— А ну вылезай! — кричит сторож. Он стоит у горы пустой тары в углу базара. — Вылезай, кому говорю, ядреный корень!
Из-под ящиков ни звука.
— Филя, слышишь? Не сопротивляйся! Лучше давай по-хорошему. Иначе позову участкового, слышишь или нет?
Солнце заливает базар, дробится в листьях клена, что растет посреди пустых ящиков.
— Что молчишь, дурак?! Застукал я тебя, понял? Слышал, как ты пел.
Тишина.
— Хочешь, чтобы я разобрал проход и вытащил тебя?! Тогда уж точно… Я обещаю тебе тогда… Что ты сказал?
Из-под ящиков доносится бормотание.
— Не понимаю, громче! — кричит сторож и вытягивает шею.
— Отойди от ящиков, — раздается чей-то голос.
— Зачем?
— Отойди…
— Почему отойти, не понимаю… А-а-а! Ты боишься, что я тебя бить начну! Нет, не начну… Выходи!
Молчание.
— Хорошо-хорошо! Я отошел, вот я отхожу!
Сторож отходит метров на десять и поворачивается.
— Вылезай! — кричит он.
Возле ствола клена появляется голова.
— Отойди дальше, — говорит голова.
— Куда дальше? И так далеко.
Голова ничего не отвечает и смотрит на сторожа.
— Ну ладно, хватит тебе сопротивляться, — говорит сторож. — Вылезай, я не трону.
Голова не двигается. Они долго смотрят друг на друга.
— Что молчишь?! Чувствуешь свою вину! Ну ладно, я отойду дальше… — Сторож отходит. После этого кричит повелительно: — Вылезай, Филипыч, я не шучу с тобой! У меня дюжина дел на базаре, мне некогда с тобой вожжаться!
Голова исчезает и появляется в соломенной шляпе. Потом поднимает глаза вверх.
— Фьюить, фьюить, фьюить! — подражает чириканью воробьев голова.
— Ты что издеваешься, паскуда! — выкрикивает сторож. — Я тебя в милицию сдам!
Над головой появляются руки и, цепляясь за сук, на ящики вылезает мужчина лет сорока — пятидесяти. Брюки и рубашка на нем измяты, он стоит наверху и смотрит на сторожа.
— Давай, давай… — втягивая в себя воздух, тихо говорит сторож. — Вниз давай…
— А что у тебя за спиной? — спрашивает мужчина.
— Где? — удивляется сторож.
— За спиной у тебя…
— Ничего там нет!.. Ты что?!
Мужчина осторожно, не сводя глаз со сторожа, начинет спускаться. Вдруг останавливается.
— Чего? — спрашивает сторож.
— Как чего?! Ты же подходишь!
— Я? Да ты что?! Я стою… Не бойсь, не бойсь — я не трону.
Мужчина смотрит, как сторож что-то неумело прячет за спиной, и поднимает глаза опять вверх.
— Фьюить, фьюить, фьюить, — делает он губами, но тише. Голова его застыла и смотрит вверх, а глаза косят на сторожа. — Че напрягся… как барбос?.. — говорит мужчина через секунду.
— Кто напрягся? — теряется сторож. — Кто это барбос?!
— Ты напрягся весь. Гудишь, как столб телеграфный. Сбои, сбои чуток… Не поймаешь.
— Филипыч, Филипыч! Не рассуждай, паскуда! Ты у меня дождешься! А ну-ка вылезай сейчас же! Давай, давай!
Мужчина опускается ниже. Когда нога его касается земли, сторож срывается с места, бежит и, выхватывая из-за спины палку, кричит:
— Ну, стерва, держись! Будешь знать, как издеваться над пожилым человеком!
От удара мужчина увертывается, сторож по инерции пробегает мимо, но все-таки достает палкой по спине, вторым ударом он промахивается и чуть не падает. Мужчина отбегает в сторону и, вихляясь, кричит тарабарщину:
— Кэри-мэри-дэри-фэри! Дурак бьет дурака! Дурак бьет дурака!
— Смотри мне! — пофыркивая от удовлетворения, грозит ему палкой сторож. — Доиграешься у меня! — Он с силой отбрасывает в сторону палку и кричит в спину мужчине в соломенной шляпе: — Куда пошел?! Вон там ворота! Вон там!
— Знаю! — не оборачивается тот и идет к выходу.
Это Филипыч. Юродивый. Он — неотъемлемая часть Райцентра, как вокзал, рынок, суд и пивная около кинотеатра. Высокий, худой, с большой головой и высоким лбом. Вокруг лба вьются выгоревшие льняные грязные волосы. Только глаза выдают его. Беспомощные, добрые и испуганные. Круглые голубые глаза с увеличенными зрачками. Филипыч, вихляясь и припрыгивая, выходит на площадь перед базаром.
— Кэри-мэри-дэри-фэри! — на всякий случай кричит он грозно, предчувствуя, что день сегодня выпал тяжелый: вокруг суетятся люди, проезжают машины и в центре всего спиной к нему стоит милиционер.
— Эй, ты!.. — говорит Филипыч милиционеру. — Халабудник ты… Че ты стоишь здесь как… А?..
Милиционер, зевая, оборачивается.
— Сейчас поймаю и так отделаю… — говорит он равнодушно и смотрит на свои вычищенные сапоги. — Где ночевал? На базаре?
— Отделаю… — повторяет Филипыч и оглядывается. Разговор с милиционером короткий и понятный. — Где хотел, там и ночевал.
— Еще раз на базаре останешься, я тебя в психбольницу сдам… Учти. У тебя есть дом. Нечего шляться… И работать иди… — Милиционер осекается, вспоминая, кому он это говорит.
— Ха-ха-ха! — смеется Филипыч. — Так у меня же паспорта нет!
— А где твой паспорт?
— Потерял! Лет десять как уже потерял! Ха-ха-ха!
— Ладно, ладно… Я тебе сказал! Так что давай чеши отсюда! — Милиционер внимательно оглядывает свои вычищенные сапоги, особенно голенища сзади и пяточки.
Воскресенье — большой базарный день. К площади подъезжают колхозные грузовые машины и частники на легковушках.
Филипыч становится в воротах, устраивая пропускной пункт. Он раскланивается налево и направо, снимает шляпу, высовывает язык, пританцовывает, поет. Машины въезжают в ворота, шоферы беззвучно смеются за стеклами, Филипыч смеется в ответ. Он счастлив, что день начался, что вокруг суета, жизнь, что на него смотрят и показывают пальцами.
Вскоре торговля на базаре идет полным ходом. Филипыч сидит на тех же ящиках из-под помидоров, на самой верхотуре, возле веток клена. Его седую голову заметно издалека. Сторож ушел, теперь можно спокойно позавтракать. На газете перед ним помидоры, лук, вареная картошка. Внизу — кишащая тысячная толпа. Синее, красное, зеленое, сатиновое и холщовое, хлопчатое и домотканое копошится под ним, волнами переливаясь под солнцем как пестрядиновый платок, который взяли за углы и мелко трясут. Над базаром стоит ровный непрекращающийся гул. Иногда сквозь этот рой медленно пробирается автомашина, по-видимому, сигналя, потому что люди, как пчелы, отскакивают в стороны. Время от времени в разных концах базара возникают очереди. И так же быстро исчезают. Над всем этим сонмом людей, звуков, красок повисла пыль. Коричневая райцентровская пыль, непонятно откуда взявшаяся, потому что базар залит асфальтом.
Филипыч доедает все до последней крошки, сворачивает газету, прячет ее меж ящиков. Потом смотрит на солнце, ковыряет языком в зубах, поправляет шляпу и несколько минут насвистывает: «Фьюить-фьюить-фьюить!» После этого спускается, идет по базару, на всякий случай оглядываясь по сторонам.
— Сколько? — спрашивает он, показывая на разложенные кучками яблоки.
— Иди, иди, глупой! — со смехом отвечает толстушка, хозяйка яблок. — Не побирайся, все одно не дам!
— А попробовать можно? Может, я купить хочу у тебя целый мешок, че ты! — Филипыч надвигает шляпу на глаза и смотрит на ее бедра и грудь. Тело, формы ее выпирают из-под хлопчатого тонкого платья, как хлеб из опары вываливается запекшейся корочкой — душистый, горячий, не притронуться. Филипыч подступает ближе. — Я могу купить яблок и че захочу!
— Да все одно не купишь! — краснеет толстушка. — У тебя ж денег нет.
Филипыч лезет в карман, вытаскивая грязный рубль.
— Смотри, — говорит он и вдруг начинает смеяться. Смеется он со всхлипом, как будто икает.
Минуту назад постороннему человеку могло показаться, что, надвинув шляпу на глаза, приценивается к яблокам и бедрам толстушки какой-то местный пижон и бездельник. Теперь видно, что этот приплясывающий босыми ногами по асфальту человек болен. Что он один из тех, которых бабки называют «божий человек». Он один из тех, за которыми и сейчас в городках вроде Райцентра бегают мальчишки, жестоко дразнят: «Эй, эй, дурачок — на за ум пятачок!»
— Че ты, а? — многозначительно прячет рубль Филипыч и берет самое большое яблоко, надкусывает его.
Постепенно собирается толпа.
— Ну что?! Все одно не будешь куплять? — кричит хозяйка, растрясывая бедрами налево-направо и хохоча.
— Нет, кислые. В прошлое воскресенье ниче были, а теперь кислые.
— Так ты ж и тогда сожрал и не заплатил!
— Когда тогда?! Да ты че?
— Я че?! — оглядывается по сторонам толстушка, краснеет и подступает к Филипычу. — А ну-ка давай свой рубль! Доставай, доставай или сейчас сама залезу в карман и вытащу!
— У него там дырка в кармане, — говорит кто-то из толпы. — Еще че зацепишь вместе с рублем. Беда могет произойти…
Все смеются. Получается круг, в центре которого Филипыч и толстушка стоят друг напротив друга.
— А ну-ка, Филя, покажи ей где раки зимуют! — подзадоривают из толпы.
Филипыч — развлечение в базарный день, но когда любопытных становится слишком много, над головами появляется милицейская фуражка и, продираясь, — в кругу появляется вычищенный сапог. В ту же самую секунду толпа с противоположной стороны расступается, и Филипыч бесследно исчезает.
— Вон он, вон он! Лови его, лови! — на всякий случай лениво кричит кто-то.
Толпа рассасывается. Скоро вокруг толстушки и милиционера не остается никого.
— В чем дело? — спрашивает, выставляя вперед ногу, милиционер. Сапог блестит, ослепляя все и вся вокруг.
Толстушка теряется.
— В чем дело, я спрашиваю вас, гражданка?! — повторяет милиционер. — Чего вы шумели громче всех машин и автобусов?! Я вас слышал даже на площади!
— Ну так я торговала, а он стал приставать… — говорит гражданка.
— Кто он?
— Ну этот… Глупой.
— Вот это уже интересный разговор! И как он приставал?
— Ну как — обыкновенно… Съел яблоко.
Милиционер убирает правый и выставляет левый сапог:
— Один?
— Что? — переспрашивает толстушка.
— Один яблок съел? Или несколько?
— Один.
— Будем составлять акт?
— Что?
— Акт будем составлять?
— Зачем? Шут с ним, с яблоком!
— Вы так считаете? Значит, шут с ним, да?
— Да… Все одно он не со зла… Он же от голода…
— Так это же факт грабежа! Какой там «не со зла», какой там «от голода»?! Вы что — смеетесь?! Он вас ограбил, а вы его обороняете!
— Кто его обороняет?! Я?!
— Ну а кто же?! Сейчас составим акт и арестуем ого! Посадим потом! Ну что — пошли?
— Куда? — пугается она. — Куда пошли?
— В отделение.
— Да вы что? Никуда не пойду — мне торговать надо!
— Не пойдете? — переспрашивает милиционер.
— Не-е-ет!
— Ладно… Почем яблочки? Попробовать можно?
— Пробуйте.
Милиционер съедает яблоко, прищурившись, смотрит на солнце, отражающееся в голенище сапога.
— Кисловатое чуток… А вообще ничего… Почем?
— Сорок копеек кучка. За рупь три.
— Дороговато… — Милиционер разворачивается на каблуках и уходит к выходу.
К полудню на городок опускается розовое марево. По улицам ходят лениво и медленно. Пыль и жара словно кокон окутали улицы и дома. Жизнь замерла и не дождется пяти часов, чтобы появиться из всех щелей и опять заявить о себе. Редко-редко, как будто перепугавшись чего-то, по улицам проносятся грузовики. И опять тишина… Не слышно ни собак, ни птиц. Ни вздоха не проронится…
Только в одном месте оживление. Как пульс у спящего человека… Здесь медленно и лениво происходит перемещение ног, рук, кружек и языков. Этим местом является пивная.
Около пивной стоят, лежат и сидят человек тридцать. Стойка возле киноафиши сломана, желающим на ней не уместиться. Поэтому рядом, под тутовником, на газетках и просто на траве, разложена таранка, расставлены кружки, ведется неспешная беседа. Здесь обсуждаются последние события в семье, в городке, районе, области и во всем мире.
