Она тихо пришла, как мышонок пред смертью
поникает в мягкие лапы кота.
На лице ее белом
на белом
конверте
сергучом был красный кружок рта.
И в лицо мое гарью плеснуло и дымом!
Тленьем ее отгоревшей души.
– Ты забыл,
мой жестокий, забыл
о любимой,
о возлюбленной грезя в тиши.
Это сердце дрожит, словно пьяницы руки
принимая нежность в былом.
Дорогой!
я почти научилась любить мои муки. Мой родной!
Не могу я. Пусть вместе умрем.
В этот час я был полон другой,
открытою мной,
как флакон слишком резких духов.
Той,
что вдруг над моей золотой
тишиной
застучала монистом зрачков.
И я всхлипнул в ответ: Что-ж! Согласен! Окончим,
вместе, то что сумели мы вместе начать.
Кастаньет не услышу ярче и звонче
а стихания их не могу услыхать.
Только выстрел. Другой. Лепестками возлегших магнолий
встали ангелы вдруг, и им бросил до дна:
– Да, она
умерла от рыдательной боли,
я ж от страха изведать, то что знала она.
И на землю я крикнул этим толпам влюбленным,
исстрадавшимся, ждущим и не смеющим сметь:
– Да! Под марши победы тяжело побежденным,
но еще тяжелей победившим владеть.
декабрь, 1917
Дайся,
дайся тело
мое спелое!
Вероятий сделай больше:
пламенных глаз не гасит
соседка из Польши.
Даром ли солнечный страж
ехидно ласкает ноги?!
Кто имеет солидный стаж
сердце брось на дороге!
Все равно
все равно погубят
и вас
и меня
и всех –
эти раны – раскрытые губы,
это сердце – разбитый орех.
Глаз не опустим ставень
знаю –
ни я,
ни ты –
лишь крепче любить заставим
асфальтовые цветы!
Февраль, 1923
Глаз Ваш прорван –
слезу за слезой льет
и стенки сердца солью гложет.
О, кто ж
восторженно
сожмет
мешок, таящий слезы
и капле даст
бежать по скату груди?
Неровен час –
и глаз утонет мой.
Не зеленью горит
он серый –
верный.
