Не ядовитый, не яркий, а спокойный и нежный зелёный цвет с отливами голубого. Картины написаны маслом, абсолютно все — в тёплых тонах, расплывчатые, лёгкие, весьма удачно копирующие стиль классиков импрессионизма. В этом кабинете всегда было тепло, не душно, светло, но не ярко. Виктор Николаевич улыбчив, но в нужную минуту принимает серьёзный, слега сочувствующий вид.
Спокойствие психолога неотвратимо передавалось и пациентам, с долей меры атмосфера кабинета влияла на посетителей легонько, незаметно, не вызывая приступов ярости. Худощавый и бородатый старичок Виктор Николаевич был слишком опытным психологом, чтобы его внимание, обращённое больному, могло вызывать ощущение фальши. Нет, конечно, нет.
— Как тебе условия в больнице, Саша? — голос бархатный, неторопливый, хрипловатый, таким только сказки на ночь читать. — У нас недавно провели ремонт. Теперь пациенты в этом отделении живут по-одному, а все блага прямо в палатах.
Саша не спешил отвечать, так как Виктор Николаевич и не торопил, он заполнял медицинскую карточку. Парень цокнул, переводя взгляд с копии картины Ренуара Огюста «Портрет актрисы Жанны Самари», изображающей милую женщину с большими нежными глазами ребёнка, на — опять же — копию творения Камиля Писсарро «Пейзаж у Сен-Шарле», зелёную рощу в солнечный, но ветреный день.
— В туалете воняет мочой, спится плохо, за стенкой часто ноют и кричат, а медсёстры весьма скоры на уколы с лошадиной дозой снотворного.
— Тебе делали? — Ручка замерла на жёлтой от старости бумаге, взгляд поднят. — Период реабилитации ещё не прошёл, они не должны были тебе их ставить.
— Нет. Но я видел! Я сам прошёл через это, Виктор Николаевич, суицидникам не нужна помощь… Теперь мне уже не хочется умирать, но у них желание осталось сильное настолько, что некоторые режут вены ложкой.
— Доза не лошадиная, Саша, обычная. А помощь им нужна, даже если они не хотят её принимать. Понимаешь, сейчас они слегка не в себе. Ну, кто станет убиваться из-за нескольких двоек в аттестате или смерти любимой кошки? Самоубийство — это побег от проблем. Так нельзя. Здесь нужна поддержка со стороны, ведь многие больные, как и ты неделю назад, ищут причину, шантажируют, чтобы сделать ситуацию «благоприятной» для смерти. Но я умею с этим справляться… ты отдохнул, Саш? Можем приступать?
— Я хочу домой, — устало выдал парень, даже без злобы. — Принять душ, нормально поесть, отоспаться.
— Сон и еда — это прекрасно. Было бы ещё лучше, если бы ты захотел пообщаться с родителями, нет? Вижу по хмурому взгляду, что нет. Но таков твой возраст. Не хмыкай. Если не считать два года в коме, тебе ещё восемнадцать. В твои лета я трёхэтажным французским кричал на мать и даже умудрялся драться с отцом. Мудрость ума приходит с возрастом, просто поверь, приходит. Я могу задавать вопросы?
— Скажите честно, доктор, вы просто хотите узнать, псих я или нет?
Виктор Николаевич тихо засмеялся, сдержанно, не обидно.
— Конечно, ты не псих, Саша. Но ты должен понимать, что в моей профессии не избежать бумажной работы. Я обязан заполнить бланки, ориентируясь на твои ответы. Без этого не выпустят.
Парень вздохнул, устало кивнул и откинулся на спинку кресла, снова разглядывая в картинах образ милой дамы и зелёной ветреной рощи.
— Расскажи мне о своём отце.
— Он козёл. Исчерпывающие? — Саша усмехнулся, закусил губу. — Я был маленьким, когда он ушёл от нас с матерью, помню лишь тёмный силуэт, идущий вдаль по ночной улице, пьяный, шатающийся, смешной. Он не обернулся, а перед уходом ничего не сказал. Через полторы недели мать пригласили опознать тело. Она едва узнала отца: то лето было жарким. Кстати, как я узнал после выхода из комы, у меня появился отчим. Он мне не нравится, я ему — тоже. Мы не общаемся.
Виктор Николаевич оставил пометки в блокноте, не торопясь заносить информацию в карточку.
— Что насчёт матери?
— С ней уже общаюсь, в отличие от отчима, но нечасто. Мне противно находится рядом с этой женщиной, потому что она не такая, как моя вторая мама… Из того мира. Эта слишком глупая, наивная и слабая. Всё, что она делала после ухода папы, лишь курила и пила в надежде забыться. Нет, меня она забыть не пыталась, старалась поддерживать разговор, но запах спирта и табака отталкивал, бессвязная жалкая речь бесила. Это грубо, но моя мать слишком тупая.
— Родители не обязаны быть умнее детей, Саш. У них есть нечто важнее ума, а именно то, что можно применить на практике, — мудрость. Перед тем как перейти к основному вопросу о другом мире, я задам тебе ещё пару, не против?
— Только ради возможности уйти отсюда навсегда, — кивнул парень.
— Как проходит твоё утро, чем ты занимаешься весь день?
Саша снова принял расслабленное положение, направив взгляд на картины посреди зелёно-голубой стены.
— Утро и дела идут определённо лучше, чем до комы. Раньше я просто лежал, не в силах подняться, даже просто не желая что-нибудь сделать. Теперь такое происходит редко. Каждый день после сна я делаю разминку, комплекс упражнений для мышц, которые мне показал доктор, после чего моюсь, если грязный, и иду кушать. Мать готовит неплохо, но, когда уйду отсюда, не буду есть её пищу всё равно. Буду заваривать кашу. Думаю, посижу дома пару недель. Почитаю.
— Перемены в утренней рутине — хороший знак, но, — психолог отрицательно кивнул пальцем, — будничная лень — плохой. Та же самая апатия сковала тебя перед комой, заставив выпить банку таблеток, и полторы недели назад, когда ты пытался наложить на себя руки. Постарайся найти работу, хотя бы на полставки, но обязательно без напряжённой физической нагрузки. Тебе показана лишь умеренная.
