В 876 году перед уэссексским королем Альфредом стоял вопрос, решение которого доставляло массу проблем любому королю-христианину раннего Средневековья, имевшему несчастье вести переговоры с викингами-язычниками: как принудить людей, не боящихся гнева Божьего, исполнять данные ими клятвы? В это время его войско осаждало небольшой городок Уэрхем на южном побережье Уэссекса, в котором заперся разорявший округу отряд норманнов. Взять крепость англосаксам никак не удавалось, но и осажденные не могли пробиться на волю. Очевидным выходом из создавшейся патовой ситуации могло быть заключение соглашения, по которому в обмен на свободный проход викинги дали бы обещание покинуть пределы королевства. Но как обеспечить его выполнение? Ведь «даны» не страшатся кары христианского Бога и ни во что не ставят жизнь ни своих, ни тем более вражеских заложников. Альфред избрал, на первый взгляд, логичное и прагматичное решение: коль скоро клятва на христианских реликвиях бесполезна, быть может, викингов свяжет присяга, данная по языческому обряду? Норманны в Уэрхеме выразили свое согласие и в ходе торжественной церемонии на «круге Тора» поклялись убраться восвояси. Стороны обменялись заложниками, а Альфред еще и подкрепил сделку уплатой некоторого количества столь ценимого «данами» серебра. Ближайшей же ночью, однако, скандинавские разбойники предательски нарушили данное слово и, перебив заложников, под покровом темноты ускользнули из Уэрхема. Армия Альфреда преследовала вероломного врага, но не сумела перехватить его: викинги завладели Эксетером и укрепились там...
Когда примерно семнадцать лет спустя один из приближенных короля Альфреда и его первый биограф, епископ Ассер, излагал описанный эпизод в своей книге, он в целом следовал рассказу недавно составленной «Англосаксонской хроники», но внес в него одно небольшое, но чрезвычайно примечательное изменение. В том месте, где составитель хроники гордо сообщал о том, что викинги поклялись королю «на священном круге — почесть, которой они до того никому не оказывали» (him þа aþas sworon on þат halgan beage, þe hie ær name þeode noldon), Ассер видоизменил повествование таким образом, чтобы в его тексте норманны «дали клятву на тех святых реликвиях, которые король почитал более всего, после самого Господа» (et sacramentum in omnibus reliquiis, quibus ille rex maxime post Deum confidebat, iuravit)1. Его Альфред, христианский король-воин, ведущий священную войну со скандинавскими идолопоклонниками, никак не мог полагаться на действенность языческого ритуала, а тем более принимать в нем участие. Процесс мифологизации его образа начался.
К сожалению, мы не знаем, как в действительности выглядел Альфред Великий, поскольку ни одного его прижизненного изображения (исключая весьма трафаретную монетную чеканку) не сохранилось. Тем не менее художники и скульпторы не раз пытались воссоздать его образ. В центре Винчестера, в самом начале Хай-Стрит, возвышается монументальная статуя короля Альфреда, автором которой является Хамо Торникрофт. Бронзовое изваяние высотой 2,7 м установлено на той же высоты гранитном постаменте весом в одну тонну. Альфред с исполненным решимости бородатым лицом держит за лезвие в поднятой правой руке перевернутый меч таким образом, что гарда оружия превращена в крест; левой рукой он опирается на круглый щит. Это образ христианского воителя и — одновременно — типичного англичанина викторианской эпохи.
Открытие этого памятника 20 сентября 1901 года оказалось кульминацией общенациональных торжеств, отмечавших тысячелетие со дня смерти[1] «Альфреда Доброго, Альфреда-правдолюбца, Альфреда, основоположника своей собственной и нашей страны»3. Наполненное морскими и военными парадами, высокопарной риторикой, сочиненными по случаю музыкой и стихами празднование должно было стать, по выражению одного из его устроителей, «замечательной демонстрацией патриотизма, каждое мероприятие и церемония которой могли бы воздействовать на общественное сознание»4. После проповеди епископа Винчестера P. Т. Дэвидсона и «Хорового дифирамба» органиста винчестерского кафедрального собора Дж. Б. Арнольда к ликующей толпе обратился бывший премьер-министр Англии граф Розбери: «Царственная скульптура, которую я сейчас открою, является плодом воображения художника, а потому Альфред, которого мы чествуем, вполне может быть лишь идеализированным образом. Наши истинные знания о нем скудны и неопределенны. Тем не менее именно с его именем мы небезосновательно связываем лучшие качества не только короля, но и человека... Поистине в нем мы чествуем не столько поразительную личность, во многом определившую нашу историю, сколько настоящего англичанина, идеального монарха, родоначальника могущества этой страны. Чем объясняется тот факт, — задавался вопросом Розбери, — что еще тысячу лет тому назад жил великий человек, с которым мы ассоциируем возникновение нашего величия и нашей мощи? Не множащимся ли предчувствием Британской империи, не предзнаменованием ли грядущего империализма?»5
В своем панегирике Розбери буквально вторил оценкам известного апологета викторианской Англии, сэра Уолтера Безана, для которого Альфред был «типичным представителем нашей расы — будь то англосакс, американец, англичанин или австралиец — в своих лучших и благороднейших проявлениях»6. Торжества, о которых шла речь выше, в значительно меньшей степени были чествованием реального исторического лица, неслучайно, поднимая тост во время ланча, который последовал за открытием скульптуры, Розбери честно признавался, что его знания об этом короле «довольно элементарны в том, что касается фактов»7, — нежели манифестацией национальной гордости людей, ставших столь выдающейся нацией и построивших столь мощную державу. Для экс-премьера и его современников Альфред, таким образом, стал отцом-основателем не только новой Англии, но и всей Британской империи.
Четвертью века ранее принцем Виктором Гогенлоэ-Лангенбургом (позднее известным как граф Глейчен), племянником королевы Виктории и талантливым скульптором, был запечатлен в камне чуть иной образ Альфреда. Его скульптура, воздвигнутая со значительно меньшим шумом в 1877 году, украшает центральную площадь Вонтиджа, небольшого городка в графстве Оксфордшир, считающегося местом рождения победителя норманнов. Этот менее известный монумент в каком-то смысле также служит воплощением викторианского идеала правителя. Столь же мужественно вглядываясь вдаль, как и его собрат в Винчестере, этот Альфред, в отличие от него, опираясь правой рукой на рукоятку большого боевого топора, одновременно левой прижимает к груди рукописный свиток.
Это уже не только король-воин, но и король-мудрец, король-законодатель, король, покровитель церкви, что подчеркивает высеченная на постаменте надпись: «Альфред нашел ученость в упадке и возродил ее; образование в пренебрежении — и воскресил его; законы были недееспособны — он дал им силу; церковь находилась в унижении — он восстановил ее значение; страна подвергалась разорению жестокого врага — он освободил ее. Имя Альфреда будет жить до тех пор, пока человечество будет уважать свое прошлое».
Не исключено, что именно эти статуи вдохновляли викторианских биографов Альфреда, начиная от популярных работ Уолтера Безана и Томаса Хьюза8 и кончая высоконаучными трудами Беатрис Лиз9 и Чарльза Пламмера10. Последняя публикация наиболее типична: посвятив почти двести страниц серьезному критическому анализу жизни и деятельности уэссексского короля, Пламмер завершает свое исследование сравнением Альфреда с «императором-язычником Марком Аврелием, святым королем Людовиком IX, Карлом Великим и нашим собственным Эдуардом I». Из всех этих правителей, с точки зрения Пламмера, подвигам и доблестям Альфреда отчасти соответствовал только Людовик, да и тот лишь приближался к ним, ибо «прикрывал налетом святости преступный деспотизм, в конце концов сметенный одним из самых страшных катаклизмов в истории». Альфред же, со своей стороны, был «одним из тех чрезвычайно редких исторических деятелей, свершения которых при жизни и память которых после смерти стали сплошным благодеянием для их народов»11. А для известного вигского историка Нормандского завоевания Эдуарда Фримена Альфред и вовсе был не кем иным, как «самым идеальным лицом мировой истории»12.
С тех пор прошла эпоха. Как справедливо подметил один из современных исследователей, «скульптура Альфреда по-прежнему возвышается в центре Винчестера, но это уже не памятник королю девятого века, но, скорее, осколок имперской мечты века девятнадцатого»13. В наши прагматичные времена давно вышли из моды христианские добродетели, подлинным олицетворением которых служил для викторианцев король Уэссекса. Склонилась к закату Британская империя, а такие понятия, как «империализм», «нация», «величие государства», приобрели совсем иное значение. Да и сам Альфред, казалось бы, навсегда превратился в полулегендарный персонаж английского фольклора, с одной стороны, и в объект изучения и преподавания университетских профессоров и историков английской литературы — с другой.
