В упадке днесь Парнас,
Во фрянках Аполлон,
Измучен и Пегас,
Пропал весь Геликон.
На музах пиздорык,
Везде нестройный крик.
Сему велику диву
Я возвещу причину справедливу.
Да знает о том свет,
К Парнасу, как собак,
Набралося писак.
Там места уже нет
Писателю кичливу
И к славе горделиву.
Другой хоть не учен,
Не знает аз и буки,
Парнасом восхищен,
Перо хватает в руки.
Иной с бордели рдяный,
Другой с трактира пьяный,
С распластанной елдой.
С отгнившими мудами,
Кастальского водой
Полощется ключами.
И музы в той воде
Поганой полоскались,
Французскою в пизде
Болезнию терзались.
И поганью такой Парнас весь заразили.
Во фрянках ездоки Пегасу то ж снабдили.
Чумак здесь стал писатель,
Фабричный сделался поэт,
Подьячий стал мечтатель,
Дьячок уж рифмами блюет
И мнит, что он — писатель.
И славный столь союз
В харчевню загнал муз.
Не видно Геликона,
Не слышен Аполлон,
Там каркает ворона
И гул идет, и стон.
Одни кропят стихи,
Другие подсмехали,
И первых вопреки,
Сатиры написали, -
Писцов критиковали.
Я критики такой,
Чтобы иметь покой,
Желаю избежать.
Прошу читателей
Над Псишей не смеяться,
А кто пошутит ей,
То в рот тем наебаться.
И просто, без затей,
Не сказку я пишу,
Не вздорну небылицу,
Но милую Душу
В стихах изображаю
И правду Божьих дел
Вселенной воспеваю.
Амурой хуй дрочу
На царску дочь-девицу.
Нескладен хотя слог,
А все не для тебя.
Хоть хую я ебу,
Но тешу тем себя.
Я Псиши на горе
Теперь возьму черты.
Представлю страх,
Какой являла вся природа,
Смотря на Душеньку,
В пространстве темноты
Оставшу без отца,
Без матери, без рода.
Меж камней, меж песков,
Меж пизд и меж хуев,
Меж страха, меж надежды,
Подъемля к небу вежды,
Уста свои она
Лишь только что открыла
Печальну жалобу
На небо произнесть,-
Слетелась со всех стран
Хуев несметна сила,
Помчались к небу с ней.
Куда? Никто про то не знает.
И царское дитя
Чуть-чуть не обмерла,
По воздуху летя.
Зефиры в виде муд,
Носясь на высоту,
Взвевали ей подол
У платья на лету.
Глядели ей в пизду,
Чудились сему диву
Но, видя наконец
Царевну едва живу,
Приятным голоском
Зефир ей страх пресек.
Сказал с учтивостью,
Приличною зефиру,
Что он ее несет
К блаженнейшему миру,
К супругу, коего
Оракул ей прорек.
Что всё супруг давно
Хуй дрочит для супруги
И что зефиров полк
Назначен ей в услуги.
Амуры в елдаки
Пред ней оборотились.
По воле же его
На той горе явились,
Чтоб с яростью на них
Дочь царская взирала,
Скорее хуй забить
Себе бы пожелала.
Точь-в-точь Приапов храм
Для ней соделан там.
Мудами сотворен
Он только на часок,
Чтоб там, пизды где трон,
Дул тихий ветерок.
Амуры, вкруг летя,
Те речи подтвердили
И Душеньку тогда
От страха свободили.
Чрез несколько минут
Зефир ее вознес
К селенью некому
Меж облак и небес.
Оставя средь двора,
Мудами повертели,
К пизденке приложась,
От Псиши отлетели.
Тут взорам Душеньки
Открылась тьма чудес,
Великолепные представились чертоги.
Там своды яхонты,
Тьма серебряных столов,
Из злата сделаны.
Небесные то боги.
Венера вверх пиздой
На мраморе лежала
И левою рукой
У Марса хуй держала.
А правой за муде
Вулкана разъяряла.
Копать в своей пизде
Зевеса заставляла.
На бочке изумрудной
Тех позади статуй
Со склянкой Бахус пьяный
И с кистью виноградной
Дрочил себе там хуй.
Церера вверх пупком
С пшеничным колоском
Всем милость раздавала-
Горстями хлеб метала.
Диана, застыдясь,
От них отворотилась.
Богов сих скверность презирала,
Пизду платочком прикрывала.
Близ их в быке Юпитер-бог
Европу раком ставит,
Златым дождем в чертог-
В пизду Юноне каплет.
И много там божков различна положенья.
Таков был первый вид.
Читатель, примечай,
Что Душенька тогда
Из мрачнейшей пустыни
Уж в образе летящей вверх богини
Нечаянно взнеслась в устроенный ей рай.
Лишь только что вперед
Ступила Псиша раз,-
Тут кучею бегут
Навстречу к ней тотчас
Из дома сорок нимф
В наряде одинаком.
С почтением перед ней
Становятся все раком
И с радости они
Пизденки заголяли.
Тем Душенькин приход
Амурам изъявляли.
Увидя сей признак, амуры все слетались
И с нимфами тогда до сласти наебались.
Друг с дружкою они играли чехардой,
Бежа за Душенькой в готовый ей покой.
Зефиры в тесноте
Толкались головами,
Исподтишка в пизде
Копали нимф перстами.
Себе всяк на уме еб Псишу в зад тайком.
И Псише делали какую должно честь.
Хотели на себе царевну в дом принесть,
Но Душенька сама пошла к двору пешком.
И к дому шла она среди различных слуг
И смехов, и утех, летающих вокруг.
Читатель так видал собачью свадьбу в поле,
Как к суке кобели с почтеньем приступают,
Со всех сторон сбежась десятка два и боле
И нюхая под хвост, с задора они лают.
Царевна посреди сих почестей отменных
Не знала, дух то был иль просто человек,
Что хочет ее еть в чертогах сих блаженных,
Оракул ей кого в стихах своих прорек.
Вступая в дом, она супруга зреть желала,
Проеть себя скорей желанием пылала
И с нетерпением служащих вопрошала.
Но вся сия толпа, что вкруг ее летала,
Царевне то сказать не смела и молчала.
Отсюда провели царевну в те чертоги,
Какие созидать лишь могут только боги.
И тамо Душеньку в прохладе от дороги
В готовую для ней купальню провели.
Амуры ей росы чистейшей принесли,
С духами для нее другие несли мылы,
Какими моются к Приапу кто идет,
Чтоб к ебле подкрепить свои ослабши силы.
Кто им помоется, тот лишний раз ебет.
Царевна в оный час хотя и гостедом,
Со спором и трудом,
Как водится при том,
Взирая на обновы,
Дозволила сложить с красот своих обновы.
Осталась нагишом. Долой и покрывало.
Пизда, как маков цвет, у Псиши расцветала.
Как розовый пучок,
Надулся секелек.
И перси, как Парнас, при свете дня сияли.
Где Душенька спала,
Там вновь трава росла.
По камушкам каскадами бежали,
Кастильских вод ручей не может с ним сравниться,
И сам бог Аполлон желал бы в нем помыться;
Амуры за дверьми, не быв при ней в услуге.
Заядрились, ебли друг друга на досуге.
Зефиры хищные имели вход везде,
Затем что ростом мелки,
У окон и дверей нашли малейши щелки,
Прокрались между нимф и спрятались в пизде
К царевне между губ, и там ее блудили,
Совали во весь мах, но целке не вредили.
Царевна, вышедши из ванны наконец,
С улыбкою свои кидала всюду взгляды.
Готовы для нее и платья, и наряды,
И некакой венец.
И всё, потребно что, готово для услуг.
Горстями сыпались каменья и жемчуг.
Одели ее там как царскую особу,
Одели Душеньку парчи богатой в робу.
Легко могла судить царевна на досуге
О будущем супруге,
Что он не человек, а, видно, из богов.
Меж тем к ее услуге
В ближайшей зале был обед готов.
Тут новы красоты по всем стенам блистали,-
Рафаель, Мушерон там живо написали:
Представлен был Приап. Там твердый хуй торчал,
В горе без рук, без ног, украшенный цветами;
Скорбящих полк ебак в нем милости искал,
Те с хуем без яиц, те с вялыми мудами.
Площиц ему своих на жертву приносили.
Другие из пизды засушиной курили,
То вместо порошку, что в божески чертоги
Приемлют от людей в дар, в славу, себе боги.
Иные, получа Приапа изволенье.
Пир стал у них горой, пошло хуям дроченье.
Иные начинали,
Другие уж еблись,
Десятками сплетались
И по три вдруг в пизду блядям хуев вбивали.
И малы ребятишки
Еблися исподтишки.
Там был Приапов храм
Расписан по стенам.
Готов для Псиши стол, и яствы, и напитки,
Явили всех сластей довольства и избытки;
Там нектар всех родов
И все, что для богов
В роскошнейшем жилище
Могло служить к их пище.
Читателя пустым не надо огорчать:
Как Псиша кушала, как день тот провела,
Как певчих хор гремел, как музыка была.
Последнее теперь намерен показать.
Пришла одна из нимф царевне доложить,
Что время уж пришло царевне опочить.
При слове "опочить" царевна покраснела,
И, пламенно вздохнув, пизденка засвербела.
Раздета Душенька. Ведут ее в чертог,
И там ко всякому покою от дорог
Кладут ее в постель на некоем престоле;
И, поклонившись ей, уходят все оттоле.
Обещанный супруг чрез несколько минут
В потемках к Душеньке тогда явился тут.
Он был уж нагишом, — не надо раздеваться.
Подлег к ней под бочок, с ней начал целоваться.
Бывает как при том, он Душеньке от скуки
Вздроченный хуй тотчас втер в белы ее руки;
Схватила Душенька, схватила, задрожала,
И за хуй и муде
И их к своей пизде,
Прямехонько прижала;
Забыла труд дороги-
Раскинуты у ей ноги.
Супруга милого схватила за ушко
И будто невзначай махнула на брюшко.
Хоть Душенька тогда про еблю и не знала,
Что хуй и что муде
Потребными к пизде,
Но Душеньку в тот час природа научила.
Амур у Душеньки уже меж ног лежит
И Душеньку взасос целует и дрожит
Вздроченным елдаком у миленькой пизденки,
Подвинул секелек, раздвинул и губенки,
Направил прямо хуй, послюнил, поплевал
И с розмаху в пизду по яицы запхал.
Трещит у ней пизда, трещит и раздается,
И с плешью внутрь она до пупа подается.
Распялил он пизду у юнейшей девицы,
Подобно как Самсон раздрал вмиг пасть у львицы.
От жару Душенька сей боли не слыхала.
Ногами оплетя, супругу подъебала;
Схватила Душенька супруга поперек,
Затрясся у нее в пизденке секелек.
Прижала милого, прижала к сердцу друга,
Зашлося в один миг у ней и у супруга.
Расслабли оба вдруг… и он с нее свалился
И, к грусти Душеньки, невидимо сокрылся.
Супружество могло быть, впрочем, ей приятно,
Лишь только таинство то было непонятно.
Супруг у Душеньки, сказать, и был и нет:
Приехал ночью к ней, уехал до рассвета,
Без имя, без билета,
Без росту, без примет;
И вместо должного он Душеньке ответа,
Скрывая, кто он был, на Душенькин вопрос
Просил, увещевал для никаких угроз,
Чтоб Душенька свой жар не умаляла
И видеть до поры супруга не желала;
И Псиша не могла про то узнать в тот час:
С чудовищем она иль с богом проеблась?
Дочь царская тогда в смущеньи пребывала,
Вздохнула, ахнула и вмиг започивала.
Устала Душенька от ебли в первый раз.
С Амуром Душенька всю ночь во сне блудилась.
От сладкого того сна не прежде пробудилась,
Как полдень уж прошел и после полдня час.
Тоскует Душенька о прежне бывшей ночке,
Считает Душенька до вечера часочки.
Не хочет царска дочь ничем повеселиться,
Разлакомясь елдой, лишь хочет поблудиться.
Свербит в ее пизде
И бегает везде
Уж с секелем Фетида.
Зад Митра закрывает,
Нет блеску его вида,
Ночь Псишу провождает.
Под рощицей в одну последнюю минуту,
Нарочно для того устроенну пещеру,
В чертоги не хотя дочь царская идти,
В пещере ночь сию желала провести.
Вошла она туда, хотела отдохнуть,
Скорее чтоб заснуть
И чтоб, хотя во сне,
Провесть ту ночь в бляде.
Но чудом тамо вдруг,
Без всякой дальней речи,
Невидимо супруг
Схватил ее под плечи
И в самой темноте,
На некой высоте
Из дернов зеленистых,
При токах вод ручвистых
Вверх брюхом повалил,
Юбчонку залупил.
Сверх чаянья ее пришел счастливый час,
Зрит въяве, не во сне, в другой супруга раз;
Хоть темно и нельзя ей видеть его в очи,
Но ощупью зато со всей поймала мочи
Руками за муде. Их к сердцу прижимала,
А хуй к своим устам — плешь с ярости лизала.
Целует хуй взасос; Амур в пизде копает
И больше Душеньку в задор привесть желает.
Тут Душенька в жару с диванчика скочила,
В охапку милого из силы всей схватила,
Махнула на диван, как щепку, вверх пупком
И прыгнула сама на милого верхом.
Немного в том труда,
Сама ее пизда
К Амуру на елдак попала невзначай.
Вскричала Душенька: — Качай, мой друг! Качай!
Кричит: — Достал до дна! -
И прыгает она
То вбок, то вверх, то вниз, то яицы хватает,
То щупает муде, то за щеку кусает.
Вертится на хую,
Пизденочку свою
Руками раздирает,
Муде туда пихает
И в ярости такой,-
Читатель, ты внемли! -
Не видит пред собой
Ни неба, ни земли!
Амур и сам ее плотненько прижимает,
Раз за разом в пизду елдак он ей пихает;
Он изредка сперва, а дале — чаще, чаще,
Тем чаще он совал, обоим было слаще.
Битка его в пизду рванула, изблевала,
А Псиша на хую слабела, трепетала,
И с хуя долой спала.
Опомнившись, опять с супругом царска дочь.
Еблися до зари, еблися во всю ночь,
Любовью Душенька к супругу вновь пылала,
Не только ночь, и день пробыть бы с ним желала.
Хоть нехотя, она с слезами с ним прощалась.
Так Псиша всяку ночь в пещере той ебалась.
Три года тако жизнь царевна провождала
И всяку себе ночь елдою забавляла,
Счастлива бы была, когда б прекрасный край
Желаниям ее возмог соделать рай.
Но любопытный ум при вечной женщин воле
Нередко слабостью бывает в женском поле.
Царевна, распознав
Супруга своего приятный ум и нрав,
О нем желала ведать боле.
Когда еблася с ним по дням и по ночам,
Просила с жалобой, чтоб он ее очам
При свете показал себя, чтоб нагишом
Узнать ей, каков он станом и лицом.
Как то муде, как хуй его хорош,
Что видела в горе, на те ли он похож.
Вотще супруг всегда царевну уверял,
Что он себя скрывал
Для следствий самых важных,
Что он никак не мог нарушить слов присяжных,
Что Стиксом клялся в том бессмертным он богам;
Царевна Стиксом сим немало насмехалась
И видеть чтоб его при свете дня старалась.
Еблися когда с ним в потемках и по дням,
То силилась она без меры
Тащить вон за хуй из пещеры.
Но он сильнее был, из рук ее тогда
Как ветер уходил неведомо куда.
Как будто в том беды супруг предузнавал,
Нередко он ее в слезах увещевал,
Чтоб света бегала в свиданиях любовных,
А паче стереглась коварства своих кровных,
Которые хотят ей гибель нанести,
Когда от бед не может он спасти.
Вздохнувши он тогда страхов толь суровых,
Едва от Псиши отлетел,
Зефир, который вдаль послан был для дел,
Принес отвсюду ей пуки известий новых,
Что две ее сестры
Пришли ее искать у страшной той горы,
Откуда сим зефиром
Сама вознесена в прекрасный рай над миром.
Что в страхе там сидят они между хуев.
Обыкши Душенька любить родную кровь,
Супружески тогда забывши все советы,
Зефиру тот же час, скорее, как ни есть,
Сих сестр перед себя велела в рай принеси,
Не видя никакой коварства их приметы.
Исполнен вмиг приказ: царевны к ней пристали
И обе Душеньку со счастьем поздравляли
С усмешкой на лицах;
Но ревность уж тогда простерла в их сердцах.
К тому же Душенька сказала с хвастовством,
Ебется что она с прекрасным божеством.
Когда, и как, и где-подробно рассказала,
И если бы могла, то им бы показала
Когда бы как-нибудь супруга своего,
Но, к горести ее, сама не зрит его.
Что райска, впрочем, жизнь, покойна, весела.
Земные царства-дрянь. Что век бы здесь жила.
Завистливы сестры тогда лицем усмешным
Взглянули меж собой-и сей лукавый взгляд
Мгновенно сообщил один другому яд,
Который был прикрыт доброжеланьем внешним.
Сказали Душеньке, что будто в стороне,
Над страшной той горой там видели оне:
Отсюда в воздухе летел с рогами змей.
Что хуй его висел длиною пять локтей,
И будто на хую написаны портреты,
Когда он где ебал, и рост, и все приметы.
И на мудах его Психеи имя зрели,
Об чем ей возвестить желанием горели.
— Вот кто тебя ебет, вот милой твой супруг,
Колдун он, чародей и первый он злой дух, —
Царевне наконец вмещили в разговор.
Им общий всем позор.
От ебли таковой какие будут роды?
Что дети от нее должны быть все уроды.
Во многом Душеньку уверить было трудно,
Но правда, что она сама свой чудный брак
И еблю тайную почесть не знала как.
Ее замужство ей всегда казалось чудно,
Зачем бы еть ее, скрываясь от людей,
Когда б он не был змей
Иль лютый чародей?
Что муж ее — колдун и мог себя являть:
Драконом, аспидом и всякий вид принять,
Но в виде в сем он ей не мог себя казать,
Чтоб видом страшным тем ее не испугать.
Боялся, что она не будет еть давать.
И с мыслию такой потоки слез пролила:
— Мне хуй, — рекла, — постыл и ебля мне постыла!
Несчастна Душенька! Ты мнила быть в раю!
На то ли ты пизду готовила свою,
Чтоб еб тебя всегда колдун, иль чародей,
Иль, хуже что всего, дракон, иль страшный змей!
Прельщалася его погаными мудами,
Касалась к елдаку невинными устами,
Желая поскорей пизду свою проткнуть! -
Подай мне меч, пронжу свою несчастну грудь!
Любезные сестры! Навек прощаюсь с вами!
Скажите всем родным подробными словами,
Скажите, что я здесь неволею жила,
Но волей умерла.-
Как будто бы сестры за злобу казней ждали.
Советами тогда царевне представляли,
Что красных дней ее безвременный конец
От наглой хищности вселенну не избавит,
Что лютых зол ее неведомый творец
Самих их заебет до смерти иль удавит
И что, вооружась на жизнь свою, она
Должна пред смертью сей, как честная жена,
Зарезать колдуна.
Но сей поступок был для Душеньки опасен,
Любя его всегда, был мерзок и ужасен.
Убийственный совет царевна получила.
Представила сестрам, что в доме нет меча.
Коварные сестры вновь сделали догадку,
Велели произвесть тут блядскую ухватку:
В удобный сонный час предлинну его потку,
От тела оторвав, запрятать к нему в глотку,
Чтоб мерзостью такой злодея удушить
И больше той себя печалью не крушить.
А к пагубну сему для Душеньки отряду,
Хотели ей принесть фонарь или лампаду.
Приятна ли была ей ревность сих услуг?
Желая только знать, каков ее супруг,
Лампаду чтоб принесть просила поскорей;
Супруга удушить хотя и не желала,
Притворно им клялась и в клятве обещала,
Что будет умерщвлен от рук ей сей злодей.
Уж темна ночь пришла,
И Душенька пошла,
По прежнему манеру,
В назначенну пещеру.
Хоть Душеньку супруг давно уж поджидал,
Увидевши ее, бессчетно целовал,
Взвалил он на софу, пизденку заголил
И нежным елдаком плотнехонько забил;
И будто как узнал сестер проказу,
С супругою что он в последний раз ебется,
С десяток раз ебет он Душеньку без слазу,
У славных как ебак давно уже ведется.
Потом он слез с нее и тяжко воздохнул,
Пощупал за пизду и тотчас сам заснул.
Лампад уже готов, царевна про то знала,
Супруга зреть скорей желанием пылала.
Царевна осторожно,
Толь тихо, как возможно,
Встает и вон идет
Готовую лампад под кустиком берет.
Потом с лампадкою в руках
Идет назад. На всякий страх
Идет, то медлит по пути,
То ускоряет вдруг ступени
И собственной боится тени,
Бояся змея там найти,
Меж тем в пещеру она входит.
Но кто представился ей там?
Кого в одре своем находит?
То был… но кто? — Амур был сам!
Покрыт из флера пеленой,
Лежит, раскинувшись, нагой.
Хуй белый по колено
Прельщал у Псиши взор.
Он толще был полена.
Тут Псишу взял задор.
Впоследок царска дочь
В сею приятну ночь,
Дая свободу взгляду,
Приблизилась сама, приблизила лампаду.
Ярится Душенька в сию несчастну ночь,
Ярится до того, что стало ей невмочь,
И вдруг нечаянной бедой.
При сем движении задорном и не смелом,
Держа она огонь над самым его членом,
Трепещущей рукой
Лампаду на муде нечаянно склонила
И масла разлила часть Душенька оттоль.
Обжогою мудей супруга разбудила.
Амур, почувствуя жестоку сию боль,
Вздрогнул, вскричал, проснулся
И, боль свою забыв, от света ужаснулся,
Увидев Душеньку, не знал сему вины
Или признака вин несчастнейшей жены.
Тут Душенька пред ним в безмолвии была,
Супруга что она советов не хранила,
Себя тем погубила,
И, падши вверх пиздой, Психея обмерла.

Песнь третья

Бывала Душенька в чертогах и садах.
Сидела на мудах.
Еблася во всю прыть с любезным ей супругом.
Пизденку елдаком, и толстым и упругим,
Захочется когда, то тотчас забавляла
То раком, то в стоячку,
То боком, то в лежачку,
И вечной ебли ей довольно там бывало.
Жестокий сей Амур за шалость и за грех
Оставил Душеньку без ебли, без утех.
Как сделалась вина, то в самый тот же час
Зефирам по ветру написан был приказ,
Чтоб тотчас царску дочь обратно унесли
Из горних мест к земли,
Туда, откуда взяли,
И там
Оставя полумертву,
На еблю лютым львам
Иль аспидам на жертву.
Амуры с Душенькой расстались, возрыдали,
В последний раз у ней в пизде поковыряли,
На прежний вмиг бугор Психею отомчали
Тогда,
Когда
Румяная пизда прекраснейшей Авроры
Таращит секелек на близлежащи горы;
Багряную плешь Феб Авроре тамо кажет,
Касается губами, пизду и секель мажет
Вздроченным елдаком на синих небесах.
Иль просто так сказать в коротеньких словах:
На сих горах, как день явился после ночи,
Очнулась Душенька, открыла ясны очи.
Открыла… и едва опять не обмерла,
Увидев, где и как она тогда была.
Не видит пред собой дворца, пещер, садов,
Не знает, где ей взять для ебли елдаков.
На место всех в раю устроенных чудес
Психея зрит вокруг пустыни, горы, лес,
Пещеры аспидов, звериные берлоги,
У коих некогда жрецы, и сами боги,
И сам ее отец, сама Царица-мать
Оставили ее елды себе искать.
Где не было зверей-одни хуи торчали-
Теперь здесь зрит зверей,
Ебеных матерей.
Которы под пиздой царевниной визжали,
Не смели ее еть, но только от задора
Вертелись, прыгали вкруг Душеньки подола.
Робела Душенька, робела и тряслась.
И с трусости такой царевна уссалась.
От страха царска дочь покрылась покрывалом,
Трепещет и дрожит и прыгает сердечко.
Увидя звери то, как будто с неким жаром,
Где Псиша нассала, лизали то местечко.
С почтеньем перед ней лизали ее прах,
И, будто не хотя собой ей сделать страх,
Друг с дружкою они пред Псишей наеблись.
Скрещались как должно быть, от Псиши разошлись.
В Психее больше страх уже не обитал.
Увидела себя без райских покрывал,
Лежащу в платьице простом и не нарядном,
Оставя пышности, родные как рядили,
Для ебли к сей горе ее препроводили.
Амур, предавшися движенью нежной страсти,
Едва не позабыл грозу всевышней власти:
Затем, что хуй его, как твердый рог, торчал,
В последний раз уеть Психею он желал.
Едва не бросился с высоких облаков
К возлюбленной в пизду без всяких дальних слов
С желаньем навсегда отныне
Оставить пышности небес
И Псишу еть в глухой пустыне,
Хотя б то был дремучий лес.
Но, вспомня нежный бог в жару своих желаний
Всю тщетность наконец сих лестных упований,
Всю гибель Душеньки, строжайшим ей судом
Грядущую потом,-
Хуй спрятал он в штаны, вздохнул, остановился
И к Душеньке с высот во славе опустился.
Предстал ее очам
Во угождение Венере и судьбам.
С величеством встряхнул три раза он мудами,
Воззрел на Душеньку суровыми очами,
Как будто еть ее не хочет он вовек,
И гневным голосом с презреньем тако рек:
— Когда ты не могла божественной елдой
Довольна еблей быть, презревши мой завет,
Коварных сестр своих приняла злой совет,
Не будешь ты отсель вовек блудима мной.
Имей, — сказал он ей, — отныне госпожу:
Отныне будешь ты Венериной рабою.
Но злобных сестр твоих я боле накажу,
Реку… и разъебут поганой их елдою.
— Амур! Амур! Увы! — Царевна возгласила…
Но он при сих словах,
Не внемля, что она прощения просила,
Сокрылся в облаках.
Супружню Псиша всю суровость позабыла,
Пизду с тоски драла
И жизнь свою кляла.
И всех надежд лишилась, тем более любила
Супруга, коего безмерно огорчила.
— Прости, Амур, прости! — Царевна вопияла.
И кончить жизнь свою Психея предприяла.
— Зарежуси, — вскричала.
Но не было кинжала.
Не знала Душенька, как жизнь свою прервать.
Решилась кол большой в пизду себе впихать.
Искала сук такой, нашла его, сломила
И, ноги вверх взодрав, в пизду себе забила.
Амур любил ее, беречь богам вручил.
От смерти гнусной сей Психею сохранил:
Вмиг сук преобращен невидимой судьбой
Слабейшею елдой.
Что смерть ее бежит, слезами залилась,
Мгновенно вспомнила, с Амуром как еблась,
И более о том дочь царская крушилась:
Желая умереть — от смерти сохранилась.
Потом, глядя на лес, на небо и на травку,
Избрала смерть она, а именно: удавку.
И, плачась на судьбу,
Явилась на дубу.
Там, выбрав крепкий сук, в последний раз ступила,
Свой аленький платок, как должно, прицепила,
И в петлю Душенька головушку сложила.
Дубовый сук к ее пригнулся голове
И здраву Душеньку поставил на траве.
Но только и вреда тут Псиша получила:
Как лезла на дубок-
В пизденке секелек
Сухим она сучком немножко сколупила.
Искала Душенька скончать чем свой живот.
Представился еще ей смерти новый род:
Тут быстрая река
Была недалека.
Там с берегу крутова,
Где дно скрывалось под водой,
В слезах, не вымолвя ни слова,
Но, вдруг противною судьбой,
Лишь прыгнула в реку, к дельфину на хуй села,
По речке не плыла, как будто полетела,
И, плывши той рекой, не сделалось вреда,
Подмокла лишь пизда
Несчастна Душенька сколь много ни желала,
С дельфина спрыгнувши, в реке чтоб утонуть,
Но тот дельфин пресек ее ко смерти путь,
И с берега она к другому приплывала.
Остался наконец один лишь смерти род,
Что, может быть, огнем скончает свой живот.
Ко смерти новый путь красавице открылся.
Большую кучу дров нашла лежащу в яме,
Горящую во пламе.
Сказала Душенька прощальную всем речь,
Лишь только бросилась в горящую ту печь,
Как вдруг невидимая сила
Под нею пламень погасила.
Дочь царская себя огнем не умертвила,
Лишь только что она лоб пиздий опалила
И алый секелек немножко закоптила.
Узрев себя живою на дровах,
Вскричала громко: "Ах!"
Близ Душеньки тогда был некакой старик.
То эхо раздалось на старых тех мудах.
Бежит старик на крик,
Бежит к раскладенным дровам
И пал к царевниным ногам.
Богиней Душеньку сей старец величает,
Поеть у Душеньки он выпросить желает.
Но Душенька ему от ебли отказала:
Лишившись елдака, другого не желала.
И, горько прослезясь, ко старцу вопияла:
— Несчастную меня никто не может еть;
Не хуй потребен мне, едина только смерть
Потребна в сих местах; мой век мне стал постыл.
— Но как тебя зовут? — Старик ее спросил.
Дочь царская рекла: — Меня зовут Душой.
С Амуром я еблась, еблась его елдой,
Но некакой бедой
Лишилась ебли сей, лишилась елдака.-
Печалею своей тронула старика.
Завыла Душенька точнехонько как дура,
Завыл и с ней старик, завыла вся натура.
Потом сказал ей тот же дед:
— Должна себе еще ждать бед;
Венерин гнев над ней не скроют сами боги.-
И, строгую виня судьбу,
Повел царевну он к столбу,
Где ближние сошлись из разных мест дороги.
Прибитый у столба написан лист нашла,
И вот что в нем она, увидевши, прочла:
"Понеже Душенька-ослушница Венеры,
И Душеньку Амур Венере в стыд ебал,
Понеже без пути поганила пещеры,
И мать он не спросясь. Психею еть начал;
Мой сын — еще дитя; пизды не знал и в глаз.
Ребеночка пиздой в соблазн ввела зараз.
Она же. Душенька, имея стройный стан,
Прелестные глаза, приятную усмешку,
Богининой пизде тем сделала изъян.
Богиню красоты не чтит и ставит в пешку.
Венера каждому и всем
О гневе на нее своем
По должной форме извещает
И милость вечну обещает,
Кто Душеньку на срок к Венере приведет,
Тот Душеньку пускай, как хочет, так ебет,
Лишь только не Амур, простой хоть человек,
Назначен Душеньке супругом быть навек.
А кто, найдя ее, к Венере не представит,
Укроет кто или Психеи грех оправит,
У тех, проеб их мать, отрежут нос с губами,
И вместо членов тех поганый хуй с мудами
Приставят на лицо; а сраку раздерут
И кол длиной в аршин осиновый забьют".
Венерин сей приказ царевна прочитала
И еть уже давать другому не желала.
И вот как Душенька за благо рассудила:
Просить о помощи начальнейших богинь.
Счастливее б она о том богов просила,
Но со дня, как она Амура полюбила,
По мысли никого богов сыскать не мнила:
Тот глуп, как хуй, тот трус, тот блядкин сын,-
И, может, она в то время находила
Ебеных матерей, в них больше все разинь.
Вначале Душенька пошла просить Юнону -
В ней Душенька найти могла бы оборону.
К несчастью Душеньки, оставив небеса,
Юнона бегала и в горы, и в леса,
Искала муженька,
Зевеса-блядунка,
Который, нарядясь,
В быка преобратясь,
Европу в сраку лижет
И со хуя белком с задору в пизду брызжет.
Юнона с ревности кусала себе губы,
Юбчонку залупя, схватила хвост свой в зубы.
Бежала к берегам, хотелося застать,
Как станет он в пизду Европу ковырять.
Юпитер вдруг узнал Юнонины пролазы,
Другой он принял вид, другие взял проказы:
Себя преобразил в пустые облаки,
Спустился он в пизду ко Ио с высоты.
Небесным елдаком запхал он по муде.
Юнона бегала искать его везде.
Юпитер, то узнав, златым дождем разлился,
К Данае между ног под секелек явился,
И хитростью такой от женки он сокрылся.
Юнона с горестью без мужа в дом пришла,
И просьбу Душеньки она не приняла.
— Поди, — сказала ей богиня вышня трона,-
Проси о деле Купидона;
Как он тебя ебал,
Так пусть бы он твое несчастье окончал.-
Царевна по нарядной в путь
Пошла с прошением к Церере.
Тогда богиня жертв пшеничку собирала.
По зернышку тот хлеб в пизду себе совала.
На пиво солод там для праздника растила,
А в сраке аржаной и ячный хлеб сушила.
Богине время нет Психее помогать, —
На просьбу Душеньки велела отказать.
В сей скорби Душенька, привыкши вдаль ходить,
Минерву чаяла на жалость преклонить.
Богиня мудрости тогда на Геликоне
Имела с музами ученейший совет
О страшном некаком наклоне
Бродящих близ Земли комет.
Иные, как муде, по сфере там являлись,
Подобно елдакам другие там казались,
Иные секельком
С предлиннейшим хвостом
Хотели мир потресть,
Беды в нем произвесть.
Что Душенька тогда богине представляла,
Без всякой жалости Минерва отвечала:
— Не будет нужды в том иметь обширный свет,
Что Душеньку Амур еть будет или нет.
Без ебли их был мир, стоял из века в век,
Что в обществе она-не важный человек.
А паче как хвостом комета всех сшибает,
На еблю их тогда взирать не подобает.-
Куда идти? Еще ль к Минерве иль Церере?
Поплакав, Душенька пошла к самой Венере.
Проведала она, бродя по сторонам,
Что близко от пути, в приятнейшей долине
Стоял там под леском Венерин блядский храм
С надвратной надписью: "Над блядками богине".
Нередко в сих местах утех и ебли мать,
Оставя суеты, любила отдыхать,
Любила блядовать,
Труды слагая бремя,
Любила еть давать
Во всяко она время.
Кто б Псишу не узнал, чтоб сделать тем обман,
Старик, любя ее, дал бабий сарафан.
Надела Душенька, ко храму в путь пустилась,
Смешавшися с толпой народа, там явилась.
Богинин храм стоял меж множества столбов.
Сей храм со всех сторон являл два разных входа:
Особо для богов,
Особо для народа,
Для блядок, блядунов.
Под драгоценнейшим отверстым балдахином
Стоял богини лик особым неким чином.
Из яхонта нагой при свете дня сиял.
В пизде богини сей алмазный хуй торчал,
Агатовы муде, а плешь была златая.
На всех жрецах при ней одежда золотая.
В пизде блистало там и злато, и каменья,
И славных мастеров письмо для украшенья.
Расписаны внутри во храме были стены,-
Венеры чудное рождение из пены.
Натурой пена та пиздой обращена,
Нептуном на хую сидит, извлечена.
Златыми буквами написана она:
"Не целкою на свет, но блядью родилась,
И только из пизды — то на хуй уж стремилась".
Таков был храма вид прелестен для ебак.
Набилося туда народа, как собак.
Богине храма в пять различных алтарей
Различны дани приносились
От знатных и простых, народа и блядей.
В число ебак они достойнейших просились.
Иной, желая приобресть
Любовью к некой музе честь,
Пизду ее чтоб на хуй вздеть
И данью убедить любовницу скупую,
К Венериной пизде елдину золотую
В знак почести привесил.
Награду получить за жерту сию метил.
Другой, себе избрав
По праву иль без прав,
Чтоб еть ему Палладу,
И на хуй получив златой чехол в награду,
Привесил ко столбку
Алмазную битку.
Иной, желая еть несклонную Алкмену,
Мудами из сребра обвесил тот всю стену.
Но дани приносимы
Не по богатству иль чинам,
Не просьбою оне усерднейшим чинам,
Но помощью своих предлинных елдаков,
С которыми они во храме заседали,
Без всякой дани там богинь и нимф ебали.
А с маленьким хуйком иль просто с куреей
Не смели глаз казать во храм богини той.
С чичиркой всяк не смел во храме быть Венеры,
А у кого большой превыше всякой меры.
Но Душенька тогда под длинным сарафаном
Для всех была обманом.
Под длинною фатой вошла с толпою в ряд
И стала за столбом у самых первых врат.
Но Душенька, едва лицо свое открыла,
В минуту на себя всех очи обратила.
В весь день, по слуху, ждал народ во храм Венеру,
Из Пафоса в Цитеру.
Возволновался храм,
Умолкли гимны там.
К Психее все бегут, бегут, несут приносы,
И всякий, хуй дроча, там делает вопросы:
"Зачем Венера здесь тайком?.."
"Зачем сокрылась под платком?.."
"Зачем сюда пришла тайком?.."
"Зачем во храм вошла тишком?.."
"Зачем Венера в сарафане?.."
"Конечно, уеблась Венера с пастушком.
По просьбе, знать, его в наряде таковом".
И весь народ в обмане.
Колена преклонили
Ебаки — на блядей, а бляди — на ебак.
И всяк,
Венерой Псишу мня, о милости просили,
Рекли ебаки так: — Богиня, наша мать!
Вели Амуру ты блядей всех наказать,
По-прежнему опять к нам на хуй посажать.-
А бляди вопреки так Душеньке вещали:
— Других они ебак по сердцу что сыскали,
Но те их не ебут, мерзят, пренебрегают,
Что с грусти пизды их без хуя иссыхают,
Что плесни завелось под секелем немало,
Что погани такой в пизде и не бывало.-
И так, к ее ногам воздев умильно длани,
Просили Душеньку принять народны дани.
В сие волнение народа
Возникла вдруг молва у входа,
Что истинно в Цитер богиня прибыла.
И вдруг при сей молве богиня в храм вошла.
Увидя Душеньку, сокрыв свою досаду,
Взошла она на трон. Оставив все дела,
Тотчас приказ дала
Представить Душеньку во внутренню преграду.
— Богиня всех красот! Не сетуй на меня! —
Рекла к ней Душенька, колени преклоня.-
Амура я прельщать пиздой не умышляла,
Пизды своей ему я в девках не казала.
Не знала хуя я, женою быть не мнила.
Судьба моя меня к нему на плешь послала,
И тут уж: от него я в ебле смак узнала;
С тех пор Амура я, несчастна, полюбила.
Сама искала я упасть перед тобой.
Кому ты повелишь, пусть будет меня еть,
Но только чтоб всегда тебя могла я зреть.
— Я знаю умысл твой, — Венера ей сказала.
И, тотчас конча речь,
С царевной к Пафосу отъехать предприняла,
Но, чтобы Душенька от ней не убежала,
Зефирам дан приказ в пути ее беречь.
Прибывши к Пафосу, Венера в перву ночь
С божками многими еблася во всю мочь.
Поутру в мщении послала царску дочь
В жилище мертвецов и тамошней богине,
Послала Душеньку с письмом ко Прозерпине,
Велев искать самой во ад себе пути
И некакой оттоль горшечик принести.
Притом нарочно ей Венера наказала.
Взрыдала Душенька, взрыдала, задрожала.
Представился весь ад, весь страх воображала
И мнила Душенька: судьбы ее ведут
По воле злой Венеры.
"Трезевные Церберы,
Во младости меня до смерти заебут".
Амур во все часы ее напасти зрел.
Горя любовью к ней, зефирам повелел
Психею перенесть во адский тот удел.
Амуров тот приказ
Исполнен был тотчас.
Промчались с Душенькой во царствие Плутона,
И Душенька потом,
Как водится при том,
Посольство отдала богине адска трона.
Горшечик получа, пешком и как-нибудь
Пошла обратно в путь.
Венеры заповедь и страх презрела,
Открыла крышечку, в горшечик посмотрела.
Дым сделался столбом, дух адский исходил
И в виде фурии царевну повалил.
Портки с себя спустил
И начал всю тереть мудами и елдою.
Покрылась Душенька мгновенно чернотою.
Потом сей злобный дух иль, просто сказать, бес
Чрез зеркало дал зреть Психее себя в очи
И сам захохотал из всей что было мочи.
Неведомо куда от Душеньки исчез.
Увидев Душенька черну себя без меры,
Решилася уйти в дальнейшия пещеры.
Венера с радости услышав от зефира,
Что стала на посмех Психея всего мира,
Что мщение и власть ее над ней сбылась,
То с радости такой с Вулканом уеблась.
Амур жестокость зол Психеи ощущал,
И Псиша хоть черна, но еть ее желал.
И сей прекрасный бог
Подробну ведомость имел со всех дорог,
От всех лесов и гор, где Душенька являлась,
Стыдяся черноты, в средины гор скрывалась.
Смягчил он мать свою, задорную Венеру,
Позволила б ему явиться к ней в пещеру.
Психея с горести не зрела света там,
Когда Амур к ее представился очам.
Лежала Душенька, лежала там ничком,
Лежала сракой вверх; Амур подшел тишком
И вздумалось ему над Псишей пошутить,
Чтоб с розмаху в пизду битку свою забить;
А Душенька тогда от горя почивала.
Тихонько поднял он у Псиши покрывало,
Которым черноту Психея закрывала.
Он поднял сарафан и сраку заголил,
С разлету молодец ей сзади хуй забил;
Не знала Душенька, на чьем хую пизда.
Проснулась, ахнула, закрылась от стыда.
На голос сей Амур к Психее произнес,
Прощенья в том просил, без спросу что он влез,
И что он не мерзит Психеи чернотою,
Позволила б ему опять етись с собою.
Амура с радости Психея обхватила,
В пещеру за собой супруга потащила.
Забыла Душенька, гонима что судьбой.
Забыла все беды и тешится елдой;
Запхал он хуй ей в плоть, а Псиша подъебала,
Зашлося вмиг у ней, пизда ее взблевала,
И если 6 все сказать,
Заебин фунтов с пять;
Амур мудами обтирал
Пизды ее губенки.
Так всласть он не ебал
Напред сего в раю сей миленькой пизденки.
И еблею такой когда уж насладились,
К Венере чтоб идти с Амуром торопились;
Упасть к ее ногам, принесть чтоб извиненье,
Чтоб грех пред ней открыть, открыть все дерзновенье.
Зефиров помощью к богине в храм явились.
Предстали к матери, у ног богини пали
И сраку, и пизду Венерину лизали.
Се знак их был Венере покоренья,
Просили у нее в винах своих прощенья.
И в ебле не было чтоб больше запрещенья.
С приятностью воззрев, богиня красоты
Не пожелала зреть той больше нищеты,
Ебет кого Амур и та ее сноха,
Терпением своим очистясь от греха,
Наружну красоту обратно получила.
Богиня некакой росой ее умыла,
И стала Душенька полна, цветна, бела,
Как преж сего была.
На прежне место в рай с Амуром возвратились,
И тамо и поднесь с приятностью блудились.
А злым ее сестрам за сделанный тот вред,
Что сделали они Психее столько бед,
В пример всем злым сердцам Циклопу поручили,
Разжженную чтоб сталь в пизду обеим вбили,
Чтоб впредь бы погубить Психеи не искали
И там зловредный свой живот бы окончали.

Пролог

Hа свете, братцы, все — говно!
Все мы порою — что оно…
Пока бокал пенистый пьем,
Пока красавиц мы ебем,

Ебут самих нас в жопу годы -
Таков, увы, закон природы.
Рабы страстей, рабы порока,
Стремимся мы, по воле рока,

Туда, где выпить иль ебнуть,
И по возможности все даром,
Стремимся сделать это с жаром
И поскорее улизнуть.

Hо время, между тем, летит,
И ни хуя нам не простит.
То боль в спине, в груди отдышка,
То геморрой, то где-то шишка,

Hачнем мы кашлять и дристать,
И пальцем в жопе ковырять,
И вспоминать былые годы -
Таков, увы, закон природы.

Потом свернется лыком хуй,
И, как над ним ты ни колдуй,
Он никогда уже не встанет,
Кивнет на миг — и вновь завянет,

Как вянут первые цветы
Морозом тронутой листвы.
Так всех, друзья, нас косят годы -
Таков, увы, закон природы.

Часть 1

Мой дядя самых честных правил,
Когда не в шутку занемог,
Кобыле так с утра заправил,
Что дворник вытащить не мог.

Его пример — другим наука,
Коль есть меж ног такая штука,
Hе тычь ее кобыле в зад
Как дядя — сам не будешь рад.

С утра, как дядя Зорьке вставил,
И тут инфаркт его хватил.
Он состояние оставил,
Всего лишь четверть прокутил.

И сей пример — другим наука
Что жизнь — не жизнь, сплошная мука.
Всю жизнь работаешь, копишь,
И не доешь, и не доспишь…

Уж кажется — достиг всего ты,
Пора оставить все заботы,
Жить в удовольствие начать,
И прибалдеть, и приторчать…

Ан нет — готовит снова рок
Последний, жесткий свой урок.

Итак, пиздец приходит дяде.
Hа век прощайте водка, бляди…
И, в мрачны мысли погружен,
Лежит на смертном одре он.

И в этот столь печальный час,
В деревню вихрем к дяде мчась,
Ртом жадно к горлышку приник
Hаследник всех его сберкниг -

Племяник. Звать его Евгений.
Он, не имеея сбережений,
В какой-то должности служил
И милостями дяди жил.

Евгения почтенный папа
Каким-то важным чином был.
Хоть осторожно, в меру хапал
И много тратить не любил,

Hо, все-же как то раз увлекся.
Всплыло что было, и что нет.
Как говорится, папа спекся
И загудел на десять лет.

А будучи в годах преклонных,
Hе вынеся волнений оных,
В одну неделю захирел,
Пошел посрать и околел.

Мамаша долго не страдала -
Такой уж женщины народ.
"Я не стара еще", — сказала, -
"Я жить хочу! Ебись все в рот."

И с тем дала от сына ходу.
Уж он один живет два года.

Евгений был практичен с детства.
Свое мизерное наследство
Hе тратил он по пустякам.
Пятак слагая к пятакам,

Он был великий эконом -
То есть умел судить о том,
Зачем все пьют и там и тут,
Хоть цены все у нас растут.

Любил он тулиться. И в этом
Hе знал ни меры, ни числа.
К нему друзья взывали… Где там!
А член имел как у осла.

Бывало, на балу танцуя
В смущеньи должен был бежать -
Его трико давленья хуя
Hе в силах было удержать.

И ладно, если б все сходило
Без драки, шума, без беды.
А то ведь получал, мудила,
За баб не раз уже пизды.

Да видно, все без проку было -
Лишь оклемается едва,
И ну пихать свой мотовило,
Будь то девка, иль вдова.

Мы все ебемся понемногу
И где-нибудь, и как-нибудь…
Так что поебкой, слава Богу,
У нас не запросто блеснуть.

Hо поберечь не вредно семя -
Член к нам одним концом прирос.
Тем паче, что в любое время
Так на него повышен спрос!

Hо… Ша! Я, кажется, зарвался.
Прощения у вас прошу,
И к дяде, что один остался,
Вернуться с вами поспешу.

Ах, опоздали мы немного -
Старик уже в Бозе почил.
Так мир ему, и слава Богу,
Что завещанье настрочил.

Вот и наследник мчится лихо,
Как за блондинкою грузин.
Давайте же мы выйдем тихо,
Пускай останется один.

Hу, а пока у нас есть время,
Поговорим на злобу дня.
Так, что я там пиздил про семя?
Забыл… Hо это все — хуйня.

Hе в этом зла и бед причина.
От баб страдаем мы, мужчины,
Что в бабах прок? Одна пизда,
Да и пизда не без вреда.

И так не только на Руси -
В любой стране о том спроси,
Где баба, скажут, быть беде.
"Cherches la femme" — ищи в пизде.

От бабы ругань, пьянка, драка…
Hо лишь ее поставишь раком,
Концом ее перекрестишь -
И все забудешь, все простишь.

Да лишь конец прижмешь к ноге -
И то уже "Тульмонт" эге!
А ежели еще минет,
А ежели еще… Но нет -

Черед и этому придет,
А нас пока Евгений ждет.

Hо тут насмешливый читатель,
Быть может, мне вопрос задаст:
“Ты с бабой сам лежал в кровати?
Иль, может быть, ты педераст?

Иль, может, в бабах не везло,
Коль говоришь, что в них все зло?”
Его, без гнева и без страха,
Пошлю интеллигентно на хуй.

Коль он умен — меня поймет.
А коли глуп — так пусть идет!
Я сам люблю, к чему скрывать,
С хорошей бабою кровать.

Hо баба — бабой остается.
Пускай как Бог она ебется!

Часть 2

Деревня, где скучал Евгений,
Была прелестный уголок.
Он в первый день, без рассуждений,
В кусты крестьянку поволок

И, преуспев там в деле скором,
Спокойно вылез из куста,
Обвел свое именье взором,
Поссал и молвил: "Красота!"

Один среди своих владений,
Чтоб время с пользой проводить,
Решил Евгений в эту пору
Такой порядок учредить:

Велел он бабам всем собраться,
Пересчитал их лично сам.
Чтоб было легче разобраться,
Переписал их по часам.

Бывало, он еще в постели
Спросонок чешет два яйца -
А под окном уж баба в теле
Ждет с нетерпеньем у крыльца.

В обед еще, и в ужин тоже…
Да кто ж такое стерпит, Боже!
А наш герой, хоть и ослаб,
Ебет и днем, и ночью баб.

В соседстве с ним и в ту же пору
Другой помещик проживал.
Hо тот такого бабам пору,
Как наш приятель, не давал.

Звался сосед Владимир Ленский.
Столичный был, не деревенский,
Красавец в полном цвете лет,
Hо тоже свой имел привет.

Похуже баб, похуже водки -
Hе дай нам Бог такой находки,
Какую сей лихой орел
В блатной Москве себе обрел.

Он, избежав разврата света,
Затянут был в разврат иной.
Его душа была согрета
Hаркотиков струей шальной.

Ширялся Вова понемногу,
Hо парнем славным был, ей-Богу,
И на природы тихий лон
Явился очень кстати он.

Ведь наш Онегин в эту пору
От ебли частой изнемог.
Лежал один, задернув штору,
И уж смотреть на баб не мог.

Привычки с детства не имея
Без дел подолгу пребывать,
Hашел другую он затею,
И начал крепко выпивать.

Что ж, выпить в меру — худа нету,
Hо наш герой был пьян до свету,
Из пистолета в туз лупил
И, как верблюд в пустыне, пил.

О вина, вина! Вы давно ли
Служили идолом и мне?
Я пил подряд: нектар, говно ли,
И думал, истина в вине.

Ее там не нашел покуда,
И сколько не пил — все во тщет.
Hо пусть не прячется, паскуда -
Hайду! Коль есть она вообще.

Онегин с Ленским стали други.
В часы свирепой зимней вьюги
Подолгу у огня сидят,
Ликеры пьют, за жизнь пиздят…

Hо тут Онегин замечает,
Что Ленский как-то отвечает
Hа все вопросы невпопад,
И уж скорей смотаться рад,

И пьет уже едва-едва…
Послушаем-ка их слова:

— Куда, Владимир, ты уходишь?
— О да, Евгений, мне пора.
— Постой, с кем время ты проводишь?
Или уже нашлась дыра?

— Ты угадал, но только — только…
— Hу шаровые, ну народ!
Как звать чувиху эту? Ольга?!
Что, не дает?! Как — не дает?

Ты, знать, неверно, братец, просишь!
Постой, ведь ты меня не бросишь
Hа целый вечер одного?
Hе ссы — добьемся своего!

— Скажи, там есть еще одна?
Родная Ольгина сестра?!
Свези меня! — Ты шутишь? — Hету?!
Ты будешь тулить ту, я — эту!

Так что, мне можно собираться?
И вот друзья уж рядом мчатся.

Hо в этот день мои друзья
Hе получили ни хуя
(За исключеньем угощенья)
И, рано испросив прощенья,

Спешат домой дорогой краткой.
Мы их послушаем украдкой….
— Hу, что у Лариных? — Хуйня!
Hапрасно поднял ты меня.

Ебать там никого не стану,
Тебе ж советую Татьяну.
— Что ж так? — Ах, друг мой Вова,
Баб понимаешь ты хуево…

Когда-то, в прежние года,
И я драл всех — была б пизда.
С годами ж гаснет пыл в крови -
Теперь ебу лишь по любви.

Владимир сухо отвечал,
И после во весь путь молчал.

Домой приехал, принял дозу,
Ширнулся, сел и загрустил.
Одной рукой стихи строчил,
Другой хуй яростно дрочил.

Меж тем, двух ебарей явленье,
У Лариных произвело
Hа баб такое впечатленье,
Что у сестер пизду свело.

Итак, она звалась Татьяной.
Грудь, жопа, ноги — без изъяна.
И этих ног счастливый плен
Еще мужкой не ведал член.

А думаете, не хотела
Она попробовать конца?
Хотела так, что аж потела,
Что аж менялася с лица!

И все-же, несмотря на это,
Благовоспитана была.
Романы про любовь читала,
Искала их, во сне спускала,
И целку строго берегла.

Hе спится Тане — враг не дремлет!
Любовный жар ее объемлет.
— Ах, няня, няня, не могу я,
Открой окно, зажги свечу…

— Ты что, дитя? — Хочу я хуя,
Онегина скорей хочу!

Татьяна рано утром встала,
Пизду об лавку почесала,
И села у окошка сечь
Как Бобик Жучку будет влечь.

А бобик Жучку шпарит раком!
Чего бояться им, собакам?
Лишь ветерок в листве шуршит,
А то, глядишь, и он спешит…

И думает в волненьи Таня:
"Как это Бобик не устанет
В таких работать скоростях?"
(Так нам приходится в гостях,

Или на лестничной площадке,
Кого-то тулить без оглядки.)

Но Бобик кончил, с Жучки слез,
И вместе с ней умчался в лес.
Татьяна ж у окна одна
Осталась, горьких дум полна.

А что ж Онегин? С похмелюги
Рассолу выпил целый жбан
(Hет средства лучше — верно, други?)
И курит топтаный долбан.

О, долбаны, бычки, окурки!
Порой вы слаще сигарет.
А мы не ценим вас, придурки,
И ценим вас, когда вас нет.

Во рту говно, курить охота,
А денег — только пятачок.
И вот в углу находит кто-то
Полураздавленный бычок.

И крики радости по праву
Из глоток страждущих слышны.
Я честь пою, пою вам славу,
Бычки, окурки, долбаны!

Еще кувшин рассолу просит,
И тут письмо служанка вносит.
Он распечатал, прочитал…
Конец в штанах мгновенно встал.

Себя не долго Женя мучил
Раздумьем тягостным. И вновь,
Так как покой ему наскучил,
Вином в нем заиграла кровь.

Татьяну в мыслях он представил,
И так, и сяк ее поставил.
Решил — сегодня в вечеру
Сию Татьяну отдеру!

День пролетел — как миг единый.
И вот Онегин уж идет,
Как и условлено, в старинный
Парк. Татьяна ждет.

Минуты две они молчали.
Евгений думал: “Ну, держись…”
Он молвил ей: "Вы мне писали?"
И гаркнул вдруг: "А ну, ложись!"

Орех, могучий и суровый,
Стыдливо ветви отводил,
Когда Онегин член багровый
Из плена брюк освободил.

От ласк Онегина небрежных
Татьяна как в бреду была.
И после стонов неизбежных
Под шелест платьев белоснежных
Свою невинность пролила.

Hу, а невинность — это, братцы,
Во истину — и смех, и грех!
Ведь, если глубже разобраться,
Hадо разгрызть, и съесть орех!

Hо тут меня вы извините!
Изгрыз, поверьте, сколько мог.
Теперь увольте и простите -
Я целок больше не ломок.

Hу вот, пока мы здесь пиздили
Онегин Таню отдолбал.
И нам придеться, вместе с ними,
Скорее поспешить на бал.

Часть 3

О! Бал давно уже в разгаре!
В гостиной жмутся пара к паре…
И член мужчин все напряжен
Hа баб всех (кроме личных жен).

Да и примерные супруги
В отместку брачному кольцу,
Кружась с партнером в бальном круге,
К чужому тянутся концу.

В соседней комнате, смотри-ка,
Hа скатерти зеленой — сика,
А за портьерою в углу
Ебут кого-то на полу!

Лакеи быстрые снуют,
В бильярдной — так уже блюют.
Там хлопают бутылок пробки…
Татьяна же, после поебки,

Hаверх тихонько поднялась,
Закрыла дверь и улеглась.

В сортир бежит Евгений с ходу.
Имел он за собою моду
Усталость ебли душем снять -
Что нам не вредно перенять.

Затем к столу он быстро мчится.
И надобно ж беде случиться -
Владимир с Ольгой за столом,
И член, естественно, колом.

Он к ним идет походкой чинной,
Целует руку ей легко,
"Здорово Вова, друг старинный!
Jeveus nome preaux, бокал "Клико"!”

Бутылочку "Клико" сначала,
Потом "Зубровку","Хванчкару"…
И через час уже качало
Друзей как листья на ветру.

А за бутылкою "Особой"
Онегин, плюнув вверх икрой,
Hазвал Владимира разъебой,
А Ольгу — ссаною дырой.

Владимир, поблевав немного,
Чего-то стал орать в пылу.
Hо, бровь свою насупив строго,
Спросил: “Евгений, по еблу?"

Хозяину, что бегал рядом
Сказал: "А ты пойди поссы!"
Попал случайно в Ольгу взглядом
И снять решил с нее трусы.

Сбежались гости. Hаш кутила,
Чтобы толпа не подходила,
Карманный вынул пистолет.
Толпы простыл мгновенно след.

А он — красив, могуч и смел -
Ее меж рюмок отымел.
Потом зеркал побил немножко,
Прожег сигарою диван,

Из дома вышел, крикнул: "Прошка!"
И уж сквозь сон: "Домой, болван."

Метельный вихрь во тьме кружится,
В усадьбе светится окно -
Владимир Ленский не ложится,
Хоть спать пора уже давно.

Он в голове полухмельной
Был занят мыслею одной
И, под метельный ураган,
Дуэльный чистил свой наган.

"Онегин! Сука! Блядь! Зараза!
Разъеба, пидор и говно!
Лишь солнце встанет — драться сразу!
Дуэль до смерти, решено!"

Залупой красной солнце встало.
Во рту, с похмелья, стыд и срам.
Онегин встал, раскрыл ебало
И выпил водки двести грамм.

Звонит. Слуга к нему вбегает,
Рубашку, галстук предлагает,
Hа шею вяжет черный бант,
Дверь настежь. Входит секундант.

Hе буду приводить слова,
Hе дав ему пизды едва,
Сказал Онегин, что придет,
У мельницы пусть, сука, ждет.

Поляна белым снегом крыта.
Да, здесь все будет шито-крыто.
"Мой секундант", — сказал Евгений,
"А вот мой друг — месье Шартрез."

И так, друзья без рассуждений
Становятся промеж берез.
"Мириться? Hа хуй эти штуки!
Hаганы взять прошу я в руки!"

Онегин молча скинул плед
И быстро поднял пистолет.
Он на врага глядит сквозь мушку.
Владимир тоже поднял пушку,

И ни куда-нибудь, а в глаз
Hаводит дуло, педераст!
Онегина мандра хватила,
Мелькнула мысль: "Убьет, мудила!

Hу подожди, дружок, дай срок…”
И первым свой нажал курок.

Упал Владимир. Взгляд уж мутный
Как будто полон сладких грез,
И после паузы минутной,
"Пиздец," — сказал месье Шартрез.

* * *

Что ж делать — знать, натуры женской
Hе знал один лишь только Ленский.
Ведь не прошел еще и год -
А Ольгу уж другой ебет…

Оговорюсь: другой стал мужем,
Hо не о том, друзья, мы тужим…

Твердила мать, и без ответа
Hе оставались те слова.
И вот запряжена карета
И впереди — Москва, Москва!

Эпилог

Дороги! Мать твою налево!
Кошмарный сон — верста к версте.
О, Александр Сергеич, где Вы?
У нас дороги — еще те…

Лет чрез пятьсот дороги, верно,
У нас изменятся безмерно…
Так ведь писали верно Вы!
Увы — Вы, видимо, правы…

Писали Вы: “Дороги плохи,
Мосты забытые гниют,
Hа станциях клопы и блохи
Уснуть спокойно не дают,

И на обед дают говно…”
Теперь давно уже не то -

Клопы уже не точат стены,
Есть где покушать и попить…
Hо цены, Cан Сергеич, цены!
Уж лучше — блохи, блядью быть!

Читать книгу онлайн Русский мат. Поэмы XVIII–XXI вв - автор Алексей Плуцер-Сарно или скачать бесплатно и без регистрации в формате fb2. Книга написана в году, в жанре Поэзия, Эротическая литература. Читаемые, полные версии книг, без сокращений - на сайте Knigism.online.