Имя тридцатилетнего талантливого прогрессивного драматурга Арнольда Уэскера широко известно в Англии. Уроженец Ист-Энда — рабочего района Лондона — он рано начал трудовую деятельность, перепробовав немало профессий. Может быть, именно поэтому так правдивы созданные им образы простых людей — рабочих, батраков, представителей интеллигенции. Уже первая пьеса — «Кухня» — с успехом шла на сцене и принесла ему известность. В этой ранней пьесе, собственно, нет четкого сюжета, но сна характерна для всего творчества драматурга своими раздумьями над судьбами людей, своей большой эмоциональной насыщенностью, подлинной человечностью.
«За Кухней» последовала трилогия: «Куриный, суп с ячневой крупой», «Корни», «Я говорю с Иерусалимом». Недавно в Лондоне состоялась премьера новой пьесы Уэскера, «Картофель ко всем блюдам».
Наиболее значительная в трилогии — пьеса «Корни», проповедующая активное вмешательство человека в жизнь. Для Уэскера характерно стремление поставить свое творчество на службу рабочему классу, из рядов которого он вышел. Он неоднократно высказывал на страницах печати глубокую тревогу по поводу губительного оболванивающего воздействия таких могучих рычагов буржуазной пропаганды, как кино и телевидение.
Уэскер является одним из инициаторов широкой компании в профсоюзном движении за создание национального театра, за проведение рабочих фестивалей, за подлинно народную культуру. Эти идеи нашли свое выражение в «Корнях».
Уэскер реалистически нарисовал в пьесе образы батраков, показал без прикрас их тяжелую, безрадостную жизнь, их заботы и горести. Но главное в пьесе — это раскрытие темы поисков пути, темы молодого человека, еще недавно темного и забитого, перед которым открываются новые горизонты.
Уэскер принимает активное участие в движении за ядерное разоружение.
Выведенные мною персонажи — не карикатуры, это реальные люди, правда, вымышленные. И хотя картина, которую я нарисовал, неприглядна, все оке я не хотел вызвать отвращение, и надо постараться не вызвать его при постановке пьесы.
Мне близки эти люди; просто я испытываю досаду и по отношению к ним и к самому себе.
Арнольд Уэскер
Действующие лица
Бити Брайант — молодая женщина, 22 лет.
Дженни Билс — ее сестра.
Джимми Билс — ее зять.
Миссис Брайант — ее мать.
Мистер Брайант — ее отец.
Фрэнк Брайант — ее брат.
Перл Брайант — ее невестка.
Стэп Мэнн — сосед Билсов.
Мистер Хили — управляющий фермой.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ — одинокий деревенский домик Билсов в Норфолке.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ.
Сцена первая — два дня спустя на кухне в домике мистера и миссис Брайант.
Сцена вторая — там же, часа два спустя.
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ — две недели спустя в столовой Брайантов.
Время действия — наши дни.
Ветхий домик в Норфолке без водопровода, электричества и газа. Мебель дешевая, старая и расставлена как попало.
В комнате все разбросано, потому что в семье ребенок, удобств нет, и мать так перегружена, что не успевает наводить порядок. Тут и там валяются газеты, грязное белье, приготовленное для стирки, одежда, стоят тазы, цинковое корыто с бельем, керосиновые лампы, примуса. На веревке висит выстиранное белье.
Сентябрь.
Дженни Билс моет посуду в раковине. Она напевает популярную песенку. Это маленькая толстушка, приветливая, в очках. Из спальни слышится детский голосок: «Мам, касетку».
Дженни (добродушно). Замолчи, Дэфни, пора спать. (Берет кухонное полотенце.)
Детский голосок за сценой: «Дэфни хочет касетку, касетку…»
(Идет к буфету за конфетой.) Смотри, дочка, отец придет, увидит, что ты не спишь, — он тебе задаст.
(Идет в спальню с конфетой.) Ну вот, а теперь спи, не то будешь утром кукситься.
Входит Джимми Билс. Это невысокий блондин, впрочем, почти совсем лысый, круглолицый и румяный. Он механик в Гараже. На нем синий комбинезон, через плечо висит военный ранец. Джимми вкатывает велосипед и прислоняет его к стене. Его мучит боль в спине.
(Дженни возвращается в комнату). Что это с тобой?
Джимми. Кто его знает — и живот болит и между лопатками, еле на ногах стою.
Дженни. Так ты сядь, а я ужин соберу.
Джимми. Эх, мать честная, и есть неохота. (Ложится на диван и прижимает подушку к животу.)
Дженни (наблюдает за ним). Что же это с тобой?
Джимми. Почем я знаю.
Дженни. Я матери говорила, что у тебя боли сильные, а она говорит — это несварение желудка.
Джимми. Какое, к дьяволу, несварение, если у меня между лопатками сверлит?
Дженни. Она говорит, у некоторых такое несварение бывает, что от желудка в лопатки отдает.
Джимми. Будет тебе чушь молоть.
Дженни. Вот и я говорю. Господь с тобой, говорю, не бывает несварения желудка в спине. А она говорит: «Будешь ты мне рассказывать, у меня-то было!»
Джимми. Чего только у нее не было.
Дженни снова принимается за мытье посуды. Джимми кряхтит на диване. Дженни мурлычет себе под нос. Молчание.
Дженни. Видел кого сегодня?
Джимми. Доктора Гэллагера, больше никого.
Дженни (стремительно поворачиваясь). Кого?
Джимми. Гэллагера. Его везла жена в стареньком «армстронге».
Дженни. Провалиться мне на этом месте, ну и дела!
Джимми (вставая и подходя к столу. Боль утихла). А что?
Дженни (доставая ужин из печки). Мы в вист играли в деревне, и Джуди Мейтленд говорит — его песенка спета. Ты же знаешь, у него год назад рак нашли. Говорят, больше трех недель не протянет, понял?
Джимми. Каркают как вороны. Подавай им покойника, да и все тут.
Дженни. Я тебе говорю — три недели, не больше.
Голос девушки за сценой: «О-го-го! О-го-го!»
Джимми. Твоя сестрица.
Дженни. Она.
Голос девушки за сценой: «О-го-го! Есть кто дома?» (Кричит.) Заходи, девушка, хватит тебе огокать.
Входит Бити Брайант. Это полная, пышущая здоровьем блондинка двадцати двух лет. Она несет чемодан.
Джимми. Вот и она.
Дженни (сдержанно, но с довольным видом). Здорово, Биатрис, как поживаешь?
Бити (тоже сдержанно, но с довольным видом). Привет, Дженни. Как ты? Чем это так вкусно пахнет?
Дженни. Лук жарится на ужин, и хлеб пеку к празднику урожая.
Бити. А твои делишки как, Джимми Билс?
Джимми. Живем помаленьку, девушка, как ты-то?
Бити. Да неплохо. Когда снова приедешь в Лондон на футбол?
Джимми. К чертям! Хватит с меня этих футболов. Папаша Брайант как-то попал в самую гущу, так запросил пардону. (Подражает его манере.) «Полегче, говорит, толкайтесь, полегче».
Дженни. А где Ронни?
Бити. Через две недели приедет.
Дженни. Не поженились еще?
Бити. Нет.
Джимми. Спешить надо, девушка, от долгого сватовства проку мало.
Дженни. Помалкивай, Джимми Билс, лучше ешь. Языком мелешь, в рот ничего не попадает. Оттого у тебя и болит между лопатками.
Бити. Ты что, заболел, Джимми?
Джимми. Скрутило меня, черт побери! Так и сверлит между лопаток.
Дженни. Мама говорит — это несварение желудка.
Бити. При чем же тут лопатки?
Дженни. Мама говорит, у некоторых такое несварение бывает, что от желудка в лопатки отдает.
Бити. Придумает тоже!
Дженни. Вот и я говорю. Господь с тобой, говорю, не бывает несварения желудка в спине. А она говорит: «Будешь ты мне рассказывать, у меня-то было!»
Бити. Чего только у нее не было! Как она?
Дженни. Да все так же. Ты надолго приехала?
Бити. Два дня у вас пробуду, две недели — дома.
Дженни. Есть хочешь?
Бити. А что у тебя?
Дженни. Что на столе.
Бити. Греченка? Это я люблю. (Устраивается поудобнее. Рядом лежит кипа комиксов. Она берет один и принимается читать.)
Дженни. На закуску у нас мороженое.
Бити (поглощена чтением). Ага.
Дженни. Ты только посмотри на нее. Не успеет приехать, сразу хватается за комиксы. Ты все читаешь эту чушь?
Джимми. Совсем не меняется, правда?
Бити. Чудно даже! Как только приеду домой, я опять как прежде, вроде и не уезжала. Лень такая одолевает, и говорю как раньше. Чудно!
Дженни. А Ронни что?
Бити. Ему все равно. Вообще-то он и не знает про это. Он ведь здесь ни разу не был. За все три года, что мы знакомы. Но знаете (вскакивает и ходит по комнате), я всегда читала комиксы, что он племянникам покупал, а он так злился… (Начинает цитировать Ронни. Она настолько точно передает его интонации и манеру говорить, что перед нами вырисовывается его образ.) «Черт возьми, ну что они тебе дадут, что ты так увлекаешься ими?» И знаете, что я делала? Я брала «Манчестер гардиан», раскрывала ее, а внутрь вкладывала комиксы!
Джимми. «Манчестер гардиан», говоришь? Вот это да! Не очень-то он, видно, охоч до развлечений?
Бити. Я ему так и говорила. А он: «Развлечения? Играть на инструменте — это развлечение, рисовать — это развлечение, читать книгу — развлечение, беседовать с друзьями — развлечение, но комиксы? Комиксы? Для женщины в двадцать два года?»
Дженни (подавая еду и усаживаясь за стол). Чудной он какой-то. Сядь поешь.
Бити. Зато в нем жизнь кипит.
Джимми. Кипит, говоришь? Да что же в нем. Кипит, коли он даже комиксы не признает? Какое уж тут кипение, если человек сидит, уткнувшись в книги, или любуется на картины, а то слушает скучную музыку?
Воцаряется молчание, словно ответ напрашивается сам собой.
Кое-кому это нравится, наверно.
Бити. А иногда он потихоньку возьмет у меня комиксы и сам читает!
Дженни. Значит, на самом деле он не злится?
Бити. Нет, потому что иногда я и книги читаю. «Комиксы сами по себе не беда», — говорит Ронни. Бывало, вскочит на стул — он так всегда делает, когда начинает мораль читать…
Джимми. Ну и что?
Бити. Вот так. (Встает на стул.) Комиксы сами по себе не беда, беда, когда, кроме комиксов, больше ничего не читают. Футбол не беда, беда, когда, кроме футбола, ничего другого знать не хотят! И рок-эн-ролл не беда, только упаси меня бог от девушки, у которой один рок-эн-ролл на уме? (Садится, но потом снова вскакивает, вспомнив что-то.) Да, и еще: «Не беда, когда люди говорят о погоде, только меня, пожалуйста, избавь от этих разговоров!» (Садится.)
Джимми и Дженни переглядываются с таким видом, словно хотят сказать, что Бити и, уж во всяком случае Ронни немного свихнулись. Джимми встает и начинает надевать ботинки и гетры, чтобы пойти на участок.
Дженни. Значит, по-настоящему он с тобой никогда не ссорится?
Бити. Раньше случалось. Было время, когда он за меня делал всякие дела, в которых я ничего не смыслю. Как-то я осталась без работы и не знала даже, что надо попросить пособие по безработице. Он меня надоумил. Но, когда я пошла туда, мне сказали, что у меня не все взносы уплачены и поэтому я не имею права на пособие. Ну как тут быть? А он не растерялся. Сам пошел и стал спорить — он вылитая мать, она тоже со всеми спорит, — и мне выдали пособие. Я не умела разговаривать, понимаешь, не знала, с чего начать. Только подумай! Английская девушка до мозга костей, а на родном языке объясняться не умела — только и могла, что спросить в магазине одежду и продукты. Иной раз, когда он в плохом настроении, он как напустится на меня. «О чем ты можешь говорить? — спрашивает. Ну-ка выбери тему, говори, упражняй свою речь. Ты знаешь, что такое язык?» Да разве я когда-нибудь об этом думала? А ты думала? Ведь это само собой получается, все равно как ходить, верно? А он говорит: «Так вот, язык — это слова» — словно секрет какой открыл. «Это мосты, по которым можно благополучно перебраться из одного места в другое. И чем больше тебе будет известно мостов, тем больше мест сможешь посмотреть!» (К Джимми.) А ты знаешь, что получается, когда ты хочешь попасть в какое-нибудь место, а где мост — не знаешь?
