— Вы абсолютно уверены, — в сотый раз спросил Свенсон, — что вам хочется испытать это до конца?
Его руки касались пятиклавишной инструментальной панели, а ноги попеременно нажимали на педали. Свенсон был очень стар и после курса химического омоложения лицо его отливало восковым глянцем. Несмотря на столетний жизненный опыт, внешне он почти не отличался от сидящего рядом Пэли, двадцатипятилетнего историка литературы. Пэли усмехнулся и с тем же неослабевающим терпением ответил:
— Да, хочу испытать это до конца.
— Вряд ли вы увидите то, что предполагаете, — сказал Свенсон. (Эту фразу он повторял уже много раз.) — Полной идентичности тут не ждите. Вам грозят потрясения там, где вы их меньше всего ждете. Помню, я летал за Уилером. Ведь вам об этом известно. Бедняга! Думал попасть в четырнадцатый век, который знал по книгам. Но век, куда он попал, был совсем другой четырнадцатый век. Конечно, он нашел там крытые соломой хижины, церкви, замки и все такое прочее, и даже очаровательные соборы. Но всей этой феодальной системой управляли многоголовые чудища, со щупальцами в придачу. Они говорили на изысканном норманском наречии — так он рассказывал.
— Сколько он там пробыл?
— Он посылал сигналы в течение трех дней. Но пришлось ему, бедолаге, прожить год, пока мы смогли вызволить его оттуда. Он сидел в тюрьме. Слыхали, небось? Его среднеанглийский или что-то еще внушило им подозрения, и они посадили его в тюрьму. Он был совсем седой и нес какую-то околесицу, когда мы подняли его на борт корабля. Его тюремщики представляли собой нечто вроде трехногой эктоплазмы.
— Но это случилось не в системе Б-303 или все-таки в ней?
— Ясно, нет! — раздражительность, с которой Свенсон произнес эти слова, выдавала в нем старого человека. — Это произошло два года назад. А два года назад система Б-303 наслаждалась сомнительными благами раннеелизаветинского правления. Впрочем, как и сейчас.
— Простите. Глупо с моей стороны задавать такие вопросы.
— Вы, молодые люди, — сказал Свенсон, переходя к стеллажу с экранами мониторов, — слишком многого ждете от Времени. Вы думаете, что историческое Время так же гибко, как прочие разновидности Времени, вы надеетесь, что раз можно управлять микро- и макропотоками Времени, значит, можно делать то же самое и с историческим Временем…
— Простите, виноват, я не подумал…
Стоило ли удивляться, что Пэли, чья голова была забита совсем другими мыслями, должен был на время отключиться от скучной реальности обычного времени, солнечного времени?
— Вот в чем беда с вами, молодежью… А! Красиво переключилось! — удовлетворенно воскликнул Свенсон.
С той мягкостью, с какой язык скользит от одной фонематической площадки к другой, временной ход превратился в пространственный. Преодолеть неисчислимые мегамили между Землей и системой Б-303 их кораблю было столь же просто, как перемахнуть туда и обратно через Атлантический океан. И теперь, чтобы достичь этой другой Земли, столь головокружительно далекой, которая была точно такой же, как их собственная, но на более ранней стадии их собственной земной истории, — субстанция vedmum столкнула их словно бы из одного сна в другой, в мир, где тоже существуют твердые тела, столь же чужие, сколь и знакомые, ибо они подчинялись искривленным законам космоса. Свенсон, воспитанный на взаимозаменяемости времени и пространства, тем не менее никогда не переставал удивляться обыденному до зевоты чуду случайного превращения последовательности во времени — nacheinander в nebeneinander — одновременность. (Безусловно, старые немецкие слова лучше всего отражают сущность этого процесса.) Пока что на экранах мониторов не было изображения, но лента уже начинала выматываться из кристаллической кориньонной машины в самом сердце башни управления — холодная, точная информация о Солнечной системе, куда они теперь входили. Свенсон читал ленту, покачивая головой с нордической элегантностью человека, лоснящегося химической юностью. Вытянувшись у переборки, Пэли рассматривал его и завидовал его высокому росту, его мускулистому, крепкому телу. Но, думал он, Свенсону никогда не сыграть роли человека другой, менее заботливой эпохи, а он, Пэли, маленький и смуглый, как те далекие силурийцы на заре британской истории, мог прокрасться в елизаветинскую Англию, к которой они быстро приближались, и никто его не принял бы там за чужака.
— Поразительно, как незначительны варианты, — сказал Свенсон, — как конечен космос, как он постыдно не способен к обновлению форм.
— Ну что вы! — улыбнулся Пэли.
— Когда думаешь, чего только не выделывали старинные композиторы всего с двенадцатью нотами…
— Человеческий разум, — сказалПэли, — движется лишь по прямой. Космос же искривлен.
Свенсон отвернулся от вздымающейся груды информационной ленты и, увидев, что пятиклавишная панель мигает, посверкивает мягко и весело, перешел к инструментальной панели, чьи рычаги требовали скорее мускульных усилий кузнеца, нежели искусства органиста.
— Держитесь правой стороны! — сказал он. — 15.8. Теперь мы имеем дело с тяготением.
Он резко потянул на себя. На экране монитора замелькали яркие полосы света.
— Да, по-моему, сейчас… — он с силой крутанул пару корректирующих дисков на панели, находящейся над рычагами на уровне плеча.
— Теперь, — продолжал он, — начинается свободное падение.
— Верно! — сказал Пэли. — Нас понемногу притягивает.
— Именно! — заметил Свенсон и добавил: — А вы абсолютно уверены, что вам хочется испытать все это до конца?
— Вы сами не хуже меня знаете, — улыбнулся Пэли, преисполненный терпеливости, — что я должен пройти через все. Ради науки. Ради моей репутации.
— Репутации! — буркнул Свенсон. Затем, глядя на мониторы, сказал: — А! Что-то к нам приближается!
Туман, клубящееся облако, твердое тело, ныряющее в этой каше из дыма и тумана. Пэли подошел ближе, чтобы его разглядеть.
— Это Земля! — удивленно воскликнул он.
— Это их Земля!
— Точно такая, как наша. Я вижу Америку, Африку…
— Очертания чуть-чуть иные, поглядите, там, внизу, южная оконечность…
— Мадагаскар, вроде бы, немного меньше…
— Опять нашло облако. — Пэли не мог оторвать взгляда. Это было невероятное зрелище.
— Вы лучше подумайте о том, — снисходительно сказал Свенсон, — какое множество не поддающихся расчету систем мы миновали в космосе, пока не определилась модель нашего мира, снова воспроизводящая самое себя! Вам это кажется удивительным, потому что вы даже не можете себе представить, что существуют мириады мириад иных миров, совершенно не похожих на наши.
— А как же звезды? — спросил Пэли, которого внезапно осенила странная мысль. — Я думаю вот о чем: те, из своего Лондона, видят точно такие же звезды, как наши, или другие?
Свенсон пожал плечами.
— Грубо говоря, почти такие. Приблизительное сходство имеется. Но, — продолжал он, — ничего определенного мы не знаем. Ведь ваш полет — это только десятый или одиннадцатый раз, а если выразиться точнее — вы первый летите в Англию системы Б-303. В конце концов, это всего лишь прошлое. Для чего лететь в прошлое, когда можно проникнуть в будущее? — Его ноздри удовлетворенно раздулись: — Скажем, в систему Г-9. Я летал туда несколько раз. Так вот, там, на Рострон-плейс, я увидел совершенно отчетливо мемориальную табличку: «Памяти Г. Ф. Свенсона. 1963–2084».
