Pierre-Sébastien Heudaux
Nos plaisirs
Редактор: Дмитрий Волчек
Обложка: Алексей Кропин
Верстка: Дарья Громова
Руководство изданием: Дмитрий Боченков
В оформлении обложки использован анонимный рисунок «Странный учитель» (Германия, 1920‑е годы)
© 1983 by Les Editions de Minuit
© Kolonna Publications, 2019
ISBN 978-5-98144-256-8
Капо сделал сыновей проститутками, он нарушает закон, но зато поднимает кучу бабла, и нужно еще радоваться, ведь уведи он мальчишек с панели, пришлось бы нестись галопом до самого Сволочена, чтобы найти там других, с родителями которых мы не знакомы, а в случае оргии ночевать голяком на тротуаре, и некому даже пожаловаться, не считая полиции, — спасибо, только не это, а ведь Капо — практически наш дружок, с тех пор мы его и недолюбливаем, долгие годы он был лесорубом и вот внезапно стал отцом, собирает мальчишек в беседке, не все же дети в мире занимаются проституцией, нередко они это делают лишь из упрямства и всю жизнь воруют «карамбары» по булочным, от этого никакого навара, но удержать их невозможно, тогда как сыновья Капо перескакивают из одной постели в другую, следуя наставлениям отца, всегда готовые к перепихону, в сексе есть свои плюсы, ведь если бы Капо велел заштопать себе носки или сварить бульон, мальчишки, конечно, не были бы такими же услужливыми.
Поначалу Капо думал завести девчонок и открыть традиционный бордель, но первым разочарованием стало рождение Новой-Земли, когда же настал черед Поля, Капо сказал: Никаких шансов, а в тот год, когда родился Ив, решил сменить половую ориентацию, но было еще рановато, Вакханаль не считался передовой деревней с точки зрения свободы нравов, затем появились Кретьен и Сорвиголова, пять мальчишек из пяти — это было и так чересчур, но Капо сдался и окрестил двух следующих Аделаидой и Мишей, некоторым клиентам это могло понравиться, для жены Капо никакой разницы — мальчик или девочка, надо было просто ходить беременной девять месяцев из девяти, чтобы поддерживать хозяйство, но жена была не резиновая, на восьмом пареньке ее разорвало, трагедия была встречена благосклонно, даже сиротка не успел заскучать по матушке, потому как воссоединился с ней аккурат через три дня в могиле, Анриетту мы никогда не любили, но когда та стала мадам Капо, пришлось ее зауважать, а после того как она наконец померла, произошел катарсис — мы с ней примирились.
Помним ее похороны, после обеда в середине августа, палящее солнце, все вспотели в своих парадных костюмах, несусветная жажда и ни намека на прохладительные напитки, сыновья Капо всхлипывали, на похоронах и так всегда невесело, но если хозяева не стараются, это сущий ад, дети изображали изумление, словно кто-то когда-нибудь им обещал, что мать будет жить вечно, даже Капо стоял со своей привычной улыбочкой, можно было подумать, он сам убил супругу и совершил идеальное преступление: ни единого полицейского на горизонте, это Беарн заикнулся про себя насчет убийства, но перестал смеяться, когда эта идейку подхватил его дебильный попугай, на кладбище Аженора, само собой, не пустили, но окно у Беарна было открыто, и когда птица затараторила: Молодчина, Капо, мышьяк или цианид? в мертвой тишине повеяло холодком, сыновья Капо вдруг с упреком уставились на отца, как будто дети вправе судить родителей, если бы даже Капо поубивал всех людей на земле, его сыновья не смеют его упрекать, он делает это ради них, из чего следует, с учетом обстоятельств, что можно понять чувства детей, узнавших обо всем от попугая, и Капо ничего лучшего не придумал, кроме как засунуть руки в карманы и смущенно переминаться с ноги на ногу, продолжая улыбаться, было заметно, что он изо всех сил пытается выглядеть грустным, но у него не выходит, он был очень доволен: наконец-то померла, через пять минут после начала надгробной речи Цуцику поплохело, естественное обезвоживание после этой нескончаемой трепотни, не о чем было столько трындеть, но когда аптекарь средь бела дня грохается в обморок, это плохая реклама, пользуясь случаем, мы отвели его в кафе, где выпили за здоровье мадам Капо, полагая, что ей бы наверняка больше понравились непринужденные похороны, не то что изнывать от скуки в тридцатитрехградусную жару, так или иначе результат-то все равно один: она померла, все кончено — не будет же она с того света нам указывать.
На кладбище мы Капо так и сказали: Все обиды забыты, она умерла, поплатилась, нельзя плевать на могилу, чтобы кюре вдосталь напроповедовался, оскверненный труп матери восьмерых католических детей, мы бы остались там еще, хотя и жаловались на погоду, наверно, последней радостью умирающей Анриетты было бы видеть небо, голубое как никогда, и представлять, как мы сдохнем в траурной процессии под открытым солнцем, так и видим, как она потирает свои влажные от счастья ручонки, лежа на смертном одре и мечтая о сердечном приступе во время церемонии, на кладбище только об этом и говорили, но, уютно разместившись в прохладном кафе, мы распрощались с ней навсегда и стали вспоминать, как она делала то-то и то-то, и как продолжала опять и снова, и как начинала сначала, если ей не мешали и даже если мешали, она и была хозяйкой со всеми своими мальчишками и, беременная в тридцать два года, все еще воображала себя Венерой, которой казалась себе в тринадцать, когда от нее без конца слышали эту ересь, и что ее нельзя было останавливать, иначе бы она ушла с другим, кто не так остро реагирует на проявления идиотизма, и стоило тогда выслушивать ее целый месяц, чтобы в последний момент сломаться, и черта с два другой воспользуется всеми трудами, и в конце концов лишь один Капо смог туда пробраться и дорого за это заплатил: брак, восьмеро детей и бесконечные похороны, пока от нее не избавился, и когда она была беременной в тридцать два года и страшной как смертный грех, чего она в любом случае заслужила, все равно доводилось выслушивать ее бредни, которые девятнадцать лет спустя были уже известны во всех вариациях, доводилось из-за того, что Капо без остановки заколачивал деньгу, а это была его жена и мать Новой-Земли-Поля-Ива-Кретьена-Сорвиголовы-Аделаиды и Миши, и при малейшей оплошности, на которую она могла бы обидеться, пришлось бы распрощаться с мальчишками и групповухами — кто же стал бы хамить в таком положении?
Гроб с мадам Капо наконец опустили в могилу и засыпали землей, выбраться оттуда невозможно, полемика о том, умерла она или нет, завершилась; проживи мы еще хоть сотню лет, мы больше никогда не увидим, как она выходит на Главную улицу и предлагает грязные услуги своих сыновей, презрительно подразумевая, что в них кто-нибудь нуждается, и воображая, что у каждого жителя Вакханаля такие же мысли, как у нее, пусть себе говорят, можно заполучить Сорвиголову к себе в постель один раз, а не повторять этот фарс семь ночей в неделю, не все же богаты как Крез, губы ее произносили: Доброго дня, но сердце твердило: Идите ко мне, милые денежки, не надо быть психоаналитиком, чтобы об этом догадаться, баба, помешанная на профите, которая никогда не спала ни с одним из своих сыновей, ведь все мальчики хотят переспать с матерью — все, кроме сыновей Капо, которые, впрочем, не брезгуют никем, они знали, что лучше ей воздерживаться, чем выложить хоть один сантим, она мечтала, чтобы ее похоронили вместе с ее капиталами и чтобы те не достались никому, так и было написано в завещании, но Капо выступил против, он не собирался потакать расхитителям могил, при жизни он, пожалуй, даже отправил бы мадам Капо на каторгу, но после ее смерти больше незачем гоношиться — лучше теперь переключить внимание на мадмуазель Робика.
О вкусах и цветах спорят, всегда найдется тот, кто назовет самого красивого паренька на свете страшненьким, но мадмуазель Робика — случай особый, с давних пор все единодушно считали ее безобразной, красота обладает собственным шармом, и в своем положении Робика научилась обходиться без парней, с четырнадцати лет она вкалывала в писчебумажном магазине за нищенскую зарплату, как тупая жертва эксплуатации, при том что этот магазин вряд ли достался бы ей в наследство, Робичиху оставляли одну с утра до вечера и с вечера до утра — чтоб мы так жили. Ну и ни в коем разе нельзя было гладить ее по волосам — в ладони оставалась целая пригоршня, Робичиха облысела еще в восемнадцать, но накопила на консультацию у сволоченского специалиста, который сказал, что это пустяки, гормональный дисбаланс или типа того, и выписал лекарство — вонючий лосьон, которым нужно было опрыскивать себя три раза в день, когда она случайно забывала окропиться, все это замечали — от нее по-другому пахло, над ней издевались, но лечение имело громадный успех, хоть и подействовало на все тело сразу, кожа загрубела и покрылась расщелинами, мадмуазель Робика пожаловалась, но сволоченский специалист возразил, что тут уж ничего не поделаешь, это наследственное, легко сказать — попробуй теперь выясни, кем были родители сироты и виноват ли слишком сухой вакханальский климат, а поскольку мадмуазель Робика вообще-то была ужасно рада, что у нее снова отросли волосы, и отстаивала свои права чисто для вида, рассчитывая получить в будущем скидку, то больше ничего не оставалось, пришлось переплатить, но домой она вернулась удовлетворенная, потом доктор Скот уверял, что, обратись она к нему, он сумел бы ограничить действие поверхностью головы, однако доктор блефовал, потому что во время этих событий еще не занимался практикой, а только учился на врача, так что не было и речи о том, чтобы кого-нибудь лечить, а если, несмотря ни на что, он кого-то и лечил, то только не мадмуазель Робика, которая была для него бедновата, а если бы даже он ее лечил, то уж точно не вылечил бы, ведь это же бездарь, которая ни разу никого не вылечила, простой сельский врач, сидящий на шее у больных и ни в чем толком не разбирающийся, дети у него жирные и от лекарств для похудения, которыми он их пичкает, только еще больше жирнеют, такой папочка вечно весь на нервах — клиенты желают ему поскорее загнуться от рака.
Мадмуазель Робика с годами не хорошеет, но деньги творят чудеса, мужчины ищут ее общества, а женщины, которые были соблазнительными в молодости, в свой черед подурнели, миллионов при этом не нажив, она долго ждала годины мести, и та наконец настала, вот только какой в этом прок? Ее лучшие годы были тоскливы, тут уж ничего не попишешь, теперь она, конечно, может пережить мгновения счастья, но в старости вкус у них совсем не тот, а состояние уходит лишь на расширение писчебумажного магазина, работы от этого прибавляется, а дополнительные барыши — безделица по сравнению с основным капиталом, и от того, что она теперь хозяйка, только хуже, просто она там изнывает и всё, каждое утро в пять уже на ногах и дожидается газет, которые привозят аж в восемь, но ей нужно успеть выбрать, во что сегодня одеться, ведь теперь у нее целый гардероб, успеть намазаться туалетной водой, которую Цуцик специально для нее заказал в Сволочене и которая ничем не пахнет, гораздо изысканнее того лосьона, каким она поливалась в шестнадцать лет, вечером она закрывается лишь в половине восьмого, случается, за целый день так ничего и не продав, но при этом устает еще больше, чем если бы осталась простой продавщицей, — в этой торговле сам черт ногу сломит.
Несмотря на свой возраст, она еще не замужем и никогда уже не выйдет, такова ее месть: мадмуазель Робика позволяет за собой ухаживать, кажется, что кубышка уже у вас в руках, но в самый последний момент поход в банк отменяется, ей хотелось, чтобы ее любили, когда она была бедна, но в ту пору для этого не было никаких оснований. Она тратит деньги на убогую жизнь, хоть и нельзя сказать, что банкноты, которые она дает Полю, выброшены на ветер, это второй сын Капо, она нарекла его своим возлюбленным и наделила почти исключительными правами, почти каждую ночь он проводит в «Лисятнике» и занимается не пойми чем, ведь шторы задернуты, да и во всяком случае с мадмуазель Робика, наверно, непросто целоваться после несчастного случая, когда она осталась без губ, которые сожгла своими же именинными свечами в тот самый день, когда ей исполнилось четыре года, так что пришлось ее рихтовать, причем неудачно, хирург был пьян или типа того, и она так напугала его своим видом, что он упал в обморок прямо во время операции и забросил это дело, ну и вот теперь ее зубы, справедливости ради, вставные, оголяются до самых десен, даже когда она не улыбается, но она улыбается, когда уславливается с Полем на улице о цене или из вредности приходит и отрывает вас от губ сына Капо, хоть это и случается, обычно она так не поступает, но раз уж она платит ему по твердой цене — зачем же себя обделять?
Беарну ничего нельзя рассказывать — Аженор тут же все повторяет, не попугай, а сорока, мгновенно растрезвонивает по всему Вакханалю о шашнях сыновей Капо, вместо того чтобы крутиться на своем насесте, весело выкрикивая «коко-коко», как у всех нормальных людей, этот вуайерист подбирается к комнате Беарна и подглядывает за голыми задницами, какую бы пользу ни извлекал из этого попугай, всякое желание у вас пропадает, гладит его лишь мадмуазель Робика: Ах ты мой хорошенький попугайчик, даже самая уродливая птица в джунглях была бы для нее слишком красивой, умственно отсталое животное — славная компания для Беарна, не то чтобы он и сам обладал недюжинным умом, если не нашел ничего лучшего, кроме как вставлять себе между ляжками продажных сыновей Капо, он мечтал о положении позавиднее, нежели сожительство с Аженором, и завел его, когда начал писать монографию о попугаях, вообще-то он специализируется на романах, но по мере написания их не читает никто, кроме редакторов, и он решил разбавить обстановку, в результате чего Аженор у него прижился, а Беарн теперь знает всё: как попугаи без конца и края блюют — Аженор оставляет рвоту повсюду, как они агонизируют — это длится целую вечность, но не успеешь надеть траур, как дебильная птаха уже воскресла, как их душат — это представляет трудности, ведь у Аженора нет шеи и Беарн боится, что во время умерщвления тот его клюнет, а если потом придется жить с пситтакозом, тогда лучше уж пусть Аженор живет, ведь нет ничего более заразного, и после того как заболеют все подряд, мы предложим пристроить попугая на кладбище, если уж светит перебраться в клинику доктора Скота, где старая образина выдумает что угодно, лишь бы поправить свои счета, в общем, Аженор не подохнет никогда, Беарн просто пичкает его красными чернилами в склянках, дескать, попугаи от них без ума, хотя по Аженору не скажешь: он все выблевывает, красные чернила пачкают маркий бежевый ковролин, но мадмуазель Робика потирает руки, ведь Аженор, делая вид, что у него нет пороков, выдувает по склянке «ватермана» в день, тогда как другие клиенты Робичихи — малоежки, она мечтает о том, чтобы он жил вечно, а она распродала весь свой запас, дурища, мы желали ей смерти еще до того, как Аженор начал распускать сплетни, а она объясняла нам по три раза на дню, что нельзя так грубо насиловать братьев Капо в задний проход, это она научила нас, как правильно трахать пареньков, и ее уроки технического мастерства на самом деле были уроками нравственности, поскольку ей было обидно, что у нее нет собственного хера, и она предпочла бы, чтобы его не было ни у кого, разумеется, за исключением Поля, когда он ночевал в «Лисятнике», если только ему хватало смелости шуровать своим концом в старушечьей лоханке, ведь в конце концов мы ничего об этом не знаем, она утверждает, будто платит ему за то, чтобы он не отдавался больше никому, ну и, конечно же, она и впрямь не такая соблазнительная, чтобы он терпел прочие гадости, включая приглашение на ужин с последующим укладыванием в постель, ведь стряпня у нее слишком жирная, и чтобы не блевать, как попугай, Полю приходится валить вину на свой хер, что удовлетворяет мадмуазель Робика, которой нравится, когда ее возлюбленный превращается в импотента — то ли от избытка сливочного масла, то ли при виде старой девы, которой никто не рискует вставить, не хватало еще, чтобы ее развратили, Беарн даже запрещает ей долго гладить Аженора, уродство заразно — надо было женить ее на попугае и на веки вечные отправить в свадебное путешествие в зоопарк.
