"О ебучее время! Какая сука придумала, чтобы в сутках было непременно 24 ссаных часа, в неделе всего 7 жалких дней, а в году всего - пятьдесят две вонючих недели?! Таким счётом ни хуя ничего не успеешь сделать: просрёшь время, а назад вернуть его пока никто не сумел. Никто ещё не додумался, как время вспять повернуть! Айфоны-хуены придумали, андроиды, эпплы, а как путешествовать во времени - так хуй: встали на месте и растерялись. Пиздюки жалкие! Долбоебы продвинутые. Так и сдохнете с айфонами в руках. Впрочем, у меня сейчас и айфона даже нет. Отняли! Мрази в белых халатах. Хоть говном пиши. Но нет, я не Сорока, чтоб до такого опускаться. Я - птичка гордая. Писать буду чаем. Благо, что чай пока еще не запретили. И перья в подушке есть".
Лимонов передохнул, посмотрел на потолок и вновь пустился в рассуждения, подперев подбородок кулаком, как Цицерон.
"Я хочу снова в 90-е, положим. А время мне, бля, не даёт этого сделать. Оно мне говорит: "Девяностые кончились давным давно, дурачок! На дворе 2015 год, как хуй у добермана стоит". А я срал и ссал на это тысячелетие. И что мне делать с ебаным временем, которое ущемляет меня в моих правах? Хочу жить в 90-е, 80-е, 70-е!!! Нет, бля, оно подсовывает мне 2015-й год, в котором я жить не хочу.
Может, мне написать жалобу? Может в суд по правам человека подать, в гаагский трибунал пожаловаться на преступную выходку времени, которое лишает меня самого главного - молодости?! А, может, время - это сам господь Бог? Да нет же, нет - мы ведь все знаем, что бог есть любовь. А любовь она вне времени. Так что закон о запрете времени - это то, что нам нужно, - Лимонов мечтательно выдохнул, оторвавшись от пера, которое он вытащил из своей подушки. Писать было нечем - в дурдоме ручки не разрешались (опасное оружие, можно выколоть глаз или проткнуть мошонку). Поэтому дед догадался писать пером, макая его в густо заваренный чай. Уж что-что, а чай при себе иметь разрешалось. Психи, как и зэки, любят чифирить - этого у них не отнимешь. Никакой аминазин с сульфазином не помогают успокоить психа, с утра не выпившего чашку крепкого чая.
Лимонов писал петицию против враждебности законов физики, математики, химии и немного устал. Он предлагал искоренить так называемую логику и здравый смысл, придуманный хитрожопыми корыстолюбивыми пройдохами. "Толстозадые свиноматы придумали всю эту хуйню", - повторял Лимонов, и кулаки его сжимались. Он рисовал в своей безумной голове сальные и самодовольные физиономии жирных чиновников, по которым он проходится перфоратором, отбойным молотком, газонокосилкой и сверлит их мозги дрелью. Все зюгановские, все единороссовские, мироновские депутаты и жириновцы были обречены.
----****----+++
Симпозиум врачей-психиатров продолжался до позднего вечера.
- Что там у нас с гражданином Савенко?
- Больной болен тяжело и неизлечимо.
- По идее мы должны были запереть его в психушку 50 с лишним лет назад. А мы проволокитились, обратили на него внимание только сейчас.
- Знаете... Уже тогда в ранней юности у него были тревожные признаки психического расстройства. То, что он все это время, за исключением нескольких лет отсидки, считался дееспособным и здоровым человеком, писал и издавал штабелями книги, успел прославиться на весь мир и состряпал даже политическую партию таких же отморозков, как и он сам, - это наш досадный просчет. Лоханулись как последние мудаки.
- Косяк с нашей стороны. Недоработочка!
- Представляете, он все это время был полноценным гражданином со всеми вытекающими из этого статуса правами и обязанностями. Он жил среди нас. На свободе. А мы ни о чем не подозревали.
- Это страшно! Какой кошмар.
- Ага. Думали - писатель, экстравагантная творческая личность, гений эпохи. А на поверку оказался типичный шизофреник. Причем в самой последней стадии!
- Нелепая ошибка нашей карательной психиатрии. Таким, как Эл, место в желтом доме должно предоставляться пожизненно.
- Только принудительное лечение и полная изоляция от окружающего мира. Навсегда. Это же опасный маньяк. Антисоциальный элемент самого высшего порядка.
- Я клянусь, что дед уже больше никогда отсюда не выйдет.
- Только на тот свет.
- Его выпишут только через мой труп. Мы установим за ним круглосуточное наблюдение и не будем пускать к нему журналистов, папарацци, бывших партийных соратников. Хотя последних, думаю, осталось совсем немного.
- Вряд ли к нему кто-то сюда придет. Мне кажется, никто из его партийцев больше не навестит своего бывшего "вождя". Все отшатнулись.
- Все его прокляли. Даже Прилепин.
- Да. Я слышал, Прилепин возглавил после него движуху, чтобы ее окончательно разложить изнутри и развалить.
- Прилепин это может. Пусть покончит с поганым отребьем "Дурной России". А Деда мы сами загоним в могилу.
- С помощью нейролептиков превратим его в овоща.
- Себя не узнает в зеркале. Имя свое забудет. Уже через неделю.
- Заколем инъекциями до смерти.
------******------+++
Здесь, пожалуй, будет уже 21 плюс, а не 18 плюс.
- Смотри, бля! Афишу какую-то на забор приклеили! Концерты у них, понимаешь, здесь. Шикуют господа,- раздался прокуренный грубоватый голос, который принадлежал вылезшему из бэтээра солдату. За ним поднялись наверх и спрыгнули на землю ещё несколько человек. Они скопились у афишы. Прикуривая друг от друга сигареты, они жадно затягивались и выдыхали облака табачного голубого дыма. Воины рассматривали цветной плакат, на котором пестрело изображёние писателя в белом фраке. Надпись "Творческий вечер В. Г. СОРОКИНА. Юбилейная праздничная программа. Справки по телефону. Заказ билетов по телефону" Место проведения указано не было. В каком ДК или Театре будет проходить это мероприятие, оставалось секретом.
- Это тот мудак, который "голубое сало" написал? - присмотрелся к плакату высокий, похожий на Квентина Тарантино, темноглазый Аверин. С причёской, как у батьки Махно образца 1920-го года.
- Нечитабельная поебень, надо признать, - вставил слово молодой бритоголовый парень со светлой бородкой. Этот парень вёз домой трехлитровую банку с заспиртованными трофейными ушами, носами и членами поверженных "укропов" - своеобразный сувенир "на память" он везёт домой, чтобы подарить родителям, родственникам, близким и друзьям. Они ждут этот подарок с нетерпением, ибо он символизирует триумф русской воли и победу над жидобандэровщиной.
- Ты смотри, гад, как шифруется. Боится указать, где будет выступление. Адреса не указано даже. Кому надо, тот позвонит. Знает, чертяка, что придут провокаторы и говном его закидают.
К собравшимся у плаката курильщикам подошёл бравый энергичный солдат маленького роста, напоминающий внешностью самого настоящего зэка.
- А что это, ребята? Писатель? - шамкая, спросил он.
- ну да. Книжки его говно и сам он - говно.
- А я из писателей только Пушкина и Есенина знаю, - щербато улыбнулся карлик, на щеках его углубились задорные озорные ямочки, открылся рот, в котором было всего несколько полусгнивших зубов.
- Это не писатели, а поэты. Не разбираешься ты, Моторола, в литературе. Воюешь ты храбро, а как рот откроешь - так хоть всех святых выноси. Сорокин же прозаик! Но книжек его я никому читать не советую, - сказал Аверин.
- А давай измажем этот плакат собачьим говном? - предложила вылезшая из соседнего бээмпэ Чичерина и тоже прикурила.
- А чем он так насолил. Тоже на Америку работает?
- Конечно! Он же против Крыма, против кремля выступал. Белоленточников, сука, поддерживал. Россию высмеивал, поносил в своих книгах.
- Не забывай, в гроб русской классики вбил гвоздь именно он.
- А мы тогда вобьём гвоздь в его гроб. Вот только бы найти этого барина, - сказал бородатый крупный мужик под два метра ростом и затушил свой окурок об асфальт.
В это время мимо бронетранспортера проходила дама с собакой. Немецкая овчарка, привязанная на длинный поводок подняла кверху лапу и отложила чёрную свернувшуюся спиралью кувшинку. На землю шлёпнулась исходящая паром лепёшка в виде завитка.
Один из ополченцев достал из бэтээра сапёрную лопатку и подцепил свежее собачье говно. Затем на лопате он поднёс какашку к портрету Сорокина и смачно размазал по поверхности плаката, целясь в область усов и знаменитой бородки в виде перевёрнутой буквы "т". Благообразное интеллигентное лицо Сорокина скрылось под большим темно-коричневым пятном.
