Живописцу А. А. Экстер
Природа, почему дала ты форму львам?
Помимо льва, кто съел бы дорогую,
Что есть, нет! Нет: была прекраснейшей из дам,
Чьи ласки, ловкость, лик, любовь – лелеял векую?
Тут умер, тут, тут, тут! (Закалывается)
Вот я – убит
Душа летит
К небесному шатру
Язык – погас
Луна – отпалась (Уходит Луна)
Ну, мру, мру, мру (Умирает)
Прощенью общих мест – луной
Подчеркнутые насажденья
И отнесенные за зной
Влюбленные предубежденья.
Напрасно! – Буйственный уход
Сомнет придуманные клумбы
И только поминальный код
Облыжно истолкует румбы.
Неперевоплотимых снов
Для неосуществимой тризны
О потрясении основ
Безотносительной отчизны.
Смиренно постигая,
Что и тень тупа,
Жестокий посетитель
Трамвая «А», –
Он угрюмо удлиняется
Переулки – и дни…
По несмятой скатерти
Раскатывались
Мятные ликеры месяца:
Было так сладко, что хотелось повеситься.
Разверчивая путь коленчатый,
Дважды или вшестеро
Ad libitum перекрещивала
Лыжи
Разговор искренно-лживый –
От роду ему лет восемь с перерывами…
Вашими молитвами!
От прошлой истерики стеклярус льдинок
Схоронил временно жестянки сардинок
И прочие памятники летние,
Вот отчего перевелись лешие.
Слева – пня тень,
Справа – трещит наст,
Слева – сейчас мель.
Счастье?
Переменим координаты:
Уходи ухабами, сухняк зубчатый.
Не надо бы радоваться
Подобранной раковине
Подобные шалости
Кому диковина;
Да и бросаться оттуда мокрым нечего –
Не осталось ума человеческого –
И мост отупел,
И товар убрел,
И остановил
Город нагорный сорных миганий улей
«Пищит ребеночек:
Косточки хрустят».
Можно и поговорить
Во всю однолета прыть
В воздухе пяти вечера мая…
Только даром почему столько добра пропадает? –
Ежедневно включают на куполе непонятные рекламы,
Не глядят на них ни мужья, ни дамы,
Ни обоюдные их поклонники
Воробьи окончательно занялись колокольнями,
А энтропия то, можно сказать, возрастает.
К чему такая трата мира?
Я ведь не скаред
Но всему есть мера –
Есть она и нашему терпению:
Это ведь не проволочное терние –
То по всем садам
(Виноват Адам)
Произрастает
В изобилии…
Косая птиц стая
Как шприц прямая
Через верхнюю яму.
Не довольно ли одной рекламы –
. . . . . . . . –
Ведь мог бы открыть со своей высоты,
Отчего это собственно
Фоксам рубят хвосты,
А у нас курносится прошлое?
И только антракты полиочные
Смолоду маки балкончатые…
И паки и паки
Нотные следы
Уводи…
Ешьте меня – собаки.
До последней запятой не брошу
И ни скобки!
Сохни,
Единственный стенной урожай –
Гуттаперчивый
Боб обойного огорода!
Наверстывай, моя отрада,
Смертоносное благо,
Трансформированных i
Клинки,
Верниссируя восклицательными блоками.
А за всем – железное клепанье
Двуопора;
Уничтожение невылазного семишопота,
Плавнем светового сифона,
Пронзительные
Тюльпаны
Парным
Клэр дел гонщикам
Бензовыми,
Расплющенными
Выхлестами…
Еще и еще страниц бы мне!
Алло?
Участье?
В обиде?
Он распался на четыре части –
Добился конечного вида!
Все равно не услышу выстрела.
Предупредительность, ничем не вызванная,
Со стороны гаража.
Чище первой пороши,
Ход по халве
Меховой голове
К страху, магнитами выкроенному…
Над домами, над домами, над домами
Телефона нити сини, иней
Сити, сети,
Цимбальный
Склон.
Сом
(Скользкий, коричневый).
Сон (лиловый, безлиственный)
Стой!
Не дадут лифта мне!..
Вертикально вырастающая игра в кубики
Светит во тьме:
Хижины Дяди Тома…
Отцвела кабинка,
На подушку из мрака.
Родной верещит безысходней
Семидесятипятилетнего франта;
Горизонталятся мои надежнейшие
Посмертные сувениры:
Промежутки – тошные
Телеграммы из Балтиморы.
Полупомолвленные,
Колокола каленые.
Колючие, скорлупные,
Коломенскими скрупулами,
Колами закулемканы,
Отточено катучие,
Ракетами рогатые,
На молоко богатые,
Забодаю но –…
Готово – дверь не заперта.
Глубина.
Окна не удавлены шелковыми,
Да, на улице электричество отморозило себе головы.
Брысь, стук стула! Выплюнь, лампы, расцветку, гаже
Горе то горе –
Чем самого непозволительного Якулова
Обложка.
Всуе Вы
Отстаивали право на безвкусье…
Туфель то, туфель. Точно Вы вовсе сороконожка…
А под веками визитная карточка
Ваша – легендарный шахматист.
Злая! Вы не узнаете знакомого галстуха?
Мученица мистики
Кокетливой веры,
В роды и роды назидательно:
Стали Вы натюрмортом
(Что, впрочем, весьма сомнительно)
Примимирясь с небом и миром
В священодействии педикюра
Пьета.
Совершенно извращенного всеобщим вниманием каучука
№
№
№
Так что 31 = 81.
Случайно ли дополнение чека?
Или это ответ?
Надо бы.
Только
Что же,
Когда каждому шагу ответ – бетон
И откажет родник – фонтан
Может ли,
Согнутый
На своем, на своем поле
Отмахнуть семикожный
Чернофигурный щит?
Еще один свисток и смеркнется
Ноль –
Разведи еще перекресток в заострении
(Давний, давний спектр многоафишных щитов:
Падайте, падайте, росказни лоскута)
НЕИЗБЕЖЕН
Коленом
Притиснутый к пальмету,
Растерянный,
Ощеренный,
Разверенный
Эриманфийский страх.
И ЭТИ АПОТРОПИЧЕСКИЕ РУКИ
ТАЙ!
Безграалие на горе,
Что до двойной провинциальности
Безграалие на горе,
Ci-devant столицы
Безграалие на горе,
Все это лопающаяся пластика
Хлюпающего зонтика –
Сверлит смрад систематики
Селезенчатых готиков
Где это сердятся турники?
Сколько морщин в этой улыбке!
А башенные науки
Шевелят робко
Меловой милый лунь для луны
Проявлять ли теперь этот негатив?
НЕИЗБЕЖНО!
Потому что только воздух была песня
(Несмотря на совершенно невыносимую манеру отельной
прислуги отворять в отсутствии, окна на улицу)
Нет! Нет! Нет! Не поздно
И весть еще дрожит
И не будет тебе никакого сахара
Пока не уберут, не утолкут трут
Растоптанные войной над землей озими
Жалооконное
О горестной доле,
О канифоле,
О каприфоле
Безграалие на горе
И не видно ни краю, ни отдыха
Ах! Не хватило краски вина
Кто, г‑спода, видел многоуважаемого архитриклина?
Ясно разваливается голова на апельсинные доли;
То говорун дал отбой:
Под тучей ключ перевинчен
И когда падают деньги –
звонок
Когда падает палка –
стук
Когда падает…
НЕТ!
Пегая поляна
Палево бела
Плакала былая
Плавная пила.
Кириллицей укрыть
Кукуя видел?
НЕИЗБЕЖНО
И перебросился день
День?
Так!
Угарали коралловые сумерки
Вспомните меня
Сумерки умерли
В многоледяной бридж
И
PAL MAL BAL
Увял
Платок
Плакат
На ток
Окол –
до –
вавший УНОСИМЫЙ газ.
Со скоростью
Превосходящей все последние изобретения в этой области.
Благодетели! Зовите пожарных:
Начинается мировая скорбь.
Что, сынку, помогли тебе твои ляхи?
Февраль 1914 года
Перчатка, щетка и подсвечник
L’églantine est a la rose
Ce que le cerf est à l’etang,
Oyez la méthamorphose
D’un serf en prince charmant,
Oyez la méthamorphose
D’un ourse en ecuyer bleu
La rose a vainqu la rose
Le buisson blanc est amour.
Ветер очень долго рулил по озеру, и умер. –
Оттого оно осеннего листа,
Над стерней берега
И разсеменилось много, много корешкой.
Раковина ли, купавка ли, туча или, прости Господи, земская камера
Никак не прибьется от севера;
Может быть, исходя будущим огнем хвороста –
Хвойно вершинит фитиль огарка,
Сквозь прозрачный рюш обведенных золотом облаков.
От воды к небу, от неба к воде не мерно.
Ветер долго ломал песок, холмик над останками третичного перламутра;
Озеро выросло в лодку и, обгоняя стрекозиные отражения, ищет знакомые причальные места
Много борозд по песку строчено, мерено;
Отвори мне двери, ради всех богов.
В тяжести вся опора
В скорости – высота:
Города погода
Дернулась, перевернулась – была.
Расчеркивайтесь же, прокалыванья –
Все переплелось в лицо;
Пришло; стало; поняли: притворяешься,
Пристальное колесо!
Только ровнее
Томный рему:
Тростники залетные,
Проволочная корма,
Милости не по адресу –
Перемешали, верно, в трубе.
Мольбища огненные, безследные, пасочные.
Восковые…
Сколько жалости
В этом больном кулаке.
«Радовался же
Горизонту над тополем?»
Непереубедимая моль.
Соображай, расклинивайся,
Свертывающийся толь.
Запомни: ветер нашлет надежду на траур
Дождь – бисер
И некчему заставлять себя завтракать,
Мыши, – кот на крыше.
Папирус очень сомнительной пустыни Египта
Обручения (два) – оазисы ли?
Одно видимое желание золотого слитка,
Другое на молнию претензии.
Не найти лощеней базальта на Ниле
И где полагается кварцевый обелиск.
Замкнутые медленно, но верно, сблизятся,
Одно ни причем – нет никаких улик,
За другим – только видимость,
Как заведено – мертвая и очень непрочная.
Мало ли ее такой славили?
И над этим полночным отчаяньем
В бескорыстии недосягаемом
Жертвенник Авеля.
Неизменно поворачивается вопрос «очень умный».
«Каин, где твой брат?»
Но и ответ, так же давно зазубрен,
Как и весь исторический шеколад.
Происходящее в том отдаленном лаке
Ноет о потопе,
Кое чьем гневе
И т. д., попался и света не видать тебе,
Если не сделаешь ничтожного движенья.
