А. А. Пичхадзе
Хорошо известно, что для древнерусских книжников — как переводчиков, так и авторов оригинальных сочинений — авторитетными образцами служили тексты, созданные у южных славян; поэтому лингвистическая норма древнерусских церковнославянских текстов основывается на общеславянских и южнославянских языковых элементах, а восточнославянизмы проникают в тексты такого рода весьма редко[1]. Именно поэтому трудно установить диалектную принадлежность многих древнеславянских переводов. Задача осложняется тем, что текстология многих памятников не разработана и корректная оценка лингвистических фактов, отраженных в списках памятника, оказывается невозможной: мы не знаем, является тот или иной факт принадлежностью только данного списка или же восходит к архетипу. Кроме того, применение лексического критерия при определении места перевода затруднено отсутствием исчерпывающих словарей и словарных картотек (особенно ощутимы лакуны для древнеболгарского и среднеболгарского периода), не говоря уже о том, что многие славянские тексты древнейшей опоры остаются неизданными. В этих условиях выводы и наблюдения относительно локальной приуроченности многих языковых явлений неизбежно носят предварительный характер.
Тем не менее в настоящее время можно считать надежно установленным восточнославянское происхождение двух памятников, переведенных с греческого: Жития Андрея Юродивого и Истории Иудейской войны Иосифа Флавия. Полное текстологическое исследование списков Жития Андрея Юродивого, древнейший из которых датируется XIV в. (отрывки — уже в Прологе XIII в.), позволило с высокой степенью надежности осуществить региональную классификацию лингвистических явлений, засвидетельствованных в этом памятнике, и установить, что в нем, с одной стороны, нет южнославянизмов, а с другой, — наличествует целый ряд языковых черт, не имеющих аналогий в древнеболгарском, в том числе ярких восточнославянизмов[2].
История Иудейской войны издавалась дважды: В. М. Истриным по списку отдельной редакции XV в.[3] и Н. А. Мещерским по Виленскому хронографу XVI в.[4]. Н. А. Мещерский сопроводил издание текста текстологическим очерком и анализом языковых и стилистических особенностей перевода, убедительно доказав его восточнославянское происхождение[5]. Поскольку хронографическая редакция возникла не позже середины XIII в., совпадение списков отдельной и хронографической редакций (они различаются главным образом объемом) можно считать надежной гарантией сохранения исконного текста, возникшего в XII в. Поэтому опора на издания В. М. Истрина и Н. А. Мещерского дает возможность получить достоверное представление о языке перевода.
Таким образом, нам известны два основательно изученных памятника, переведенных в домонгольской Руси. Попытка проанализировать некоторые языковые особенности, присущие этим текстам, на фоне данных древнеславянской письменности, возможно, окажется полезной для решения вопроса о месте возникновения других переводов, пока еще изученных хуже или вовсе не изученных.
Прежде всего, нужно отметить, что слова, содержащие корень, неизвестный южным славянам (крити, лапь, стрѧпоу и т. п.), появляются в древнерусской переводной литературе исключительно редко. В Житии Андрея Юродивого на их долю приходится около 6% всех восточнославянизмов; примерно так же обстоит дело в Истории Иудейской войны. Несколько чаще встречаются восточнославянские заимствования из соседних языков — скандинавских, финских, прибалтийских, тюркских (окшевь, лѧница, керста и т. п.). Подавляющее большинство лексем, характерных для древнерусских переводов, составляют производные от общеславянских корней или слова, известные также и на славянском юге, но развившие на северо‑ или восточнославянской почве специфические значения. Это не удивительно: дифференциация славянских языков возрастала за счет различий в протекании словообразовательных процессов и развития вторичных значений. Нередко расхождение между древнерусским и древнеболгарским возникало в силу неодинаковой интенсивности или неодинаковых темпов реализации сходных тенденций. Все это определяло специфику литературного узуса, которую необходимо учитывать при анализе лексики, содержащей общие материальные элементы в древнерусском и древнеболгарском.
Известны случаи, когда русские источники демонстрируют высокую частотность того или иного слова на фоне его окказионального употребления в древнеболгарской письменности. Так, например, наречие около ‘вокруг’ постоянно используется в русских летописях и грамотах. Напротив, в канонических старославянских памятниках и в древнеболгарской письменности оно не встречается, хотя известно современному болгарскому языку. Это дало основание А. М. Молдовану с полным правом рассматривать регулярное употребление наречия около ‘вокруг’ в Житии Андрея Юродивого при полном отсутствии в памятнике его церковнославянских синонимов окрьстъ и окрѫгъ как древнерусскую особенность[6]. Однако отрицать наличие этого слова в древнеболгарском едва ли правильно. Оно фиксируется в русских списках Восьмикнижия, содержащих так называемую «русскую редакцию», древнеболгарское происхождение которой не вызывает сомнений; более того, списки «русской редакции», по-видимому, сохраняют более близкий к первоначальному переводу вид текста, чем списки «южнославянской редакции»[7]. Вариант около представлен в списках «русской редакции» в книге Бытия XXIII 17 (в южнославянских списках обимо[8]) и в книге Исход XL 18 (в южнославянских списках окрьстъ). Очевидно, наречие около существовало в древнеболгарском, но по причинам, которые нам трудно установить, не получило распространения в литературном языке (возможно, оно было диалектным или стилистически окрашенным).
Аналогичным образом могли возникать расхождения при развитии вторичных значений. Интересно проследить, как функционировал в древнеславянской письменности глагол мълвити. В старославянском существительное млъва означает ‘шум, волнение, смятение’, а глагол млъвити — ‘шуметь, волноваться, беспокоиться’. Как глагол речи млъвити в старославянских памятниках не засвидетельствован; для более позднего периода известен один пример из Синайского патерика XI в. и один из Хроники Малалы[9]. Показательны факты современного болгарского языка: мълвя́ ‘тихо говорить’, мълве́ж ‘неясный, смутный шум, говор’, омълвя́ се ‘произнести; откликнуться’, промълвя́ ‘произносить тихо и несмело’[10]; ср. в других южнославянских языках: с.‑хорв. muviti ‘кричать’ (единственный пример из церковнославянского текста), словен. mólviti ‘ворчать; ворковать; говорить неразборчиво; глухо раздаваться; жужжать’[11]. Таким образом, в южнославянских языках корень *mъlv‑ обозначает шумы разного рода, а применительно к речи — невнятное, нечленораздельное говорение.
Напротив, в севернославянских языках продолжения *mъlviti употребляются исключительно в значении ‘говорить’, причем указывают на рациональный характер речи. Это состояние характерно и для древнерусского. В древнерусских памятниках письменности значение ‘шуметь, волноваться’ встречается только в церковнославянских текстах; в оригинальных произведениях мълвити означает ‘говорить’. В летописях и грамотах этот глагол речи очень употребителен; в новгородских берестяных грамотах он встречается чаще, чем его синоним речи[12]. Словари древнерусского языка[13] фиксируют многочисленные производные от этого глагола в значении ‘говорить’: възмълвити ‘сказать’, измълвити ‘произнести’, намълвити ‘подговорить’, отъмълвити ‘ответить’, подъмълвити ‘подговорить’, перемълвити ‘дать отчет’, перемълвити сѧ ‘сговориться’, помълвити ‘переговорить; уговорить; обвинить’, промълвити ‘произнести’, прѣмълвити ‘уговорить’, размълвити ‘отговорить; рассориться’, розъмълвити ‘отговорить’, съмълвити (сѧ) ‘уговорить (ся)’, ꙋмълвити ‘уговорить, соблазнить; условиться’[14]. Как и глагол мълвити, эти производные фиксируются не только в оригинальных, но и в переводных сочинениях. Глагол мълвити ‘говорить’ встречается в Пчеле (несколько десятков фиксаций) и в Житии Андрея Юродивого (5 раз). В Картотеке СДЯ XI—XIV вв. мълвити в значении ‘говорить’ зафиксировано несколько раз в Послании Петра Антиохийского об опресноках, которое А. И. Соболевский считал древнерусским переводом[15], а также в Лобковском прологе XIII в. (26 октября, Слово о Меркурии), Златой цепи (в толковании на Евангелие и Слове Иоанна Златоуста о молитве) и Поучении от седми собор на латину (по Толстовскому сборнику XIV—XV вв.; очевидно, болгарский перевод — ср. там же бехма). Относительно производных словари приводят следующие данные:
— възмълвити ‘сказать’ Лобковский пролог XIII в. (26 октября, чудо Дмитрия Солунского, следующее непосредственно за Словом о Меркурии, где употреблялся глагол мълвити);
— измълвити ‘произнести’ финляндские отрывки Пролога XIII в.; несколькими строками выше в этом тексте встречается яркий русизм вѣкша[16];
— намълвити — ‘уговорить; наговорить’ Чудеса Николы по списку XII в.; ‘оговорить, подвергнуть упрекам’ Хроника Амартола по сп. XIII—XIV вв.;
— помълвливыи — ‘красноречивый’ Толковое евангелие XVI в. (цитата из словаря А. Х. Востокова);
— съмълвити — ‘сговориться, условиться’, съмълвити сѧ ‘уговориться’, ꙋмълвити ‘уговорить’ Хроника Амартола по сп. XV в. (в сп. XIII—XIV вв. соответствующая часть Хроники не сохранилась).
Производные от глагола мълвити часто употребляются в Истории Иудейской войны: измълвити ‘сказать, произнести’ — 4 раза, подъмълвити ‘подговорить’, помълвити ‘переговорить’, договориться’ (по изданию В. М. Истрина, I 40; в других списках прѣмълвити 622[17]), размълвити ‘отговаривать’ (635) и ‘подговорить’ (647), размълвлѧти ‘подговаривать’ (608 об.).
