запросы и предложения своих услуг по продовольствию голодающих на великодушно жертвуемые волынчанами средства, откликнулась первая Уфимская губерния”.
Значит, обращений было несколько, а ответ один. Остальные, как видно, совсем не заинтересовались.
Существует, знаете ли, недоверие к свободной инициативе. Всегда трудно предположить, куда эти порывы заведут.
Так что молодец этот уфимец. Наверное, действительно думал о согражданах, если не стал цепляться к формальностям.
Еще удивительнее то, что за столько лет пребывания в начальственном кресле не отвык от церемонности.
Вот почему понимание пришло сразу. Ведь как для одного естественно “благоволите”, так для другого “великодушно”.
“Чем менее остается времени до отъезда на место народной беды, тем сильнее охватывает меня нетерпение, но вместе с тем все больше растет во мне тревога, все сильнее сжимается сердце. Не труда и не усталости я боюсь; боюсь душевных мук, которые придется пережить при виде невозможности накормить и спасти всех несчастных, которые, заслышав об открытии столовой, будут, истощаемые голодом, искалеченные цингой, тащиться со всех сторон и, вонзая в меня свои острые, горячечные глаза, с хриплым стоном отчаяния просить хлеба… а где я его возьму для всех?”
Свою статью Роше писал почти как стихи. То есть не жалел сил на то, чтобы выразиться по-особенному.
Не говорить же: “стремление” и “умирающие от голода”. Куда выразительней: “подъем духа” и “погибающий младший брат”.
Как ни важны слова, но все же не только в них дело. Самое важное, что у него есть план.
“Думая постоянно об этом, исчисляя и комбинируя разнообразные виды крупной в совокупности и необременительной для единоличных пользователей помощи голодающим, я остановился на таком проекте: если бы каждый из 4 тыс. служащих и интеллигентных людей среднего достатка, зарегистрированных в Памятной книжке Волынского статистического комитета за 1899 год, решил ежемесячно жертвовать на голодающих по одному рублю, собралась бы в течение 3 месяцев, без малейшего напряжения материальных средств давальцев, крупная сумма в 12 тыс. рублей”.
Сначала Роше балансировал на границе поэзии и прозы, а потом ее решительно преодолел.
Как бы приблизился к обрыву и бросился в воду. Затем ощутил ритм и двинулся вперед.
Есть у стихов что-то общее с плаванием брассом. Одну строчку подгоняет другая, так же как за правой рукой следует левая.
“Какая на первый взгляд мелочь эти проценты, а в общем они образуют сумму, которая дала бы возможность спасти от голода людей, таких же, как и мы, но безмерно несчастных, тех,
Кто все терпит во имя Христа,
Чьи работают грязные руки,
Предоставив почтительно нам
Погружаться в искусство, науки,
Предаваться мечтам и страстям”.
Тут пловец доплыл и оказался на берегу. В этот момент всем стало ясно, это и есть “Константин Роше”.
5.
Уже существовала договоренность с уфимским губернатором, но Роше хотел кое-что проверить.
Например, понять, в какой степени сограждане разделяют его чувства. Найдут ли они время отвлечься от своих забот.
Результат оказался скромный, но не бессмысленный. Некоторые кошельки все же открылись.
Правда, обошлось без тайных пожертвований. Подчас сумма маленькая, а фамилия дарителя во всю строку.
Не для всех это было отпиской. Подчас обнаруживался самый что ни на есть сердечный вклад.
К примеру, Наточка Бернацкая пожертвовала один рубль. Скорее всего, экономила на завтраках и отложила покупку нового платья.
Так и написано: Наточка. Есть такие милые девочки, которые любят называть себя уменьшительными именами.
А это уже не одно, а несколько лиц. Сразу за Наточкой следуют “игравшие в карты” и приславшие “1 руб. 20 коп”.
Наверное, играли до утра, а потом решили отдать выигрыш на благое дело. Так обрадовались своей щедрости, что забыли написать фамилии.
Иногда денег нет, и несешь, что есть. У одного нашлось “26 пуд. сухарей”, а у другого “8 мужских рубах, 75 аршин холста”.
Кто-то приобщился к народным страданиям с помощью носового платка. Можно сказать, утер голодающим нос.
Этот платок потянул на две строчки. Отнял газетной площади больше, чем рубахи и холст.
Отдельная заметка сообщает о жертвователях-евреях. Правда, эти люди живут так трудно, что сами не отказались бы от помощи.
Все же Моисей Бергал отстегнул пятьдесят марок. Наверное, барон Гинцбург дал бы больше, но это тоже кое-что.
Кстати, это время необычайного успеха театральных массовок. Зрителю очень нравились живописные скопления людей на сцене.
По этой части преуспели в Художественном театре. Даже третьестепенный “Кушать подано!” тщательно прорабатывал свою роль.
Заметки в “Волыни” все равно что массовка. Казалось бы, просто перечисление, а ведь никто не потерялся, все остались собой.
6.
Особая статья – деловые люди. Им надо во всем принять участие, а уж эту ситуацию никак нельзя упустить.
Вписались тютелька в тютельку. Будто вся эта история придумана исключительно для них.
И голодающим польза, и они кое-что заработали. Пусть не разбогатели, но время провели не зря.
Хозяин книжного магазина Савчук давно собирался сбыть ненужный товар. Так вот сейчас это получилось.
Он тоже действовал через “Волынь”. Даже имя Константина Константиновича ему пригодилось.
“В распоряжение К. К. Роше пожертвовано и продаются в книжном магазине г. Савчука в пользу голодающих следующие книги: 1. Общедоступное руководство по борьбе с огнем, соч. М. П. Лобановской, 100 экз. по 25 коп. за каждый (вместо 1 руб). 2. Страшная ночь, рассказ, соч. Островского, 50 экз. по 15 коп. за каждый (вместо 40 коп.)”.
Так что все более или менее неплохо. И благотворительность набирает обороты, и магазин с этого имеет процент.
Крупным суммам взяться неоткуда, но и маленькие не лишние. Если бы издания лежали на складе, то польза от этого только мышам.
Житомирцам Савчук тоже облегчил жизнь. Кто не захочет за сорок копеек принять участие в общем деле?
Правда, тематика подкачала. Были бы издания душеспасительные, а тут советы погорельцам и страшилка для детей.
Месяца через два-три случайно наткнешься на эти книги и немного взгрустнешь.
Вот вам, бабушка, и страшная ночь… Не уберегли нас с вами сочинения госпожи Лобановской.
Роше и рад бы об этом поразмышлять, да нет времени. Поэтому он пожмет плечами и возвращается к своим делам.
Потом опять вспомнит: ну и Савчук! Все же не только словчил, но что-то правильно угадал.
Только подумайте: “В распоряжение…”! Значит, не просто Дон Кихот, а чуть ли не полномочный представитель голодающих Урала.
7.
Как эта идея пришла ему в голову? Скорее всего, не обошлось без высшего авторитета.
Уж насколько Роше самодостаточен, а для него тоже существует иерархия.
На самой ее вершине находится граф Толстой. Мировой судья ловит буквально каждое его слово.
Чаще всего голос свыше раздается со страниц “Ведомостей”. Со своими подданными писатель общается через эту газету.
Кого-то другого печать обезличивает, а великого Льва узнаешь сразу. Так и видишь, как он поглаживает бороду, а потом говорит:
– Рациональней всего помогать с помощью столовых. Денег давать в руки мужику неслед: либо он их сопрет, либо начнутся нежелательные явления на почве корыстолюбия…
Сам-то старец маленький, а голос твердый. Отлично натренированный в разговорах с крестьянами, женой и детьми.
Особенно примечательны слова “неслед” и “сопрет”. Кажется, в эту минуту его брови поползли вверх.
Слова о голоде Роше не только запомнил, но вписал в сердце. Почувствовал, что теперь жизнь пойдет по-другому.
Помимо того, что это было задание учителя, тут имели место личные мотивы.
Все же у Роше появился сын. Так что без педагогики ему никак не обойтись.
Хорошо бы, чтобы это было настоящее испытание. В диапазоне от кораблекрушения до войны.
Впрочем, судьба сама знает, что надо. Всем вариантам она предпочла поездку на голод.
Еще судьба подарила спутников. Вокруг его идеи быстро сложилась компания.
Кому – шестнадцать, кому – семнадцать. В этом возрасте лучше не ехать в такую даль, а с опущенной головой идти к доске.
Константин Константинович и рассчитывал на юность. Если предстоит крестовый поход, то пусть это будет крестовый поход детей.
Взрослых вряд ли перевоспитаешь. Только начнешь им объяснять, а они сразу кидаются возражать.
Тут существует такая закономерность. Пока человек растет, он накапливает, а вырастая, сразу теряет.
Так что лучше спешить. Ведь так можно не заметить, когда ситуация станет необратимой.
Кстати, не напоминает ли вам что-то это сообщество? Ну, конечно, Ноев ковчег.
Всего восемь участников, а буквально каждый представитель.
Как говорится, каждой твари по паре.
Двое от хвостистов и второгодников, двое от медицины. Еще двое без определенного статуса.
“Сегодня К. К. Роше выезжает в Белебеевский уезд для устройства там столовой для голодающих, – сообщала „Волынь“, – Одновременно туда направляется с ним небольшой отряд добровольцев, в состав которого вошли следующие лица: сестры милосердия Лаврова, Москаленкова и Бездзинская, г-жа Грабовская, Петрашевская, г-н Блинов и ученик VI класса Гликберг.
Отряд снабжен аптекой, пожертвованной житомирским обществом врачей, доставку которой до железной дороги принял на свой счет г. Шейфер”.
Вот какое уважение. Только в официальной хронике сперва называют имя, а потом место назначения.
Так и тут. Впереди Константин Константинович, а вслед за ним весь его разноголосый выводок.
Когда собирается столько молодых людей, сразу становится весело. Может показаться, что они едут на пикник.
8.
Чего требовать от детей? До тех пор пока Роше им не втолкует, они не закроют рта.
Зато когда объяснит, посерьезнеют. Поймут, что для их руководителя нет мелочей.
Тут главное – точность. Однажды забудешь сказать спасибо, а потом будет поздно.
Так что надо спешить. Выразить благодарность врачам за аптечку, а Шейферу за то, что доставил ее к поезду.
Лицо у Константина Константиновича вдохновенное. Даже когда он договаривается о теплой одежде, оно горит нездешним огнем.
Да и как без огня? Ведь воображение рисует толпы ожидающих его помощи.
Не сказать, какие возникают ассоциации. Оправдывает Роше только то, что это имя он не произносит вслух.
Сами догадались? Вот-вот. Ему тоже следовало накормить множество людей.
Полного сходства нет. Наверное, ему и хотелось, чтобы спутников было двенадцать, но поехали только восемь.
Иными словами, двенадцать за вычетом четверых. Трудно сказать, кого не хватало, но точно обошлось без Иуды.
Представишь такое – и иначе смотришь на все. Начинаешь думать, что самые далекие от поездки вещи как-то с ней связаны.
Вот, к примеру, папье-маше. Прежде он относился к этому предмету равнодушно, а сейчас с некоторым предубеждением.
Во-первых, немного смущает холодность. Во-вторых, способность принять любую сторону и вернуться в первоначальное положение.
Так что у всех свои фантазии. Если у Роше они не столь легкомысленные, как у Коли и Саши, ну так он не ребенок, а большое дитя.
9.
Потом, глядишь, роли переменились. Роше смеется, а Коля на удивление серьезен.
Наверное, понял, что детство кончается? Что из этого путешествия он вернется другим человеком?
Потому Блинов безразличен к тем людям, которые умеют только подпускать шпильки.
Существует такая порода умников. Сами на улицу не выйдут без особой надобности, а с другого спросят по полной…
Непременно пошутят: если Блинов собирается помогать уральцам по алгебре, то вряд ли из этого выйдет толк…
Да ну их, скептиков… Кажется, эти слова до него доходят откуда-то издалека.
И еще такая, прямо скажем, неожиданная мысль.
Как было бы здорово сделать что-то, за что сажают в тюрьму или отправляют в солдатчину…
Убивают, наконец…
Поразительно это желание поступка. Еще удивительней ощущение того, что одним поступком вряд ли спасешь всех.
Глава четвертая. Житомирцы на Урале
1.
Больше всего проблем у Роше. Ко всем прочим его заботам прибавились обязанности хроникера.
Так что на сон практически нет времени. Глаза слипаются, а он что-то записывает в тетрадь.
Еще одно последнее сказание… Так Летописец не смыкает глаз до тех пор, пока не поставит точку.
Роше чувствует себя в долгу не только перед историей. Каждую его строчку с нетерпением ждут в родном городе.
Как видно, это первая попытка сообщить новости в режиме прямого времени. С поправкой на то, что почта работает отвратительно.
Итак, они приехали. Еще не начало испытаний, а кое-чем уже можно поделиться.
Такова российская жизнь. Трудно не только работать на голоде, но передвигаться по железной дороге.
Даже ожидание становится препятствием. Просидишь на вокзале до ночи и чувствуешь себя в положении того, кому приехал помочь.
“После семидневного путешествия по российским железным дорогам, – пишет Роше, – которое правильнее можно назвать „истязанием“ по тому обращению с пассажирами, которое практикуется невозбранно и безнаказанно железнодорожным начальством, наш отряд добрался наконец до станции Белебей-Аксаково. Желая получить все необходимые сведения и указания от уфимского губернатора, я оставил моих милых добровольцев на этой станции, а сам поехал на несколько часов в Уфу… Уполномоченный российского общества Красного Креста В. П. Михайлов, с которым губернатор познакомил меня в своем кабинете, подробно, на карте уезда, выяснил мне все, касающееся местности и условий быта пострадавших от неурожая людей, а я в свою очередь ознакомил его и любезного хозяина с размерами представленных в мое распоряжение волынянами денежных средств, с составом моего отряда и программой нашей деятельности и, уверенный в самом широком содействии администрации, довольный результатом своего визита, прямо из губернского дома отправился на железную дорогу и в 12 часов ночи был опять на станции Белебей-Аксаково, где нашел всех своих спутников. Велико было мое изумление, когда они мне сказали, что начальник этой станции, несмотря на данное мне обещание взять их под свое покровительство ввиду симпатичной, по его мнению, цели прибытия нашего отряда в Уфимскую губернию, не обратил на них и малейшего внимания…”
Что за трогательный человек этот Роше! Видит, что жизнь все суровей, так он хотя бы словечком ее скрасит.
Не сломать людей этой породы. Если чем-то они и пожертвуют, то, конечно, не лексикой.
На равнодушие ответят приятной улыбкой и столь же славным определением.
Вроде не к месту “любезный хозяин” и “симпатичная цель”. Это все равно как в лесу вытащить кружевной платок.
Да и “милые добровольцы” чего стоят. Словно его спутники все еще барышни с бантами и юноши в белых рубашках.
Странные это формулы, но необходимые. Если их просто произнести, то что-то возвращается.
В первую очередь устанавливаешь дистанцию. Даешь понять, что это – ты и твои единомышленники, а это – все остальные.
Многое значит каждое из этих слов, но знаки препинания тоже не такая пустяковина.
Очень важны запятые, тире и двоеточия, а особая роль принадлежит кавычкам.
Ведь они что говорят? Что бы сейчас ни случилось, это уже когда-то произошло.
Людям с развитым воображением вспомнится ночь, теплая постель и любимая книга в свете луны.
В этой книге все уже сказано, а теперь как бы повторено. Так дерево на сцене напоминает оригинал.
“Переночевав там в „лучшей“ гостинице Мордвинкина, – сообщает Роше, – нерушимо сохранившей еще с гоголевских времен и полураздетого полового, и миллиарды клопов, кусающих хуже любой цепной собаки, мы на другое утро выехали целым караваном в с. Шаран…”
