Наталья Алексеевна СУХАНОВА
Художник Д. А. Брюханов
ПОДКИДЫШ
ДЕЙСТВИТЕЛЬНАЯ
НЕВЕРОЯТНАЯ
ИСТОРИЯ
Была гроза над морем. Дети семейства Гвилизовых, все четверо в ряд: Глеб одиннадцати лет, Лиля — десяти, Ивасик и Вова — каждому почти по семь,— сидели на окне, свесив ноги наружу. Они жили в пансионате на самом верхнем этаже, но окно выходило на балкон, так что ничего страшного не случилось бы, даже если бы кто-нибудь из них соскользнул с подоконника. Но было очень темно, а Лиля уверяла Ивасика, что балкона под окном нет, балкон уже обломился от грозы, да еще и подталкивала. И вот Ивасик не знал, верить своему знанию или же Лиле. Он понимал, что Лиле верить не следует, но все равно опасался и держался за Вову.
— Я все ррасскажу маме, — говорил Вова.
Он говорил эту фразу, что бы ни случилось, просто потому, что ему нравилось говорить о маме, а если она бывала близко, то привлекать ее внимание.
— Я все расскажу маме, — сказал он настойчивее и громче.
И мама в комнате действительно очнулась от дремоты и,
близоруко щурясь на окно, окликнула папу:
— Милый, уже поздно, а они сидят на окне.
— Пусть закаляются,— сказал спросонья папа.
— Надо хотя бы пересчитать их,— молвила мама уже самой себе, потому что папа снова крепко спал.
Но молнии были такие короткие, что она только и успевала сказать «раз, два», а потом начинала свой счет сначала. Просчитав до двух несколько раз, мама устала и до четырех досчитала уже во сне.
При вспышке молнии видно было, как гроза столбами мрака поднимается из моря и чернота разливается по правой стороне неба. Слева же были видны при вспышке молнии бесконечные гряды облаков и заводи неба. И, сколько ни вспыхивали молнии, каждый раз тучи и небо оказывались другими. Лиля, Ивасик и Вова во все глаза смотрели, а Глеб еще и записи вел. Он наблюдал и записывал молнии. Сестра и братья должны были помогать ему в описаниях.
Едва вспыхивала молния, Вова кричал:
— Крючок!
— Фиолетовый, — определяла Лиля.
А Глеб записывал в журнал наблюдений. У него была теория, что, если все как следует наблюдать и записывать, когда- нибудь откроешь самый главный закон природы.
Молнии вспыхивали все чаще. Берег от грома ухал. Полоса прибоя, точно раскаленная добела проволока, гнулась, и набежавшие волны, будто обжигаясь, шипели.
— Есть! — кричал Вова.
— Веточкой, — вставлял почему-то дрожащим голосом Ивасик.
— Белая, — говорила Лиля.
— Еще!
— Большим светом.
— Голубым.
— Зигзаг!
— Розовый!
Молнии вспыхивали всех цветов, только зеленых молний не было. Но долго Глебовы братья и сестра сосредоточиваться на природных явлениях не умели. Вместо того чтобы описывать цвет, Лиля вдруг сказала:
— А я видела глаз в небе. Честное слово. Большой, как самолет.
— Я и сам-то видел, — присоединился Вова. — Он... глядел на меня.
Другой бы мальчик сказал это испуганно, а Вова просто как факт. Он вообще был человеком трезвого ума.
А Ивасик смотрел на молнии, которые были такие разные и такие красивые. Они вспыхивали то в одном конце неба, то в другом, и каждый раз там, где, казалось бы, ничего не было, кроме черноты, оказывалось так много всего: и облака, и небо, и снова облака, а за ними еще облака и небо — такого красивого мира Ивасик еще никогда не видел. Но молния тут же гасла, и внезапная темнота стирала даже память о том, что только что замечали глаза Ивасика. Увидеть сразу так много было возможно, а запомнить — ни за что. И снова вспыхивала молния, и снова разливалась тьма, и тогда дождь спешил идти быстрее, пока его не настигла молния.
У Ивасика уже болела голова, но он продолжал таращиться в небо, боясь пропустить следующую молнию.
Он смотрел-смотрел и вдруг расплакался.
— Ты что, брат? — спросил Вова удивленно.
Ивасик попытался сдержаться, но не смог.
— С вами понаблюдаешь! — сказал с досадой Глеб.
Ивасик плакал так, что даже Вова забеспокоился:
— Ну, брат! Ну ты что, брат?
— Чего ты ревешь, скажи мне на милость! — всплеснула руками Лиля.
— Они... они такие красивые,— лепетал Ивасик. — Молнии такие красивые, а живут так быстро!
— Не быстро, а мало, и не живут, а горят, — безжалостно уточнил Глеб.
Ивасик разрыдался, проснулась мама, снова стала их пересчитывать, опять разбудила папу:
— Ты посмотри только, они всё еще на окне. Такая гроза, они же промокнут.
— Пусть развиваются, — сказал, как обычно, папа и тут же уснул.
Уснула, досчитав до трех, и мама.
Ивасик продолжал всхлипывать.
— Ты разбиваешь мне сердце! — вскричала Лиля, которой, может быть, и правда стало жалко Ивасика, а может быть, вспомнился какой-нибудь фильм. — Подожди, цыпуленька, я их принесу тебе!
И она съездила на лифте вниз, во двор, и принесла ему мокрые, обломанные ветки. Без листьев; наверное, какие-нибудь старые.
— Вот твои молнии, — сказала она Ивасику.— Они только немного обломались, больше ничего. Можешь спать с ними в обнимку. Ви...
Но договорить она не успела. До сих пор в небе только немного гремело. А тут вдруг так грохнуло, что папа со сна вместо «пусть закаляются» и «пусть развиваются» крикнул: «Пусть завиваются», — и сильный свет залил небо до самых глубин.
— Зелё-оный! — ахнул Ивасик.
А Вова вытянул руку вперед:
— Смотрите, смотрите, утки на морре садятся!
— Утки в грозу не летают, — строго заметил Глеб.
Но сказали всё это они уже в полной темноте, потому что зеленый свет погас, темь была такая, какой они еще никогда не видели, и дождь хлестал во все стороны.
С утра, как всегда, была суета. Семейство Гвилизовых собиралось на море. Ивасик переживал, что поломал нечаянно одну из своих «молний», и успокоился, только когда Лиля показала ему на другой, крохотный, совсем свежий листик. Ивасик как уставился на этот листик, так и отключился от окружающего.
Вова нагрузился всеми сумками и, в отчаянье от того, что мама не замечает его подвига, ныл: почему, мол, все еще дома, несобранные, когда он, Вова, уже снаряжен и даже перегружен, но это ему, конечно, ничего, лишь бы все уже двинулись наконец.
— Сейчас, сейчас, Вовочка, сейчас, родной,— отвечала мама, и Вова краснел от удовольствия.— Сейчас, только посмотрим, все ли мы... не забыли ли чего...
И мама принималась в который уже раз пересчитывать вещи и детей, а Лиля, хохоча, перескакивала с места на место да еще хватала и путала вещи, сбивая маму со счета. Это уж вечно так, больше всего на свете любила Лиля неразбериху и путаницу.
Папа терпел, терпел, взывая:
— Лиля, будь добра, девочка, не мельтеши, не мешай маме, постой на месте хоть немного! Ну, я прошу тебя!
Но потом не вытерпел и звонко шлепнул Лилю. От неожиданности Лиля одновременно расхохоталась и заверещала. А мама обрушила на папу град упреков — она не выносила, когда шлепают детей, у нее были совсем другие принципы воспитания.
— Ничего, пусть закаляется, — бормотал виновато папа. — Человек должен развиваться. Пусть она развивается. Нужно ее закаливать.
Смерив папу ледяным взглядом, мама снова принялась считать детей и вещи.
Глеб не принимал в этой суете никакого участия. Он не любил каникулы. Он хотел все знать. Когда был учебный год, никто ему не мешал заниматься и читать книги. А летом все начинали отдыхать: то ехали, то в море купались. Никто с ним не считался. Мама занята была порядком, которого никогда не было, папа посылал его в магазины: «Пусть закаляется», Лиля разыгрывала свои выдумки, Ивасик хныкал, а Вова изображал разумного ребенка, чтобы быть лучше всех в глазах мамы. И вот вчера Глебу даже не дали закончить наблюдения и всё записать. Так никогда не откроешь самого главного закона природы, думал он, нахмурившись.
Наконец мама, папа, сумки и дети двинулись к морю.
— Мама! Папа! — дергал требовательно родителей за руки Вова. — Утки в грозу летают?
Ивасик, который, в отличие от Вовы, шел без всякого груза и не держась за руки родителей, тоже, однако, не забывал задавать вопросы.
— Из чего все бывает? — спрашивал он, но сам же и отвечал: — Из молний. Они сначала умирают, но потом снова живут. Лиля мне принесла умёрлые молнии, а из них за ночь вырос листик. Вот такой изумительный листик!
Папа умудрялся отвечать сразу на все вопросы:
— Утки в грозу не летают — зачем, собственно, такая спешка: лететь в грозу? Ивасик, я не вижу в твоих рассуждениях логики: может ли быть связь между молниями и грязными ветками, которыми ты, кстати сказать, испачкал казенное белье? Лист распустился на ветке, это логично, тут есть прямая естественно-причинная связь. Однако... однако не время распускаться на ветках листьям. Это... Ну да, впрочем, не в том суть...
