– Папа ушел от нас, – огорошила Мама. – Садись ужинать.
– Вы развелись? – осторожно спросил Малыш.
– Да, – Мама поставила тарелки. – У него теперь будет другая жена.
– А как же я? – Малыш сглотнул комок навалившихся на глаза слёз.
– Будете встречаться по выходным, – отрезала Мама. – Ешь.
Каждый вечер Малыш прилипал лбом к холодному стеклу кухонного окна, пытаясь разглядеть сквозь падающий снег сутулую фигуру отца, спешащего забрать его – своего Малыша, с собой.
Каждый вечер пятницы он нетерпеливо выглядывал в узкий коридор их «хрущевки», ожидая звонка в дверь.
Потом он перестал ждать и вырос.
У отца родились другие дети.
Отец пришел на новоселье по случаю получения Малышом квартиры с другой женой и пакетом сахара на счастье по старинному литовскому обычаю.
Потом у Малыша родился свой малыш.
С отцом они созванивались все реже – сначала по праздникам, а потом и вовсе перестали.
– У твоего отца рак, – голос Мамы в трубке звучал приглушенно. – Была операция. Его разрезали и снова зашили. Сказали «неоперабельно».
От этого слова Малышу стало стыдно. Стыдно за то, что не звонил, не приезжал, а мог.
В больнице отец много говорил. Громко шутил, морщась от боли. А когда они обнялись, прощаясь, шепнул Малышу на ухо: «Прости».
Малыш рыдал в коридоре, прилипнув лбом к холодному стеклу окна, как тогда – в детстве.
ПЕРВОМАЙ НА СЕЛЕ
– Ну, вот, значит, я ему так – хрясь! – Саныч бьет заскорузлым кулаком в миску с квашеной капустой. – Молотком по башке.
– Участковому? – приоткрыл один глаз Карась.
– Ну, ты и лось, Карась, – Васька, проливая, разлил самогон по мутным рюмкам. – Про участкового – это Петруха рассказывал.
– Во-во, – Саныч поднял рюмку. – Не можешь пить – ешь!
Все, кто еще мог, чокнулись.
– А ну, цыц! – Петруха, покачиваясь, выглянул в маленькое окошко. – Как бы моя старуха нас тут не попукала.
– Надо сворачиваться, – Васька похлопал себя по карманам в поисках сигарет. – А то, мне еще в магазин за хлебом.
Начали собираться.
– Саныч, – Петруха опасливо косил в окно. – Карась, похоже, спекся.
– Похоже так, – Саныч, крякнув, вытер бороду рукавом и поставил пустую рюмку на стол. – Оставим здесь?
– С ясеня упал? – Петруха выкатил глаза. – А то ты мою Зинку не знаешь – ухватом сначала его прибьет, а потом и меня заодно.
– Да ладно вам, – Васька выкатил из глубины сарая садовую тачку. – Грузи, Петруха, багаж. Довезу с ветерком.
Пыхтя, взгромоздили Карася на тачку.
– Слышь, Саныч, – прикурив, Васька почесал лысину. – А какое сегодня число, а?
– Ну ты, вообще, кукушку отпил, – Саныч зачем-то посмотрел на наручные часы. – Мы за что пили?
– За что? – Петруха взялся за ручки тачки, пытаясь приподнять их.
– За всё, – заржал Саныч. – За де-е-ень…
– Рождения? – кивнул вопросительно Васька.
– Хренения, – Саныч пнул его по ребрам. – У кого день рождения?
– У кладовщика нашего – Серафима Ивановича, – уверенно поддержал друга Петруха.
– Когда? – обескуражился Саныч.
– В воскресенье, кажись, будет, – Васька сосредоточенно смотрел на свой бычок.
– Заранее нельзя, – уверил всех Саныч. – А первый тост за что был?
– А ты помнишь? – уважительно заглянул ему в глаза Васька.
– А то! – Саныч приосанился, подняв кверху указательный палец. – За день международной солидарности. Кого?
– Кого? – Петруха открыл рот, пытаясь сосредоточиться.
– Трудящихся, кулёма, – Саныч надвинул козырек кепки ему на глаза. – А с кем?
– Что с кем? – тупил Васька.
– Солидарности с кем? – терпеливо спросил Саныч.
– С неграми в Америке, – выпалил Петруха.
– Не угадал, браток, – Саныч укоризненно попенял ему пальцем. – С трудовым крестьянством, то есть с нами.
– И что? – Васька взялся за вторую ручку тачки.
– А то! Где мой портфель? Вот он, – Саныч, покопавшись недолго, вынул свернутое квадратом полотнище. – Петруха, древко есть?
– Древко? Найдем, – Петруха отломал грабли с черенка, протянув его Санычу. – А это что у тебя?
– Знамя, – Саныч развернул красное знамя с серпом и молотом в углу. – Счас пойдем на демонстрацию.
– О, пошли! – обрадовался Васька. – Я, заодно, за хлебом заскочу.
– Нет, – Саныч покачал кукишем у Васькиного носа. – Пойдем к Степановым. У них дочка из города зятя привезла. А он работает где?
– Где? – эхом отозвался расстроенный Васька.
– На заводе, – подытожил Саныч. – Вот и будет солидарность рабочего класса с трудовым крестьянством.
Вечерело. По главной улице деревни, мимо сидящих на лавочках у заборов аполитичных обывателей, твердой поступью, чеканя строевой шаг, поднимая сапогами вековую пыль, шествовал Саныч, держа наперевес черенок от граблей с привязанным к нему кое-как красным флагом. За ним, то и дело сталкиваясь плечами, Васька и Петруха катили тачку с бессознательным Карасем. Над деревней торжественно, но нестройно неслось: «Мы наш, мы новый мир построим. Кто был никем, тот станет всем!».
КОЛБАСА С КРУЖОЧКАМИ
– Десять, пятнадцать, шестнадцать, восемнадцать, девятнадцать.
– Мам, – Настя тянула за локоть. – Ну, ма-ам, кушать хочется. Очень.
– Сейчас, доченька, подожди еще минутку, – Оля сжала ладонь с мелочью. – Сосчитаю денежку, и купим поесть.
– Женщина, вы будете брать? – тетка в когда-то белом фартуке грозно нависла над прилавком. – Вон, уже очередь собралась.
– Минутку, – сквозь набежавшие слезы Оля попыталась всмотреться в горстку монет. – Очки дома забыла.
– Понарожают тут, – буркнула продавщица. – Давай сюда свою мелочь. Сама посчитаю.
Очередь потихоньку наливалась желчью.
– Не хватает четыре рубля, – торжественно закончила счет фартучная тетка. – Что теперь?
Очередь расступилась под натиском мужчины в расстегнутом темно-синем пальто.
– Привет, – кивнул он Оле. – Извини, опоздал. Дайте еще, пожалуйста, вон ту коробку конфет и колбасы «Докторской» два батона.
Продавщица плюхнула на весы колбасу, смерив оценивающим взглядом часы на запястье мужчины.
– За всё – семьсот пятьдесят.
– Пожалуйста, – мужчина сунул Оле пакет с продуктами. – Ждите меня в машине.
За дверями магазина шел дождь, по-весеннему теплый.
– Мам, – Настя требовательно полезла в пакет. – А что, это наша колбаска? А нам в садике такую не дают. Это без беленьких кружочков, да? А нам давали один раз колбасу, только она была с кружочками. А я эти кружочки не люблю.
– Эта – без кружочков, – уверил ее мужчина, присевший на корточки рядом с ней.
– Я такую люблю, – кивнула ему Настя. – Только еще не пробовала.
– Ну, вот и попробуешь, – он выпрямился. – Вас как зовут?
– Меня – Настя, а маму мою – Оля.
– Боже, как унизительно, – пробормотала Оля. – Мы не можем это взять.
– Пустяки, – мужчина протянул Оле визитку. – Не будем тратить время на грустные истории о жизненных трудностях и о том, что могло бы быть, если бы… Позвоните завтра, подыщем вам подходящую работу.
– У Насти аллергия на шоколад, – прошептала Оля в удаляющуюся темно-синюю спину.
Дождь закончился. От земли пахло как-то по-особенному тепло и влажно. Из-под грязно-серого снега у ступенек магазина выглянул маленький зеленый росток. Солнце улыбнулось ему навстречу.
МАЛЕВИЧ И Я
Иду на очередное собеседование по поводу работы – красивый такой, в костюме. С утра не успел позавтракать, поэтому – в одной руке портфель, в другой – открытый пакет с кефиром. Тонированный джип, пролетая мимо, обдает меня с ног до головы грязной водой из лужи. Дальше всё «на автомате»: бросаю в заднее стекло джипа недопитый пакет. Белый кефир на фоне черного стекла – чем тебе не Малевич? Джип тормозит. Из водительской двери вываливается спортивного вида молодой человек в круглых очочках на бритой голове и бейсбольной битой в руке. В голове сумбур – на дворе 21-й век, тогда почему бита? Что-то из 90-х прошлого. Прет на меня молча, что не может не нервировать. Открываю портфель, пошарив недолго, достаю оттуда свой любимый травматический пистолет. Рукоятка ласкает ладонь своей уверенной прохладой. Снимаю с предохранителя и смотрю парнишке прямо в глаза. Взгляд из-под очков упирается в черную дырочку ствола. Битмен, наткнувшись на невидимую преграду, развернулся, элегантно сплюнув на асфальт и, не теряя достоинства, вернулся в уютное нутро джипа. Глухо взревев мотором, железный конь унес своего хозяина в неведомые дали. А я, уложив пистолет на место, постарался унять противную дрожь в ногах и побрел себе дальше, размышляя о смысле жизни.
СВЕТ В КОНЦЕ ТОННЕЛЯ
-Давай, зачищай вот тот – синий, – Белый пытался подсветить фонариком.
– Да, фазы нет, – Портной сосредоточенно ковырялся в генераторе.
– Шеф сказал, если не сделаем до конца дня, уволит.
– Да, не уволит, – пыхтел Портной. – Это же тоннель. А кто, кроме нас, может починить это?
Музыка звучала приглушенно через динамики в дверях и передней панели.
– Там, где клен шумит, над речной волной, – страдал голос певца.
– Скоро будем на месте, – обернулась она к друзьям, прижавшимся друг к другу на заднем сиденье.
Фура, груженная трубами, врезалась в их джип на полном ходу. Водитель даже не пытался тормозить.
Врачи пытались вернуть их к жизни, делая все, что необходимо.
Взявшись за руки, они летели вглубь тоннеля.
– Хорошо?
– Не знаю, – она улыбнулась ему.
– Чего так темно-то? – он посмотрел вперед.
– Хочу, чтобы мы были вместе, всегда, – шелестел прямо в его ухо ее голос.
Какая-то сила выдернула их, разорвав сплетенные руки.
– Есть! – врач, утирая пот, кивнул. – Он здесь.
По рации связался с приемным покоем больницы. Предупредил, чтобы ждали.
В кармане затрезвонил мобильный.
– Да, – раздраженно ответил он.
– Игореха, – голос друга звучал необычно. – Прикинь, я ее вытянул. Думал – всё! Это – чудо.
Голос коллеги из «скорой» звучал звонко.
– Ну, чё, – Портной аккуратно сложил в сумку ключи. – Включаем?
– Давай, – Белый потянулся к рубильнику. – Все равно шеф заругает – сколько душ не попало!
– Профилактические работы, брат, – Портной закинул сумку на плечо. – Ничего не поделаешь…
ЛИФТ
– Вам какой? – поправив очки, он искоса глянул на нее.
– Восьмой, – она коротко ответила, стараясь быть независимой.
Потертая кожаная куртка. Портфель из крокодиловой кожи. Очки в дорогой оправе. Смуглый. Некрасивый, но что-то привлекает, притягивает взгляд, заставляя возвращаться все снова и снова. Сильные пальцы, сжимающие ручку портфеля. Красивое кольцо на мизинце. С брильянтом? Пожалуй. Джинсы, вытертые донельзя. А как обтягивают ягодицы? Наверное, ходит в фитнес-клуб. Женат? Да. Хотя, нет. Слишком уж неухожен. Вот, если бы я была его женой, я бы следила за всем. А худенький-то какой! Вот тот борщ, что я готовлю, трескал бы, небось, за обе щеки. Я бы за ним смотрела. И как он ест, прихлебывая. И как спит, похрапывая слегка.
– Ваш восьмой, – улыбнулся он ровными зубами.
Она вышла, оставив после себя аромат «Кензо».
Он доехал до своего этажа. Вышел. Нажал на кнопку звонка. Дверь открыла длинноногая блондинка в короткой шелковой рубашке, надетой на голое тело.
– Привет, любимый, – она скользнула щекой по его подбородку. – Что ты сказал жене?
ЛИФТ – 2
– Мы где-то встречались раньше? – он смешно морщил нос под очками.
– Встречались, – она мельком глянула в зеркало на стене, не растрепалась ли прическа. – Здесь.
– Здесь – это в Москве? – он отвел взгляд от ее подтянутую фигуру.
– Здесь – это в лифте, – отрезала она, выходя.
– Подождите, – он протиснулся через закрывающиеся двери. – Давайте с вами дружить.
– Дружить? – она достала ключи из кармана джинсов. – Дружить – это интересно. Ну-ка, пойдем, друг мой.
Через полчаса он лежал в ее широкой постели, щурясь навстречу яркому июльскому солнцу, пробивающемуся через неплотно закрытые шторы.
– Ты был в Париже? – она прижалась мокрыми после ванны волосами к его груди.
– Не был, – он вдохнул пряный аромат ее тела.
– Я тебя отвезу, – она закрыла глаза. – Обязательно. Париж – мой любимый город.
Назавтра номер ее телефона отвечал длинными гудками. Дверной звонок глухо дребезжал по пустым коридорам ее квартиры. «Все женщины такие, – думал он в трамвае, прислонившись лбом к пыльному стеклу. – Был бы я мачо – бросил бы ее первым».
– Игорек, – мама поставила перед ним тарелку с картофельным пюре и котлетами. – Салат бери. Я сегодня утром на работу шла, так у подъезда видела, как женщину выносили санитары. Она была на носилках в мешке специальном, а закрыть молнию то ли забыли, то ли что? Так я ее лицо увидала – соседка наша с восьмого этажа. Молодая совсем – лет сорок. Красивая. Спросила, отчего умерла? Говорят – сердце. Вот она, жизнь, какая штука. А, Игорек?
Он плакал, зажав в кулак треснувшие очки. Слезы капали прямо в тарелку, теряясь между поджаристыми боками котлет.
ТРОЕ
– Да, ты достала уже со своими нравоучениями! – Гонтарь стукнул чашкой с недопитым кофе по столешнице. Кофе разлился неровным пятном, смешавшись с фарфоровыми осколками. Гонтарь запнулся, глядя на отломанную ручку от чашки в судорожно сжатых пальцах.
– Ты, вообще, соображаешь иногда? – Ира взяла тряпку, намочила ее под краном, и стала плавными движениями собирать со стола остатки завтрака.
Гонтарь невольно поймал себя на мысли, что упругие Иркины груди, затянутые в шелк халата, и мерно колыхающиеся в такт ее движениям, вызывают у него непроизвольную эрекцию. Он попытался подавить это чувство в себе, но получилось как-то не очень.
– Ир, – облапив ее сзади, прохрипел прямо в шею – туда,где сходились завитки волос.
– Я же не могу без тебя.
– Отстань, Гонтарь, – она мягко отстранилась. – Ты мне изменил. Глупо и невежественно.
– Что значит невежественно? – Гонтарь попытался сдвинуть брови.
– Значит, – Ира присела напротив, аккуратно запахнув полы халата. – Что ты изменил мне с самой непредполагаемой мною жертвой. Гонтарь, скажи, как можно было трахнуть уборщицу?
– Ира! – окрепнувшим голосом он попытался заглушить ее осведомленность. – Откуда у тебя такие сведения?
– От нее, любимый, – ее елейный голос впивался в его похмельные уши. – Она сама мне рассказала, как директору.
«Всё, попал, – коротко подумал Гонтарь. – Уволит, как пить дать. Что делать? Как выкрутиться?»
Резкий звонок в дверь. Через паузу – еще два, настойчивей.
– Кто это? – пошевелил губами навстречу звонку Гонтарь.
– Муж! – Ира уронила тряпку, упавшую на пол с глухим шлепком.
ПОХМЕЛЬЕ
– Ты где? – он шарил рукой по кровати в полной темноте. Нашарил, почему-то, зажигалку. Крутанул колесико. Маленький огонек выхватил из темноты пустоту под одеялом. – Ле-ен! Лена-а!
Эхо билось в стены, упиралось в потолок. Он прислушался в надежде на ответ. Попытался встать. Давалось с трудом. Стены, казалось, наваливаются на него, пытаясь опрокинуть назад. В горле было сухо. Не так сухо, как в Сахаре. Хотя, откуда ему знать, как там – в Сахаре? Но, сухо было. Босыми ногами прошлепал на кухню. Открыл манящую белизной дверь холодильника. Есть! В глубине одиноко лежала, поблескивая мокрыми боками, бутылка запотевшего пива. Дрожащими руками скрутил пробку и присосался к узкому горлышку. Легкими пузырьками напиток, минуя желудок, проникал прямо в мозг. Мозг, в свою очередь, отвечал напитку благодарностью. Стало как-то полегче. Причем, сразу. Проблемы, связанные с ежедневным житьем-бытьем, отодвинулись. Вчерашним умом понимая, что недалеко, но все-таки… Мысли поскакали чехардой. Что было вчера? Как закончился так мило начавшийся день? Ответов мозг не находил. Но, лихорадочно пытался соображать. Если мы не помним окончания вечера, то нужно у кого-то спросить. Спросить, судя по звенящей тишине в квартире, было не у кого. Он обвел помутневшим взглядом кухню и уронил на пол пустую бутылку. Бутылка, зазвенев о плитку пола, не разбилась, обиженно всхлипнув.
– Ты чего? – звонкий голос прозвучал в предрассветной тишине. – Больно же.
– Кто здесь? – он встревожено оглянулся по сторонам. – Ленка, ты?
– Какая Ленка? – голос вырывал его из обыденности утра. – Ленка твоя давно крутит со своим начальником. А ты, теперь, мой.
– Чей, мой? – он лихорадочно открыл дверь в спальню, ответившую ему пустотой.
– Мой, родной ты мой, – визгливый голос лез в уши, взрывая мозг.
– Я не сдамся! – он попытался придать уверенности своему голосу.
– А и не надо, – голос продолжал, вкрадчиво. – Это же – кайф. Не отказывай себе…
Он боком подобрался к кладовке, достал с полки молоток. С каким-то остервенением начал бить им по лежащей на полу бутылке. Осколки брызгали по всей кухне.
– Ну, ты вчера пришел! Просто – красавец! – Лена в прозрачном пеньюаре поставила поднос с ароматным омлетом, бутылкой запотевшего пива и поджаренными гренками прямо ему на грудь. – Отмечали контракт?
– М-м, – сухо промычал он в ответ.
– Поправляйся, – подмигнула она. – Всё будет хорошо. Может, купим новый «Лексус»? Я уже и цвет выбрала.
ВАСЯ И ПЕЛЬМЕНИ
– Вася, Васенька, – сидя на корточках, она гладила не накрытую полиэтиленом руку. – Зачем? Куда? А как же я?
– Женщина, отойдите, – полицейский попытался оттащить ее от трупа.
– Кузьменков! – очкарик с блокнотом окликнул полицейского. – Оставь ее!
– Григорий Пантелеевич, что думаете? – Огинская заглянула в блокнот очкарика.
– А что тут думать? – тот захлопнул блокнот. – Налицо три фактора. Из них два неоспоримых. Превышение скорости есть? Есть. Как следствие – три трупа есть? Есть. Алкогольное опьянение под вопросом. Поедемте, Агнесса, в отделение. Что-то я проголодался. А вы, помнится, перед отъездом пельменями грозились?
