Старый Маз, надрывно рыча, медленно заползал на серпантин. Водитель, перекрикивая рев двигателя, мотнул головой в сторону прицепа:
– Лишь бы не сползла балка. Потеряем ее на подъеме, все движение перекроем. С гаишниками не расплатимся.
На повороте двигатель закашлялся, подавившись воздухом, и машина задергалась, норовя остановиться.
– Черт, нужно было еще внизу долить солярки, воздух подсасывает.
– Саня, что делать?
– Что делать, что делать? Заправляться!
Водитель достал из-под сиденья монтировку, упер ее в педаль газа и, крикнув мне:
– Подрули если что, – и … на ходу выпрыгнул на дорогу …
… Саня был убийцей. Не прям уж так и душегубом, но сел он именно за убийство. Во время юношеского максимализма и гормональных всплесков, про которые в советское время, как- то не принято было говорить, он с товарищами, выпив предварительно по бутылке пива, ввязался в чужую драку. Зачем? Опять же из-за них … гормонов. Дралось человек двадцать, кто с кем непонятно. Но потом выяснилось, что через несколько дней, один из дерущихся, умер в больнице. Следователи долго разматывали этот клубок – кто против кого и когда. Ну, а когда размотали, хотя может никто ничего и не мотал, вышло по всему, что убил несчастного Саня. Вроде как ударил, человек вроде упал, вроде ударился головой, ну и т. д. В общем, присел он на десять лет.
Сидеть Сане пришлось на очень крайнем севере. Зона, в которую он попал, валила лес. Нравы были таежные. Попасть на лесосеку или остаться в зоне на внутренних работах было буквально опасно для жизни. А так как статья у Саньки была серьезная, значит и смотрели на него особо, и чтобы ну уж точно кого-нибудь в бараке или на лесосеке не ухайдокать по-настоящему и сесть уже лет на двадцать, Саня пошел в водители. Чтобы понимать, в зоне были вальщики – это те, кто непосредственно валил лес, были трелевочники и трактористы – они этот лес собирали, ну, а были водители, те, кто вывозил хлысты из тайги в леспромхоз. Опыта вождения у него не было никакого, ну как-то особенно водить в тайге-то и не надо. Заполз в колею, уткнулся в задние фонари впереди идущей машины и сопи себе в две дырочки. Ни обгонять, ни разворачиваться не нужно, светофоров и гаишников нет. Держи дистанцию и все. Ну, а если по недосмотру или заснумши получалось «догнать» впереди идущего, правили ломом и кувалдой. Не до красоты. Техника была советская, ездила и ладно.
Так Саня стал водителем длинномера-лесовоза. По первости конечно было тяжко. Ну, а кому в зоне легко. Научился и бортировать голыми руками, и в движке ковыряться, и вообще с техникой познакомился плотно. Через некоторое время Саньке даже разрешили вызвать жену, чтобы она жила в поселке при зоне и иногда могла с ним видеться. Жизнь потихоньку налаживалась. И вот, как-то в одну из особенно лютых зимних вьюг, Санька пропал. Вернее не пропал, его бросили. В колонне груженых лесовозов, уже выстроившихся по дороге, Санькин КРАЗ был последним. Только двинулись – сорвался снежный шквал. В мгновенье ока видимость пропала совсем. Нужно было просто держать обороты и надеяться, что в белом месиве не прозеваешь поворот. Саня поворот не прозевал, он просто … заглох. Движок похныкал как-то жалобно и встал. Саня выскочил из кабины, пытаясь пешком, по сугробам догнать идущую впереди машину, но, даже не увидев ее огни. Колею засыпало мгновенно. Побоявшись потеряться в этом снежном вихре, Саня вернулся в свой КРАЗ …
Колонна пришла в леспромхоз без одной машины и соответственно без одного заключенного. Конечно, в зоне поднялся кипешь. Заключенного нет на месте. Это ж фактически побег. А с другой стороны, где ты его найдешь в такую погоду, еще и своих конвойных положишь … Руководство колонии подумало-подумало, посмотрело на ад, творящийся за окном, и справедливо рассудило, что пропасть-то Санька особо никуда не сможет. А когда стихнет непогода, тогда и посмотрим. Выживет – хорошо, ну а нет … Как говорится «Умер Никодим – ну и Бог с ним». Мудрые были руководители в той зоне.
Пурга бушевала десять дней. Десять дней молодая жена простояла у конторы леспромхоза, занесенной снегом статуей. Никто Саньку не искал.
Через десять дней пурга улеглась, и в заваленный снегом лес пошел бульдозер, пробивать трассу. Надо понимать, что бульдозер пробивал трассу для начала работы лесосеки, а не для поисков зека-бедолаги. Эта задача была вторичной. Главное запустить производство, ну, а найдется или нет, будем решать по факту. Через какое-то время бульдозер нашел Санькину машину, вернее огромный сугроб, из которого торчали концы хлыстов. Следов жизнедеятельности вокруг машины бульдозерист не обнаружил, просто подъехал, взял ее на буксир и потихоньку поволок на базу. В кабину не полез … чего он там не видел.
Стоявшая у конторы Санькина жена, увидев машину на буксире, так взвыла, что Санька очнулся, толкнул ногой дверь кабины и вывалился на снег. Вышедшие встречать бульдозер люди, шарахнулись в разные стороны от страшного, черного существа, нетвердо, стоявшего на ногах. Только жена кинулась обнимать это прокопченное и пропахшее горелой резиной тело, на котором блестели только белки глаз и зубы в щербатой улыбке. Находясь десять дней в снежном плену, Санька, маленьким ножиком, сделанным из сломанной ножовки и спрятанным снаружи кабины, изрезал и сжег в печурке, стоявшей в кабине вместо пассажирского кресла, всю кору с перевозимых бревен, обивку кабины, сиденье и четыре передних колеса. Пил топленую из снега воду и как белка, от голода, грыз шишки. Когда его взяли на буксир и кабина закачалась на кочках, Санька подумал, что отходит в мир иной.
Отсидел Санька от звонка до звонка и после освобождения вернулся в свой родной Кривой Рог. В стране уже вовсю бушевал капитализм, а так как делать он ничего не умел, кроме как ковыряться в моторе и крутить баранку, путь у него был один – в автослесаря. Пару лет проходив в «маслопупах»*, Саня выпросил у хозяина «убитый» Маз, подшаманил его и поехал на «биржу». Сначала стоял на «по городу», а когда денег хватило поменять резину, пошел «на межгород». Там мы с ним и познакомились. Познакомились только потому, что стоил он, на тот момент, триста пятьдесят долларов. Ну, не в смысле он стоил триста пятьдесят долларов, а в смысле просил он за свою услугу меньше чем все остальные на целых пятьдесят долларов. А в те времена на них можно было прожить семьей месяц. Пора прояснить ситуацию. В бурные девяностые мы с другом пытались торговать. Торговали мы металлом и лесом. Товар это длинный и для его перевозки требовался «длинномер», седельный тягач с полуприцепом. На криворожской бирже предложений было масса, но Саня стоил дешевле всех, чем нас и купил. Белобрысый, улыбчивый парень, сам не напрашивался, но и из виду нас не выпускал. Послонявшись среди новеньких «Вольво» и «Манов», предлагавших комфортный проезд, страховку от всего на свете и т.д. мы через некоторое время, как-то само собой, оказались в секторе для таких как мы нищебродов. Стали в сторонке обсудить ситуацию и принять решение. Тут Санька к нам снова и подошел. Узнав, что мы везем так называемую «меру»**, назвал цену в триста пятьдесят долларов. На наши доводы, что он, в смысле его полуприцеп, короткий и, что для его МАЗа наш вес – это серьезный перегруз, он с усмешкой ответил:
– С Вас солярка, мзда на постах и триста пятьдесят баксов. Дорога, машина и груз – это мои заботы.
Мы походили вокруг видавшего виды МАЗа, покачали головой, а Санька, скалясь, приговаривал:
– Пацаны, да шо тут ехать? Пятьсот верст всего! Утром будем в Севастополе.
С этого дня Санька стал нашим штатным водилой в Кривом Рогу почти на два года. Он брался за любую работу. Возил негабарит и перевес, задним ходом мог заехать, как говориться, в игольное ушко и там развернуться. С гаишниками, или кто там еще стоял на дороге, выходил разговаривать только он. Со своей фирменной улыбкой брал барсетку с документами и выпрыгивал из кабины навстречу неизвестности. На дороге встречалось разное. Может просто зарабатывает служивый копеечку, может облава налоговой, а может и «ряженые» вышли на охоту. В рейс мы уходили как за линию фронта. Все лишние на наш взгляд документы, бумажки, все к чему можно было прицепиться, оставлялось напарнику, который добирался домой поездом. Чтобы исключить откровенный грабеж и вымогательство, денег брали совсем в обрез, только на солярку и дань постовым. Я до сих пор помню, что от Кривого Рога до Севастополя был двадцать один пост. Самый страшный из них Шилова балка. Если обычно на посту дежурил один постовой, на четырех из них по двое, то на Шиловой Балке бывало и четверо. Так и считали, собираясь в дорогу, по двадцать гривен на постового. Все эти вопросы Саня разруливал сам. Примет вправо на обочину, не торопясь откроет свою барсетку:
– Ложи сюда сорок гривен.
– Саня, он же один.
– Смотри, в машине еще один шхерится. Типа спит.
И не было ни одного прокола. Только через полгода совместных поездок мы узнали, что Саня отсидел за убийство и до сих пор ездит без прав! В тайге, на зоне оказывается, не было автошколы! После этого мне как-то стало понятно, как он утрясал встречи и с гаишниками, и с братвой.
