Война в наши двери стучится,
предательски ломит в окно, –
ну что же, ведь это случиться
когда-нибудь было должно!
Об этом и в песнях мы пели,
и думали столько годов:
за нами высокие цели,
чтоб каждый был драться готов…
Охвачена мыслью одною,
всей массой объединена,
встает большевистской стеною
взволнованная страна.
Не будем ни хвастать, ни охать:
нам в мире с фашизмом – не быть;
кровавую руку – по локоть
должны мы ему обрубить.
Вперед – и без останова!
Фашизм разгромим навсегда,
чтоб это проклятое слово
исчезло с земли без следа;
Чтоб эти кровавые руки
детей не пугали в ночах;
чтоб ихней звериной науки
погас зараженный очаг.
Вперед – и победа за нами,
за славной советской самой –
гордящейся сыновьями
двухсотмиллионной семьей!
23 июня 1941 г.
Он хочет
с Наполеоном
сравняться, потея…
Но тот
был действительно зорок и храбр,
а у этого
в его чудовищные затеи
вложены
только ложь и нахрап.
На того
заглядывались пирамиды,
величественные
свидетельницы веков,
а на этого –
горы убитых
женщин
и стариков.
Мечтает он
походить на Аттилу,
но того
потоком времени мчало вперед,
а на этого
сумасшествие накатило,
и он –
против времени прет.
Не поставишь с ним рядом
и Чингисхана…
Без всяких особых красот
любое имя
рядом с ним благоуханно,
так от Гитлера
тленом несет!
Представьте его –
пред Тимуром:
вот, дескать,
вздумал приблизиться к вам!
Тимур на него
поглядел бы хмуро
и – плетью
расшиб пополам.
Не тревожьте
древние тени:
как бы ни были
они жестоки,
какие б ни делали
опустошенья, –
этот –
не из таких!
Несовместимы гений
с гниеньем!
А этот,
пока не начало рассветать,
только и умеет,
что по-гиеньи
спящих
за глотку хватать.
Вот он
на нашей показался дороге…
Небо!
расколись от артиллерийских гроз!
Красная Армия!
переломай ему ноги,
чтоб он отсюда
и костей не унес!
30 июня 1941 г.
Наши силы –
неисчислимы,
но,
чтоб направить их против врага,
чтоб били они в цель,
а не мимо, –
жизнь,
по-военному стань строга!
Благодушье
с дороги сбросим,
худую траву –
из поля вон.
В того,
кто беспечен,
вглядимся и спросим;
кто он?
Прямо – на слове –
не словишь труса…
Мы,
как горючее с чердаков,
выбьем
огнеопасный мусор
из голов
паникеров и дураков.
У страха –
не глаза велики,
а рот,
не потакай
фантазии шаткой;
если слышишь,
что кто-нибудь врет, –
рот
затыкай ему шапкой.
Каждое утро,
вставая с постели, –
пола
еще не коснулась нога, –
помни об общей
единственной цели:
как
расшибить врага!
Узнаем друг друга
не по наряду, –
тех,
кто близок
и верен нам, –
по твердому шагу,
по смелому взгляду,
по крепко сжатым губам!..
1941
Что пред этим
битвы Трои,
что времен
давнишних рать?!
Вот герои –
так герои,
это
надо рассказать!
Эй,
герои битв былого,
полюбуйтесь
на внучат:
как
невыдуманно ново
эти подвиги
звучат!
До конца
с врагом бороться,
до последних пуль
в стволе.
А потом,
Степан Здоровцев,
притарань
врага к земле.
Нам –
великая порука
эта
воинская честь.
Лейтенант
Михайло Жуков
в грязь
врага заставил сесть.
Будем гнать
до их притонов,
в небо кинув
сотни звезд,
как товарищ Харитонов,
обрубив
фашистам хвост.
Бейтесь крепче,
соколята,
рвитесь в гущу,
ястребки,
чтоб
у недругов проклятых
стали
руки коротки!
Это –
только первых трое.
Юность
в быль переросла.
А за ними –
ввысь, герои,
в бой, герои,
без числа!
11 июля 1941 г.
Подтянулась Москва,
погрознела,
город
в руки оружье берет;
за великое
общее дело
в полный рост
ополчился народ.
Воротник
украинской рубашки,
козырек
полотняной фуражки
подровнялись,
построились в ряд,
незнакомец –
стал близок как брат.
Сотни
самых профессий сидячих
взяли на плечи
бремя войны;
разбираться
в военных задачах
добровольно
желают они.
Бухгалтерия –
рядом с ученым,
с лаборантом –
бок о бок монтер;
сердце в сердце,
потоком сплоченным
люди строек,
прилавков,
контор.
Будто что-то
тебе помогает,
если рядом с тобою –
шагает
человек,
тебе ставший сродни,
разделяющий
вровную дни.
Посмотрите в глаза
этим людям:
их упорная дума
строга, –
всем напором,
всей тяжестью будем
нажимать
и давить на врага.
Здесь никто
от испуга не прячет
под подушку
лица своего.
Бой
не нашею волею начат, –
нашей славой
закончим его!
Облетай по шеренгам
команда:
«Рота, смирно!
Повзводно вперед!»
Это двинулась с места
громада,
это –
город оружье берет!
12 июля 1941 г.
Пока Москва
обнесена
ночного сумрака стеною,
пока, усталая, она
объята сном и тишиною, –
огромный город
тих в ночи,
как наработавшийся
улей.
И только
светятся лучи
ночных
недремлющих
патрулей.
Курантов
смолк последний звук.
Затихли рынки
и вокзалы,
трамваи
свой замкнули круг…
Спешит
прохожий
запоздалый.
Куда он
направляет шаг?
Где запоздал?
Чего желает?
Внезапно вспыхнувший
впотьмах
его
фонарик освещает.
И света
тоненькая нить
на вас
свой луч
пытливо бросит,
и – документы
предъявить
вас
голос вежливый
попросит.
И если
мирный гражданин
спешит домой
своей дорогой, –
поторопись!
Но ни один
враг
не минует
кары строгой!
Сторожевых частей
войскам
немало
ведомо примеров,
как охраняется
Москва,
им
свой ночной покой
доверив.
Змеей
не проползти беде
под человечьим
зорким взглядом, –
везде
войска НКВД
ее
к земле
прибьют прикладом.
И мышью
ей не проскользнуть:
из мрака выловивши,
ярок
везде ей
перережет путь
внезапно вспыхнувший
фонарик.
Ни наших рук,
ни наших пуль
не обойти
уловке вражьей:
ночной
сторожевой патруль
повсюду
бодрствует на страже.
И, пробираясь
из засад,
изловленный
ночным патрулем,
поднимет руки
диверсант
под пристальным
бессонным дулом.
Плеснет
серебряная трель,
осветятся
сияньем лица…
Спокойно стой,
великий Кремль!
Спокойно отдыхай,
столица!
Со всех застав,
со всех концов,
на миг
не сморенные снами,
следят
глаза твоих бойцов
за промелькнувшими тенями.
Не проползти змеей
беде
под человечьим
зорким взглядом. –
ее
войска НКВД
прибьют
к земле
тугим прикладом!
1941
Ребенок вдали закричал:
«Не надо, не надо, не надо!»
Пронзительный крик отвечал
на то, чему сердце не радо;
На то, чему чужды зрачки,
и губы, и руки, и ноги;
разодрано время в клочки
стенаньем воздушной тревоги.
Вот так начиналась война,
пред нею – все звуки не громки:
качнется квартиры стена,
и рухнут на плечи обломки.
Ударит тяжелый снаряд,
размечет железо и камень, –
и старые стены горят,
нетронутые веками.
Все стало непрочным, как дым,
и думалось горестно людям:
«Умрем или победим!»
Мы этих времен не забудем.
Потом мы привыкли к войне
и стали носить ее имя,
и стали, обычны вполне,
детали ее – бытовыми.
Набухши ее молоком,
дыханьем ее ядовитым,
мы взгляд устремляли мельком
к обманам ее и обидам.
Мы стали до губ тяжелеть
под всем, что на сердце сгружалось.
Железо ли надо жалеть?
Железо не знает про жалость!
И только на душах налет,
как бы от гранильного шлака,
ее непомерных тягот,
ее несводимого знака.
Мы сами втянулись в валы
стальных и железных прокатов
и сами вложились в стволы
нацеленных автоматов.
Поэтому – неотвратим –
растет наш напор, прибывая;
мы сами, как пули, летим,
сквозь воздух летим, запевая;
Сквозь время летим и поем
и светимся сами от пенья –
о самом большом, о своем
предел перешедшем терпенье.
Уже нас назад не вернуть,
мы порохом пущены в дело,
навеки проложенный путь
должны долететь до предела.
Рукой нас теперь не словить,
как взмывшую в небо комету,
бронею не остановить, –
на свете брони такой нету.
Мы насквозь ее просверлим,
куда бы враги ни засели,
покуда не дрогнет Берлин,
пока не ударим по цели!
1941
Стрелок следил
во все глаза
за наступленьем неприятеля,
а на винтовку стрекоза
крыло хрустальное приладила.
И разобрал пехоту смех
на странные
природы действия, –
при обстоятельствах
при всех
блистающей,
как в годы детские.
И вот –
сама шагай нога –
так в наступленье
цепи хлынули,
и откатилась тень врага
назад
обломанными крыльями.
И грянул сверху бомбовоз
и батареи
зев разинули –
за синь небес,
за бархат роз,
за счастья
крылья стрекозиные.
1941
Немало тревоги,
немало досад
врагу причиняет
воздушный десант.
Отважные люди,
отборный народ
скрываются в люки:
прощай, самолет!
Четыре гранаты,
один автомат
немало, ребята,
врагов истребят.
За каждого нашего
их – пятьдесят, –
ведет свои счеты
воздушный десант.
Послушайте-, случай
какой был с одним –
с пушинкой летучей –
с бойцом молодым.
Заметили гансы,
что парня с высот
на ихнии линии
ветер несет.
Секунда и – пули,
прошив парашют,
десантнику саван
из шелка сошьют.
Замешкались немцы,
глотают слюну:
пускай опускается
в ихнем плену.
Зарядов не тратя, –
попробуй присядь, –
повесят на стропах
воздушный десант.
Гранаты на взводе,
подмоги не ждать –
на всем небосводе
своих не видать.
Он с лету гранату
швыряет в окоп, –
у фрицев глаза
вылезают на лоб.
Он с ходу вторую,
коснувшись земли, –
враги врассыпную
в кусты поползли.
Отцеплены стропы,
приклад на весу…
Родимые тропы
скрывают в лесу.
Четыре гранаты,
один автомат
немало, ребята,
врагов истребят.
За каждого нашего
их – пятьдесят; –
ведет свои счеты
воздушный десант.
