Консультант
Адриан Васильевич РУДОМИНО
Научный и литературный редактор
Юрий Георгиевич ДЕМЯНКО
Королева Н.С, 2007 Совет РАН по космосу, 2007 Редакционно-издательское оформление. Издательство «Наука», 2007
День 27 июня 1938 г. круто изменил жизнь отца и всей нашей семьи. Конечно, после ареста М.Н. Тухачевского и Р.П. Эйдемана, а потом И.Т. Клейменова, Г.Э. Лангемака и В.П. Глушко отец был почти уверен, что эта участь может постигнуть и его. Может, но ведь не значит, что обязательно должна. Человеку свойственно надеяться на лучшее, даже понимая, что все безнадежно.
Между тем в нашем доме на Конюшковской уже появились сургучные печати на входных дверях квартир, извещавшие об исчезновении на неопределенный срок их владельцев. Наступила пора мучительного каждодневного ожидания грозы, которая уже вряд ли могла пройти мимо.
В воскресенье, 26 июня 1938 г., состоялись первые в республике выборы в Верховный Совет РСФСР. Мама была членом избирательной комиссии в Боткинской больнице. А накануне мои родители гостили в подмосковном
Патефонная пластинка, купленная С.П. Королевым в день ареста 27 июня 1938 г.
С.П. Королев с женой на даче у Ю.М. Винцентини. Пушкино, 25 июня 1938 г.
Последний снимок перед арестом. Фотография Ю.М. Винцентини
К.М. Винцентини (слева) на избирательном участке в больнице им. С.П. Боткина.
Москва, 26 июня 1938 г.
Ордер на арест С.П. Королева. 27 июня 1938 г.
Пушкино на даче маминого брата Юрия Максимилиановича. Несмотря на усилия хозяев, веселого вечера не получилось. Настроение отца было мрачным, он был подавлен и молчалив.
В понедельник мама возвращалась с работы около 9 часов вечера. Подойдя к дому, она увидела фигуры двух мужчин, прогуливавшихся по улице и присматривавшихся к прохожим. Мама рассказывала мне потом, как сжалось ее сердце. Она бросилась бегом на шестой этаж и со страхом постучала в дверь. Открыл отец. Он был один - мы с Лизой жили на даче в Барвихе. Увидев состояние жены, он обнял ее и тихо произнес: «Ну, это уже, видимо, за мной». На столе стоял патефон. Отец сказал, что продал облигацию и купил пластинку - на одной стороне «Метелица», на другой - «Во поле березонька стояла». Завел патефон, и они несколько раз послушали эти песни. А потом молча, не раздеваясь и не зажигая света, держа друг друга за руки, просидели до половины двенадцатого, когда среди ночной тишины раздался громкий стук в дверь. На вопрос «Кто?» сказали, что из НКВД. Отец открыл дверь. Вошли те двое, которых мама видела на улице. Третьим был управдом И.П. Чубаков, которого представили как понятого. Вошедшие - сотрудники НКВД Решетняк и Комиссаров - предъявили ордер на арест и обыск, подписанный СБ. Жуковским. Его же подпись после слов: «Обыскать, арестовать» - стоит и на справке с грифом «Совершенно секретно», составленной начальником 7 отдела 1 управления НКВД СССР майором государственной безопасности Л.И. Рейхманом еще 19 июня 1938 г. В справке говорится: «Следствием по делу антисоветской троцкистской
М.Н. Баланина. Москва, начало 1938 г.
вредительской организации в научно-исследовательском институте № 3 (Наркомат оборонной промышленности) установлено, что одним из активных участников этой организации является инженер института № 3 - Королев Сергей Павлович.
В антисоветскую троцкистскую организацию Королев был привлечен в 1935 г. бывшим директором института № 3 Клейменовым».
Подтверждением этих обвинений якобы являлись показания «участников организации» Клейменова и Лангемака, по словам которых «практическая деятельность Королева, как участника антисоветской организации, была направлена на затягивание лабораторных и конструкторских работ по оборонным объектам с целью срыва их ввода на вооружение РККА».
Более чудовищные обвинения человеку, смыслом жизни которого являлась инженерно-конструкторская работа, трудно было придумать. Естественно, что он подпадал под 7 и 11 пункты 58 статьи Уголовного кодекса РСФСР, принятого в 1926 г.: пункт 7 - подрыв промышленности, транспорта, торговли, денежного обращения (т.е. вредительство) -до расстрела; пункт 11 -действия, готовившиеся организованно, или если обвиняемые вступили в уже действующую организацию (состоящую хотя бы из двух человек) - до расстрела. Таким образом, судьба моего отца была решена задолго до 27 июня.
А в тот злополучный вечер вошедшие обыскали отца, а затем усадили моих родителей на диван в большей комнате, запретив им вставать. Сами же начали перерывать все, что было в квартире. Они выбрасывали на пол немногочисленные вещи из платяного шкафа, содержимое ящиков письменного стола, копались в белье, книгах и даже посуде. Мама видела, как один из них потихоньку спрятал себе в карман малахитовые запонки, которые подарил отцу на свадьбу Максимилиан Николаевич, но сказать об этом не решилась.
Потом сотрудники НКВД опечатали дверь кабинета отца и составили протокол с перечислением изъятых при аресте и обыске вещей. В их числе были документы отца: паспорт, военный и профсоюзный билеты, пилотское свидетельство, диплом пилота-планериста, удостоверение о награждении знаком «За активную оборонную работу» и сам знак, послужной список, 26 различных удостоверений и справок, а также папки с инженерными расчетами и чертежами, записные книжки, фотоаппарат, альбомы с фотографиями, облигации, деньги и даже сберегательная книжка моей мамы. Отцу предложили поставить подпись под протоколом и написать доверенность на получение последней зарплаты. Вставая с дивана, он повернулся к маме и обмер - перед ним сидела не молодая, красивая его жена с золотистыми волосами, а постаревшая за ночь женщина с измученным лицом и потухшим взглядом. «Да... Ты пережила эту ночь», - с грустью сказал он. Потом прочитал протокол и подписал его, возмутившись тем, что опечатана комната и отобраны деньги.
Паспорт, военный и профсоюзный билеты С.П. Королева, конфискованные во время ареста 27 июня 1938 г.
В результате в конце протокола была приписана фраза: «Неправильно опечатана комната и взяты деньги - заявил Королев».
Мама сказала, что не в состоянии ехать в институт за его зарплатой, и попросила написать доверенность на имя Марии Николаевны, что и было сделано. Около шести часов утра все формальности закончились и отцу предложили собираться. Мама подняла с пола пару белья, мыло, зубную щетку и пасту. Все это было уложено в маленький фанерный чемоданчик. Отец надел кашне и свое единственное кожаное черное пальто. Они обнялись с мамой и попрощались. Последними его словами были: «Ты же знаешь, что я не виноват». Она пошла вместе с ним к двери, но дальше ее не пустили, заявив: «Не положено». В окно лестничной клетки она видела, что во дворе стояла машина, в которую его посадили и увезли.
Мама рассказывала мне, что, оставшись одна, даже не могла плакать, а только громко стонала. Случайно посмотрев в зеркало, она не узнала себя и ей стал понятен смысл фразы, сказанной отцом.
Немного успокоившись, она позвонила на Октябрьскую. Мария Николаевна и через много лет помнила совершенно чужой, незнакомый голос моей мамы, которая сказала: «Приезжайте, Сергея больше нет», - и повесила трубку. В ту минуту Мария Николаевна забыла и про неприятности у сына на работе, и про все переживания и страх ожидания его ареста, забыла все это и почему-то решила, что он застрелился, что уже мертв. Моментально собравшись, они с Григорием Михайловичем выбежали на улицу, поймали такси и помчались на Конюшковскую. Расплачиваясь с таксистом, Мария Николаевна дала ему лишние деньги и попросила подождать десять минут, пока они не узнают, что случилось. Где-то в глубине души теплилась надежда, что, может быть, сын только ранен и нужно будет привезти доктора. Таксист обещал подождать, а Мария Николаевна и Григорий Михайлович бегом поднялись на шестой этаж. Когда мама открыла дверь, перед ними предстала жуткая картина: все было перевернуто вверх дном. Даже из шкафчика с лекарствами, стоявшего на кухне, выбросили на пол вату, бинты, пилюли, какие-то бутылочки. Первое, что вырвалось у Марии Николаевны: «Жив?» - «Да, жив, но арестован и его увезли», - последовал ответ. У нее отлегло от сердца, и она невольно сказала: «Слава богу». Мама вначале даже опешила: как можно благодарить бога, когда случилась такая катастрофа. - «Вы что, с ума сошли или не поняли? Его нет, он арестован», - еще раз произнесла она. - «Я все поняла. Он арестован, но жив, значит мы будем бороться», -сказала Мария Николаевна. Когда эти слова, так поразившие тогда мою маму, дошли до сознания, ей стало ясно, что не все потеряно, что есть еще шанс на спасение. Пусть призрачный, но есть! И вскоре стало ясно, что слова бабушки не разойдутся с делом: трезво оценив произошедшее, будучи мудрым и сильным человеком, она сразу же бросилась спасать своего единственного сына. А тогда, утром 28 июня 1938 г., она молча ходила по квартире, с ужасом осматривая следы ночного погрома. Вместе с мамой они подняли с пола вещи и кое-как растолкали их по разным местам. Потом мама поехала на Лубянку. Из здания НКВД ее направили в приемную на Кузнецком мосту. На вопрос о причине ареста мужа последовал ответ: «Следствие разберется».
