Русская жизнь-цитаты

Facebook,"Почему так популярен день смерти Сталина Позавчера я был поражен тем, как много друзей «отмечало» в фейсбуке 5 марта. Ничего подобного я в предыдущие годы не видел. Похоже, это, скорее, отклик на современные события, а не размышления на историческую тему. Проще говоря, общество думает сегодня о том, как могут происходить перемены в тоталитарных и авторитарных режимах, а не просто вспоминает с радостью, как ушел из жизни кровавый тиран минувшей эпохи. Я не берусь, конечно, оценить мотивацию каждого, кто вспоминал позавчера о том, что тираны не вечны, но, думается, перелом в сознании произошел в прошлом году под воздействием событий в Беларуси. На фоне постоянных оптимистических заявлений, что режим Лукашенко практически пал, что он ныне слаб, как никогда, и не может долго держаться при полном отторжении со стороны народа, постепенно нарастают пессимистические представления, согласно которым авторитарный режим сменится лишь после физической (а не политической) кончины вождя. Как бы ни был активен народ, как бы ни был стар и беспомощен вождь, вероятность трансформации при его жизни пока что невелика. Белорусские события показали нам, что падение автократий происходит в результате сложного комплекса обстоятельств, а вовсе не потому, что народ выходит на площадь. Именно в этой связи такое большое внимание стали сегодня уделять воспоминаниям о кончине Сталина. Мне кажется, что российское общество постепенно настраивается на долгий путь к демократизации, болезненно расставаясь с иллюзиями. На словах многие это никогда не признают и все время будут говорить, что вот-вот случится чудо, и режим рухнет. Но по косвенным признакам мы увидим более реалистичные оценки. Это, конечно, грустно. Но лучше тяжелая правда, чем постоянный самообман. Боюсь, многие из тех, кто вчера еще верил в близкое падение автократии, впадут сегодня в апатию и вообще откажутся от надежд на свободу. А отказываться не надо, поскольку трезвая оценка ситуации говорит, что Россия будет свободной страной. Но свобода никогда не приходит волшебным образом.",Facebook,https://www.facebook.com/dtravin61/posts/1076794126160332,2021-03-07 03:37:14 -0500

Каспер,"""Хуже самого Путина может быть только то, что останется после него."" (с)",Каспер,https://twitter.com/afonya2020/status/1368475994747768833,2021-03-07 04:01:05 -0500

"Радио Ночных котов on Twitter: ""В. Мельниченко: ""Национальной идеей россиян становится желание пережить нынешнюю власть""."" / Twitter","""Национальной идеей россиян становится желание пережить нынешнюю власть"".","Радио Ночных котов on Twitter: ""В. Мельниченко: ""Национальной идеей россиян становится желание пережить нынешнюю власть""."" / Twitter",https://twitter.com/N24Ru/status/1368162064850649090,2021-03-07 04:03:05 -0500

Неизбежность невозможного. Лев Рубинштейн о весне,"«Весна» — это еще и слово, важное слово, в силу не только и даже не столько климатических, сколько исторических обстоятельств ставшее столь желанным, столь сакральным, и столь метафорически насыщенным для всех нас.   То прискорбное обстоятельство, что в наших краях весна, — во всех смыслах этого слова, — всегда фатально опаздывает, всегда не поспевает за «общечеловеческим» календарем, всякий раз вгоняет если не в тоску, то в стойкую меланхолию.   Но непреклонная, хотя временами и нетвердая, хотя временами и подвергаемая разного рода сомнениям уверенность в том, что она все равно наступит, придает все же сил и стимулов жить дальше и, в общем-то, не унывать.",Неизбежность невозможного. Лев Рубинштейн о весне,https://mbk-news.appspot.com/sences/neizbezhnost-nevozmozhnogo-vesna/,2021-03-07 04:08:45 -0500

"Владимир Терехов on Twitter: ""Главная победа путинизма – не в бесконтрольном воровстве и даже не в безудержном произволе власти. Она – в апатии и глубочайшем отчаянии большинства от ощущения абсолютной невозможности хоть что-нибудь изменить в своей жизни ",Главная победа путинизма – не в бесконтрольном воровстве и даже не в безудержном произволе власти. Она – в апатии и глубочайшем отчаянии большинства от ощущения абсолютной невозможности хоть что-нибудь изменить в своей жизни к лучшему.,"Владимир Терехов on Twitter: ""Главная победа путинизма – не в бесконтрольном воровстве и даже не в безудержном произволе власти. Она – в апатии и глубочайшем отчаянии большинства от ощущения абсолютной невозможности хоть что-нибудь изменить в своей жизни ",https://twitter.com/Geschichter/status/1368490522097115141,2021-03-07 05:24:53 -0500

"Открытка on Twitter: ""Силовикам, которые разгоняли оппозиционные митинги во Владимире, дали премии по 30 тыс. рублей. А именно 30 тысяч — это чтобы было больше похоже на 30 серебренников за предательство своего народа?"" / Twitter","Силовикам, которые разгоняли оппозиционные митинги во Владимире, дали премии по 30 тыс. рублей.  А именно 30 тысяч — это чтобы было больше похоже на 30 серебренников за предательство своего народа?","Открытка on Twitter: ""Силовикам, которые разгоняли оппозиционные митинги во Владимире, дали премии по 30 тыс. рублей. А именно 30 тысяч — это чтобы было больше похоже на 30 серебренников за предательство своего народа?"" / Twitter",https://twitter.com/openrussia_team/status/1368254600491458562,2021-03-07 05:26:11 -0500

"Павел_Зыков on Twitter: ""Что за страна - снова надо ждать, пока помрёт очередной упырь."" / Twitter","Что за страна - снова надо ждать, пока помрёт очередной упырь.","Павел_Зыков on Twitter: ""Что за страна - снова надо ждать, пока помрёт очередной упырь."" / Twitter",https://twitter.com/zykov_doctor/status/1367914969271066628,2021-03-07 05:27:08 -0500

Facebook,"На стороне тирана Вернемся, однако, к проблеме политической эмиг­рации. На самом деле Герцен был лишь первым, кто нашел в себе силы «подвергнуться обвинению в измене». За ним последовали сотни русских оппозиционеров — от народников до социал-демо­кратов. Самыми известными из них были Георгий Плеханов, проведший в изгнании почти всю сознательную жизнь, и Владимир Ульянов, боровшийся, как и Курбский, за поражение своего правительства, а стало быть, — по логике государственников — против своего отече­ства. Естественно, все они одинаково были в глазах большинства из­менниками, всех судили, как Горский князя Андрея. А потом случился 1917-й. И точка зрения большинства изменилась, как по мановению волшебной палочки. Герцен, Плеханов и Ленин превратились вдруг из предателей в святых. В силе остался лишь один приговор — слов­но бы никакого 1917-го и не было. И то был приговор Курбскому. Почтенный советский академик назвал знаменитый обмен пись­мами «перепиской царя с изменником». Другой комментатор к «По­сланиям Ивана Грозного» говорил о Курбском и обо всей группе рус­ских политэмигрантов в Литве (Владимир Заболоцкий, Марк Сарыхозин, старец Артемий, Тимофей Тетерин) не иначе как о «государевых изменниках» и «крестопреступниках». И у профессора Р.Г. Скрынникова уже в 1970-е не нашлось для князя Андрея других выражений, кроме как «изменнические переговоры», «изменнические сноше­ния», «история измены». И даже не спросил он — измены кому? А когда раздался в журнале «Юность» тихий голос поэта — не ис­торика — задавшего логичный вопрос по поводу Курбского: чем, кроме измены, можете вы отплатить тирану, когда тиран сокрушает вашу страну? — группа советских генералов, даже не подозревая, что повторяет Горского, направила в ЦК КПСС сигнал о том, что ав­тор «зовет молодежь к предательству». И ни один историк не всту­пился за Олега Чухонцева. Ясно, конечно, что поступок Курбского ассоциировался в голо­вах бдительных генералов с предательством их бывшего коллеги ге­нерала Власова в Отечественной войне. Ясно, с другой стороны, что серьезный историк вполне мог бы объяснить им, а заодно и всему честному народу, разницу между тотальной войной XX века, где на кону стояло само существование России, и позднесредневековой войной государей, где решалась лишь судьба тирана (царь и впрямь совсем недолго прожил после своего эпохального поражения). Вдо­бавок речь в 1560-1570 годы шла вовсе не о защите отечества, но об откровенной агрессии против другой страны, о захвате чужой зем­ли. И стало быть, изменил Курбский вовсе не России, но тирану, гу­бившему его отечество. Увы, не нашлось такого историка в России, а на Западе и подавно — ни в 1970-е, ни в 1980-е, ни в 1990-е... Вот я и говорю, что касаемся мы здесь самого чувствительного места Иванианы, затрагивающего глубочайшие основы миросозер­цания русских «государственников». Ибо ни в одном другом сюжете не проявилась диктатура государственного мифа так открыто, так демонстративно и беззастенчиво, как в вопросе об отношении к Курбскому. Здесь нервный центр, здесь тест на свободу мышления, здесь больная совесть русской историографии.Ни к кому в нашей истории не была так беспощадна судьба, как к князю Андрею. За четыре с половиной столетия — до советской власти и после нее — не нашлось ни одного историка, кто поднял бы голос в его оправдание, кто опроверг бы... Но кого же, спрашивает­ся, пришлось бы опровергать этому предполагаемому смельчаку? Скрынникова, который заимствовал свое мнение у Горского? Гор­ского, который заимствовал его у Соловьева? Соловьева, который заимствовал его у Карамзина? Карамзина, который заимствовал его у Татищева? Но ведь и Татищев ничего не придумал, он тоже заим­ствовал — у того, чьи выражения цитировали комментаторы к «По­сланиям Ивана Грозного». У того единственного, кто ничего не заим­ствовал, — у тирана. Вот и добрались мы, наконец, до первоисточника, до истинного вдохновителя всех историков и генералов, дружно на протяжении столетий проклинавших «изменника». И, что самое здесь интерес­ное, никто из них почему-то не задумался о простом историческом факте. Мы ведь с читателем видели, что до царя Ивана московское правительство принципиально и с большим либеральным пафосом стояло за свободу личного политического выбора. Пусть из корыст­ных видов, но решительно отказывалось оно трактовать политичес­кую эмиграцию как «зраду». Оно высмеивало литовские ноты и из­девалось над королем, который пытался навязать ему эту трактовку. Грозный первым в России поставил вопрос «по-литовски», т.е. так, как стоял он потом в Москве четыре столетия. Его символ веры гла­сил: «Кто противится власти — противится Богу... Дети не должны противиться родителям, а рабы — господам». Это царь цитировал апостола Павла. Его не смущало, что Павел говорил о рабах, а он о царском со­ветнике и прославленном своей отвагой полководце — о герое. А вот Курбского это смущало. Ибо чувствовал он себя не рабом, но так же, как впоследствии Герцен, свободным человеком. И пото­му суждено ему было стать первым в русской истории, кто отважился отвергнуть альтернативу политической эмиграции, которую предла­гало ему устами Грозного государство: «Если ты праведен и благоче­стив, почему не пожелал от меня, строптивого владыки, пострадать и принять мученический венец?» Так не за то ли, что отверг страшную царскую альтернативу — рабство или мученичество, — не за то ли, что предпочел им изгнание и борьбу против тирана, единодушно провозгласили князя Андрея изменником русские историки? И разве не означало это, что встали они в этом роковом споре на сторону тирана? Измена кому? Карамзину, хоть и назвал он одну из глав IX тома «Измена Андрея Курбского», проблема представлялась куда более сложной, чем Горскому и его последователям. И это в общем- то понятно, если иметь в виду, что несколькими страницами раньше он так описывает ситуацию, предшествовавшую бегству князя Анд­рея: «Москва цепенела в страхе. Кровь лилася; в темницах, в монас­тырях стонали жертвы; но... тиранство еще созревало, настоящее ужасало будущим». Мог ли, спрашивается, Карамзин осудить чело­века, который в момент тотального террора не стал дожидаться, ког­да придутза ним палачи? Ведь тотальность террора как раз и означа­ла, что ничего больше уже не зависело от его поведения, но лишь от каприза тирана, от темного слуха, от злого навета... «Он [Курбский], — полагает историк, — мог без угрызения совес­ти искать убежища от гонителя в самой Литве». Простить ему не мог Карамзин другого: «к несчастью, [он] сделал более; пристал к врагам отечества, он предал свою честь и душу, советовал, как губить Рос­сию». Казалось бы, великолепный историк, переживший ужас и три­умф Отечественной войны 1812 года, должен был видеть разницу между нею и грабительской авантюрой царя, которого сам же назвал мучителем. И тираном, между прочим, тоже. Но нет, и он не видел. С Карамзиным, впрочем, всё понятно. Тиран-мучитель, каким бы он ни был, олицетворял тем не менее самодержавие. А самодержа­вие было для него священным Палладиумом, душою России, чем-то, возможно, даже большим, чем Россия. Вспомним, как откровенно воскликнул несколько десятилетий спустя Константин Леонтьев, со­вершенно разделявший эту карамзинскую веру: «Зачем нам Россия несамодержавная и неправославная? Зачем нам такая Россия?»",Facebook,https://www.facebook.com/alexander.yanov.75/posts/10216589959376246,2021-03-08 02:55:55 -0500