В Италии вышел в свет роман В. Кочетова «Чего же ты хочешь?» Предисловие к роману написал итальянский коммунист и литературовед В. Страда. Ниже мы приводим отрывок из этого предисловия.
Эренбург в частных беседах называл Кочетова фашистом. Эта характеристика, кажется, не вызывает возражений, она пожалуй безукоризненна. Но мы не желаем употреблять эту характеристику при историческо-критическом, объективном и научном анализе, который собираемся сделать. Сколь бы обскурантистскими ни были инстинкты политического противника, мы не намерены пользоваться полемическим приемом, который заключается в приклеивании любому реакционеру ярлыка «фашиста». И нет ничего более печального, чем обмен выпадами между двумя крупнейшими «социалистическими государствами», согласно которым в СССР нарождается новая форма фашизма, а Китаем правит новый Гитлер. Политический результат таких порочащих утверждений ничтожен, а явление, которому приклеивается ярлык «фашистское» теряет свои весьма важные и оригинальные отличительные признаки, которые надо выявить и проанализировать, а не позволять им скрываться в кромешной тьме, где все ретрограды — мрачные и нечистоплотные. Метафорически можно, конечно, назвать американского маккартиста «фашистом». Но, не говоря уже о том, что маккартист мог бы предъявить историческое алиби: в свое время он воевал против фашизма, — с политической и критической точек зрения полезнее объективно изучить классовое положение и установить, при каких конкретных обстоятельствах возникли маккартизм и типично американская (впрочем, не только американская) антиинтеллектуальная традиция. Все это имеет прямое отношение к Кочетову. Мы не станем прибегать к легкому приему наклеивания ярлыков и попытаемся уточнить три русских источника кочетовщины.
Существует еще одно определение для Кочетова и ему подобных — их обычно определяют как «сталинистов», конечно, в метафорическом смысле. Но и с такого рода определением нельзя, по нашему мнению, полностью согласиться. В первую очередь потому, что Советский Союз уже длительное время проходит послесталинскую фазу, для которой характерна активизация общественных сил и прежде всего интеллигенции. Во времена Сталина немыслимо было бы появление романа, содержащего, как роман Кочетова, своеобразные конфликты, отражающего — пусть со злобной реакцией, с искажениями — новую историческую ситуацию. Собственно говоря, недопустимо столь поверхностное полемическое применение двух близких друг к другу терминов — «сталинист» и «фашист», ибо это вызывает подозрительную путаницу. Как ни расценивать сталинизм, его историческая и общественная природа отличается от природы фашизма. Убедительная идеологическая интерпретация этих двух явлений как равноценных форм единого «тоталитаризма» невозможна. По ряду аспектов сталинизм был хуже фашизма, ибо, если фашизм, с марксистской точки зрения, был новой формой буржуазной власти, не противоречившей ее классовой природе, то сталинизм был исключительно неожиданным перерождением социалистической власти, рожденной революцией, которая совершилась во имя освобождения человека и демократизации общества. Можно утверждать, что сталинизм столь же родственен социалистической демократии, как фашизм — буржуазной демократии. Но следует подчеркнуть при этом такую характерную черту сталинизма, как то, что и в СССР, и за его пределами огромные массы под знаменем Сталина развернули существенные коллективные действия, в которых были заложены их подлинные и глубокие социалистические устремления и чаяния.
С политической точки зрения вполне допустимо считать Кочетова «сталинистом», тем более, что сам писатель претендует на такое родство, но это ничуть не поможет нам понять существо вопроса. Впрочем, Кочетов, собственно говоря, еще в большей мере, чем по Сталину, тоскует по Берии; в романе читатель найдет немало слов и интонаций сожаления об исчезнувших «прекрасных временах», когда советское общество было зажато в железный полицейский кулак.
Бесспорно, что для послесталинской фазы советского развития характерны две объективные возможности: путь социалистической демократии и путь в направлении авторитарности, не терпящей возражений. Формы проявления этих двух возможностей могут, естественно, быть различными, и их немало. Первый путь может осуществляться и путем реформ сверху, лишь бы им сопутствовала открытая и гласная активность общественных сил. Второй путь может принять и форму псевдонародной активности, привлекая даже часть масс, хотя и путем традиционного военно-бюрократического деспотизма. Значение книги Кочетова состоит в том, что это своего рода политический манифест крайнего крыла тех, кто выбирает путь, направленный к авторитарности, не терпящий возражений. То, что предлагает Кочетов, — это не возврат к сталинизму (он немыслим); это, если применить метафорический синтез двух выше проанализированных терминов, — полумирная фашизация сталинского наследства…
…Рассмотрим теперь три источника кочетовщины. Дело идет о чисто русских источниках; следовательно, это не оскорбит националистическую самовлюбленность нашего великого писателя.
Самым богатым идеологическим источником являются «Союз русского народа» и «черная сотня» — движения крайних правых, возникшие в России в начале века и призванные бороться с ниспровергателями. Наиболее знаменательный аспект этих движений, богатая перспектива названных организаций состояла не столько в националистической и консервативной крайностях этого движения, сколько в его «народном» и «демократическом» характере. В свое время Ленин с чрезвычайной резкостью обрушился на характерные черты этого движения, анализируя эту «российскую Вандею», как он назвал движение, которое «соединяет в себе всю дикость азиатчины со всеми омерзительными сторонами утонченных приемов эксплуатации и одурачения…».[1]
Вот как автор анонимного письма (опубликованного в 1881 г. в реакционной газете «Московские ведомости» за подписью «Москвитянин и верный сын Отечества и царя») предвосхитил — будучи искренне озабоченным — вопрос ниспровергателям «Чего же ты хочешь?», и вот какие средства предлагал он, чтобы обессилить ниспровергателей и покончить с ними:
Интересна здесь и пророческая программа авторитарности «снизу», и синтез реакции и «демократичности», и частичное неверие в механизм и технику власти, чья идеологическая законность не вызывает ни малейшего сомнения, но которую хотят усовершенствовать при содействии «масс». Советский историк Рашковский, из статьи которого взяты приведенные цитаты, справедливо отмечает:
