Роман писателя-фронтовика рассказывает об освобождении Советской Армией народов Европы от фашистского ига, об освободительной миссии советского солдата-интернационалиста.
Весна сорок четвертого года была на редкость нетерпеливой. Ее первые дозоры появились еще в январе. И хотя их порой теснили метели с морозами, весна вводила в бой все новые силы теплых ветров и нескончаемых дождей. Дни и ночи наступала она под хмурым небом, мокла в окопах, по пояс в грязи брела по украинским шляхам и в конце концов смыла весь снег, вспучила реки, отогрела землю. Тогда, словно опомнившись, зима второпях пригнала караваны снеговых туч и затеяла яростную схватку. Только где теперь одолеть весну! День-другой, и снова примчатся ее хмельные ветры, пройдут живительные дожди, а из-за туч пробьется щедрое солнце — и конец зиме!
Но сейчас ненастье приводило начальника тыла полка Моисеева в отчаяние: увязая в снегу, едва ползут растянувшиеся обозы. Попробуй выполни тут приказ и поспей в полк вовремя! Хмуря обледеневшие рыжеватые брови, он с тоской вглядывался в белую мглу. Ни земли, ни неба!
Еще утром казалось, что с зимой покончено. Всю ночь лил дождь, и дороги развезло. Буксовали машины. Кони выбились из сил и еле тащились. Не день и не два — с месяц полковые обозы не могли угнаться за боевыми частями и плелись далеко сзади.
В недавнем бою тяжело ранило командира полка, и на его место назначили майора Жарова. Моисееву он не знаком, но говорили, крутой командир. Его батальоны первыми вышли к Пруту, и майор приказал тылам незамедлительно догнать полк.
Когда обозы втянулись в молдавское село, Моисеев, морщась, еще и еще поглядел на хмурое небо, на сугробы снега, в котором вязли изнемогшие кони, и с горькой решимостью махнул рукою:
— Заворачивай, распрягай!
— Вот разумное решение, — подъехал к нему верхом незнакомый полковник. — Заодно и я передохну с вами.
— Заходите, приветим, — пригласил его Моисеев.
— Моя фамилия Забруцкий, — отрекомендовался офицер. — Вот устрою коня — обязательно зайду. Я из компанейских.
Едва распрягли лошадей, как из полка прискакал вестовой с приказом двигаться без остановок. Моисеев неуверенно повертел в руках бумажку.
— Проходи, Зубец, в избу, — сказал он щуплому разведчику, прибывшему с приказом. — Малость передохнем и тронемся. У нас, браток, пельмени.
— Ох, и повезло мне, — переступая порог, обрадовался Зубец, — а то сухомятка оскомину набила.
— Приедем — и разведчиков угощу... Как там, в полку-то? Что за командир?
— Фамилию свою оправдывает: всем жару дает, — разоткровенничался Семен Зубец. — Молодой и, видать, толковый. На вид — чернявый, худощавый, а лицо строгое. Поглядит на тебя, будто насквозь видит.
Распахнулась дверь, и в комнату ввалился Забруцкий.
— А я в вашу дивизию еду, на должность замкомдива. Скоро начальником стану, — подмигнул он Моисееву, снимая бекешу.
Час спустя офицеры мирно беседовали за пельменями, выпили по стаканчику цуйки[1] посетовали на погоду, легко сошлись в прогнозе, что очень скоро им придется воевать за Прутом.
Зубец и ординарец Моисеева, разместившись в соседней комнате, собирались без помех вволю насладиться пельменями. Только принялись за первую тарелку, как Зубец увидел в окно своего дружка Серьгу Валимовского. Весельчаки-неугомоны, они любили подшутить друг над другом. Как-то на ночевке Валимовский насыпал на подушку Зубца нюхательного табаку, и Семен долго чихал под хохот разведчиков. Поэтому, увидев сейчас приятеля, Зубец решил созорничать в отместку. Схватив ковшик и зачерпнув воды, он выскочил в сени и притаился за стеной у двери. Ему хорошо слышно, как Серьга подымался по ступенькам крыльца. Едва приоткрылась дверь, Зубец с силой плеснул из ковша и захохотал во все горло. Но вдруг поперхнулся и с раскрытым ртом так и остался на месте: перед ним, мокрый и злой, стоял майор Жаров.
— Что за дьявольские шутки! — выругался командир.
— Т-т-товарищ м-майор, — заикаясь, оправдывался оторопевший разведчик, — я н-не в-вас хотел...
— Ладно, идите.
Когда майор скрылся за дверью, Зубец готов был растерзать Валимовского, а Серьга только покатывался со смеху.
— Ну, влепил, — поддевал он Семена, — прямо снайпер.
— Перестань.
— Теперь майор тебя запомнит.
— Перестань, прошу!
Дверь распахнулась, и в сени выскочил ординарец Моисеева:
— Что же ты натворил, Зубчик?
— Не говори, сам не знаю, что будет.
— Ладно убиваться, ступай: пельмени стынут.
— Бог с ними, с пельменями.
— Ступай. Я зараз слетаю тут.
Зубец с Валимовским уселись за стол.
— Можешь меня поздравить, Зубчик, — примирительно сказал Серьга, уплетая пельмени, — только что назначен ординарцем командира полка.
— Да ну, в самом деле?
— Вызвал к себе, расспросил, — продолжал Валимовский. — Я все начистоту выложил: и как у румын служил, и как бежал от них после освобождения Бессарабии, и как воевал с сорок первого. А командир говорит, дескать, мне не денщик нужен, а надежный помощник, расторопный, смекалистый боец. Сказал, и переводчиком у него буду. Хорошо знаю по-румынски. Не горюй, авось и тебя поддержу.
Зубец все же расстроился. Вот те и пельмени. Лучше уж ехать, может, забудется. Лишь бы выручить у Моисеева сумку. Слегка приоткрыл дверь и несмело поманил начальника тыла. Но тот, занятый гостями, отмахнулся с досадой.
— Погоди, дай им остыть, — сказал Валимовский.
Когда в хату вошел Жаров, Моисеев наполнял стопки.
— Нашего полку прибыло, — весело произнес он, приглашая к столу офицера.
— Садись, майор, за компанию, — поддержал полковник.
Подобные встречи на привалах были обычны, и майора никто не спросил, кто он и откуда.
Жаров пристально поглядел на Забруцкого, потом на Моисеева, чокнулся с ними и решительно поставил стопку на стол:
— В рот ее не беру, — тихо признался он, — только виноградное.
— Да вы как красная девица, — огорчился Моисеев.
— Что поделать!
— Ну как там? — нетерпеливо спросил Забруцкий.
— Тылы без ножа режут.
— Погода не солдат — ей не прикажешь, — вздохнул Моисеев.
— Люди сильнее погоды — они все могут, — возразил Жаров.
— Все, да не все, — заупрямился Моисеев.
— Те, что не пробавляются пельменями, все могут.
— Эка диковина, — отмахнулся начальник тыла. — В полку у нас чуть не каждый день пельмени.
— Давно тут? — поинтересовался Жаров.
— Да только что стали, невмоготу.
— А там с часу на час ждут приказа форсировать Прут.
— Что поделать, ночью дождь, а сейчас, смотрите, какая метель.
В дверь опять нетерпеливо заглянул Зубец. Моисеев рассерженно поднялся из-за стола и подошел к двери.
— Что тебе?
— Сумку дайте, поскачу обратно, а то комполка всыплет, пожалуй.
— Больно ты ему нужен.
— Тише, товарищ капитан, услышит же.
— Кто тебя услышит?
— Жаров!
— Что ты мелешь?
— Да он же за столом у вас...
— Как за столом? — прошептал Моисеев, закрывая за собой дверь.
— Ну да, у вас, разве не узнали?
Побледнев, Моисеев прислонился к стене. Вот те и «красная девица»!
— Как с сумкой-то, товарищ капитан?
— Иди ты к черту, — рассвирепел Моисеев. — Не до сумки тут...
Собравшись с духом, он вернулся к столу и с трудом отдал рапорт.
— Так как же вы кормите полк? — строго спросил Жаров.
— Товарищ майор, мы...
— Не оправданий, порядка требую, слышите, порядка! — подчеркнул Жаров и приказал поднять обоз по тревоге.
«Да разве коней убедишь словами: им овес подавай», — подумал Моисеев, а вслух сказал:
— Кони не выдюжат.
— Горячий обед бойцам приготовить на марше, — продолжал Жаров, — а всем офицерам тыла всю неделю выдавать сухим пайком. Пусть знают, каково без горячего.
— Слушаюсь.
— И смотрите, впредь не отставать!
— Слушаюсь, — упавшим голосом произнес Моисеев.
— А полк по-прежнему ежедневно кормить пельменями! — не без иронии заключил Жаров.
— Слушаюсь, — совсем раскраснелся начальник тыла.
Жаров, а за ним и Забруцкий направились к двери.
— А с пельменями у вас здорово получилось, — засмеялся полковник.
— Не люблю хвастливой болтовни, — ответил Жаров. — Пусть не бросает слов на ветер.
— Конечно, конечно.
Полковник лишь теперь сказал о своем назначении и, распрощавшись, уехал. Жаров расстался с ним без сожаления. Чувствовалось, они чем-то не понравились друг другу.
Майор прошел во двор, где его заместитель по политической части майор Березин уже разговаривал с коммунистами и комсомольцами тыловых подразделений. Разъяснив им приказ командира, он сказал, что беречь военное имущество — задача первостепенная, но беречь затем, чтобы как можно лучше заботиться о людях и обеспечить бой всем необходимым. Смуглое лицо его с узким прямым носом и белесыми слегка приподнятыми бровями горело воодушевлением. «Замполит у меня оперативен», — отметил про себя Жаров.
Когда обозы уже вытягивались на дорогу, офицеры заспешили в полк.
— Вот сила приказа! — сказал замполиту Жаров.
Березин хитровато прищурил глаза:
— Боюсь, без помощи обозы не придут вовремя.
«Это что, поправка или возражение?» — подумал майор, пришпоривая свою Стрелу.
Андрей Жаров позавчера принял полк, и работы стало невпроворот. Его права и обязанности неимоверно расширились, и, казалось, на все не хватает времени. Впрочем, командир не отчаивался. Ведь и год назад, когда впервые принял батальон, было точно так же. Сознание ответственности за жизнь сотен людей обязывало не размагничиваться и быть начеку. Им во всем должно руководить чувство долга. Значит, думай и думай!
Он устроился против Березина и придвинул к себе кружку с чаем. За окном лютовала метель. По пути в полк промерзли до костей, и обжигающий чай будто разливался по жилам. Сначала пили молча, заметно оттаивая с морозу.
— А настроение у людей боевое, — нарушил молчание Березин.
— С ними еще работать и работать.
— А как иначе? — согласился Березин. — Кое-кого, однако, пугает слишком крутой нрав командира полка.
— Лишь разгильдяи не любят порядка и дисциплины.
— Не нужно забывать, что приказ и убеждение всегда усиливают друг друга.
— Что же, уговаривать нерадивых?
— Нет, требовать и убеждать.
В дверь резко постучали, и через порог порывисто шагнул майор Костров, командир первого батальона. Возле его черных висков заметно бились жилки, он возбужденно раскраснелся.
— Разорили, вконец разорили, товарищ майор, — одним духом выпалил комбат.
Жаров недоуменно пожал плечами.
— Якорева забрали, Соколова с Зубцом тоже... — расстроенно перечислял Костров. — Семерых самых лучших выхватили. С кем воевать остается?
— Не шуми, комбат, садись, выпей чаю.
— Какой чай, если тебя, как белку...
— Перестаньте, Костров!.. — оборвал Жаров офицера.
— Ведь не для себя же я.
— А Жаров для себя? Березин для себя?
— Разве я говорю?
— Не говорите, так думаете. Пусть, дескать, другие дадут, а я не хочу: мне с этими легче.
Надув губы, Костров умолк.
— Садись, Аника-воин, — уже другим тоном предложил Жаров. — Ведь и Якорев, и Соколов с Зубцом, и все остальные — опытные разведчики.
— Я же в интересах батальона, — пытался оправдаться комбат.
— А я в интересах полка!
— Виноват, — опустил руки по швам Костров.
— То-то, — смягчился Жаров, отпуская командира.
Березин с досадой и сожалением поглядел вслед комбату. Прямо закоренелый собственник. Не батальон, а удельная вотчина. Что ж, придется держать его на прицеле.
— Опасная болезнь! — ответил Андрей на немой взгляд Березина. — И, как всякую, лучше не запускать.
После обеда штаб полка собрал комбатов, чтобы ознакомить их с последней армейской сводкой. Склонившись над картой Румынии, офицеры вглядывались в ее леса и горы, в холмистые равнины, испещренные жилками беспокойных рек и тонкой паутиной незнакомых дорог. Скоро им шагать по этим дорогам, пробиваться с боями. Жаров исподволь присматривался к командирам. У Кострова лицо замкнуто. У Думбадзе оно разгорячено, даже азартно. У Черезова — серьезно и спокойно. Андрею все нравилось в них: и самоуверенность Кострова, и порывистость Думбадзе, и выдержка Черезова. С такими людьми только и воевать по-гвардейски!
Андрей встал из-за стола и прошел к окну. Утром отсюда хорошо был виден Прут, его правый берег, где беспорядочно раскинулось румынское местечко. Теперь же все затянуто белой непроницаемой мглой.
— Ух и завируха! — вздохнул Черезов.
— Хоть трудности и безмерны... — начал было Жаров.
— Чего бояться, — перебил его Костров, — подумаешь, полюс трудностей! Не такое видели. — Слово «полюс» у него одно из любимых.
Жаров обернулся, пытливо взглянул на комбата:
— Бояться, конечно, нечего, а видеть трудности нужно.
— С того берега они станут виднее, — снова не сдержался комбат.
И в словах, и в том, как они были сказаны, Жаров почувствовал вызов. Ему вспомнилось, как позавчера Костров представлял батальон. Все делал как бы нехотя, держался подчеркнуто независимо. В нем ощущалось невысказанное сопротивление, скрытый протест.
— Перестаньте, Костров, — тихо сказал Жаров. — Офицер не мальчишка. Прежде чем сказать, ему подумать должно.
Черезов и Думбадзе смущенно переглянулись. А Жаров продолжал:
— Бессмысленные возражения не делают чести офицеру. Да и тон ваш совершенно недопустим.
— Виноват.
Отпустив офицера, Андрей задумался. Что же все-таки с Костровым? Не съедает ли его обида, амбиция, зависть? Или виной всему их прошлое?
Как ни верти, а счеты у них давние. Еще с начала войны. Жаров командовал тогда взводом, Костров — ротой. Защищая ключевую высоту, взвод Жарова израсходовал все боеприпасы и в горячке боя откатился. Командир роты рассвирепел и готов был расстрелять Андрея. Даже пистолет выхватил. Не подоспей командир полка, так бы и случилось. Но тот разобрался, вступился за молодого офицера. А Кострову, наоборот, сделал внушение — почему проглядел, не обеспечил взвод боеприпасами. С тех пор Костров поедом ел Андрея. Мстительно следил за ним и не прощал любого промаха. К счастью, вскоре они расстались надолго и воевали потом в разных частях. И вот встреча.
