Карл Густав Юнг.
Эмма Юнг.
Сабина Шпильрейн.
Зигмунд Фрейд.
Отто Гросс.
Санитар.
Медсестра.
Русская девочка (шести лет).
Офицер СС.
Агата Юнг (шести-восьми лет).
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ:
Сцены 1–10: Цюрих (1904–1905).
Сцена 11: Вена (1907).
Сцены 12–17: Цюрих (1908).
Сцена 18: Цюрих (1908) и Ростов-на-Дону (1942).
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ:
Сцены 1–3: Цюрих (1909).
Сцена 4: Вена (1909).
Сцена 5: Цюрих (1909).
Сцена 6: Атлантика (1909).
Сцены 7–9: Цюрих (1910).
Сцена 10: Вена (1912).
Сцена 11: Мюнхен (1912).
Сцена 12: Цюрих (1913).
Сцена разделена на две части: с одной стороны — гостиная в служебной квартире, предоставленной заместителю директора цюрихской университетской клиники «Бургхёльцли», с другой — процедурная с голыми побеленными стенами. Время действия — 17 августа 1904 года.
Заместитель директора клиники, доктор Карл Густав Юнг, двадцати девяти лет, высок ростом, широк в плечах, обаятелен; у него аккуратные усы, очки в тонкой стальной оправе, сорочка с высоким воротом. Сидя за столом, он неторопливо потягивает кофе в компании своей жены. Эмма — привлекательная блондинка двадцати двух лет, на шестом месяце беременности. За окном сверкает и рокочет летняя гроза, но в гостиной царит умиротворяющее спокойствие.
Между тем в двери процедурной едва протискиваются санитар и медсестра, которые волокут пациентку — хрупкую, миловидную, желтушно-бледную девушку лет восемнадцати, с распущенными темными волосами до пояса. Это Сабина Шпильрейн. Сабина отчаянно сопротивляется, бьется выброшенной из воды рыбешкой. Санитар и медсестра не без труда усаживают больную в кресло с высокой спинкой, пристегивают ремнями к подлокотникам и затыкают ей рот кляпом, после чего выходят, оставляя ее в одиночестве.
Юнг, сделав маленький глоток из чашки, обращается к Эмме.
Юнг. Помнишь, с неделю назад я заполнял одну историю болезни и выбрал для пациентки кодовое имя «Сабина Ш.»?
Эмма. Да, помню.
Юнг. Представь себе, вчера вечером к нам поступила больная из России. И зовут ее — Сабина Шпильрейн.
Эмма. Надо же какое совпадение.
Юнг. Да-да, только я, знаешь ли, в совпадения не верю.
Молчание. Эмма опускает чашку на блюдечко.
Эмма. Вероятно, это она самая.
Юнг. В каком смысле?
Эмма. Та, которую ты ждал. Чтобы испытать свой новый метод — лечение словом.
Юнг ненадолго задумывается.
Юнг. А знаешь, вполне допускаю, что она мне подойдет. Истеричная. С образованием.
Эмма. Немецкий знает?
Юнг. В совершенстве.
Эмма. Имя у нее, по-моему, нерусское.
Юнг. Верно, скорее еврейское. Папаша — здоровенный, красномордый мужлан. По всей вероятности, ловкий торгаш. Весьма состоятельный.
Эмма. Состоятельный?
Юнг. Это сразу видно.
Эмма. Тогда почему он привез дочку в обыкновенную городскую больницу?
Юнг. Вначале ее поместили в санаторий доктора Хеллера, что в Интерлакене. По слухам, она выбросила из окна почти всю мебель, не потрудившись прежде открыть рамы. После такой выходки ее не брали ни в одну частную клинику.
Эмма. Буйная?
Юнг. Говорят, да. Но пока она только горланит, надсадно хохочет и всем показывает язык. Эмма. А возраст?
Юнг. Лет восемнадцать-девятнадцать.
Эмма. Идеально.
(Составляет чайную посуду на поднос, встает со стула, чтобы взять чашку мужа, но замирает в нерешительности.)
Толкается.
Потрогай.
Юнг легко касается ее живота.
Юнг. Да, вот тут.
(Впадает в задумчивость; Эмма убирает со стола.)
Согласись, что-то здесь не так: Фрейд предложил эту радикальную терапию — и не удосужился описать свою методику, не представил даже краткого отчета о клинических испытаниях — почему? Что за скрытность?
Эмма. Он сам-то занимается врачебной практикой?
Юнг. Похоже, да. Но вообще трудно сказать.
Эмма. Значит, ты можешь оказаться первым, кто воплотит его идею?
Юнг. Это вряд ли.
Эмма. Напомни, как называется его учение?
Юнг. Психоанализ.
Эмма. Возьми да напиши ему письмо — расспроси, что к чему.
Юнг. Ни с того ни с сего — возьми да напиши?
Эмма. А что такого?
Юнг. Мы с ним совершенно незнакомы.
(Немного подумав, с улыбкой поворачивается к Эмме.)
Сперва надо проверить, насколько это действенно.
В процедурной медсестра вытаскивает изо рта Сабины кляп и невольно отшатывается, потому что девушка издает устрашающий, яростный вопль. После этого у больной начинаются сильнейшие судороги, которые сменяются истерическим хохотом. Входит Юнг; заметив его, Сабина резко умолкает. Она не порывается встать с кресла, но, вздернув голову, следит за неторопливым приближением доктора.
Юнг. Доброе утро, госпожа Шпильрейн. Я — доктор Юнг, заместитель директора этой клиники, ваш лечащий врач. Как вы себя чувствуете? Сабина. К вашему сведению, я не сумасшедшая. Юнг. Разумеется.
Начинает отстегивать ремень, подав знак медсестре высвободить другую руку девушки.
Сабина. Просто мне до смерти надоело торчать в той богадельне.
Юнг. Надеюсь, здесь вам будет уютней. Вы хорошо выспались?
Сабина. Мне запретили включать свет.
Юнг. Вам комфортнее спать при свете? Сабина. Мне…
Замирает с раскрытым ртом и, очевидно, изо всех сил старается продолжить, но не может выдавить ни звука.
Юнг. Не вижу причин для такого запрета.
(Кивком дает понять медсестре, чтобы та приняла это к сведению. Сабина закрывает рот; во взгляде сквозит облегчение. Юнг с улыбкой обращается к медсестре.)
Теперь можете нас оставить.
(Дождавшись ухода медсестры, полностью отдает свое внимание Сабине.)
Вы хотели мне что-то рассказать?
Сабина смотрит на него в недоумении, но вскоре начинает сбивчиво говорить.
Сабина. Мое тело, мое тело, в моем теле кто-то чужой. С двумя головами.
Юнг отвечает едва заметным сочувственным кивком. Потом расправляет плечи и вытягивается во весь свой внушительный рост.
Юнг. Позвольте объяснить, что входит в мои планы: я предлагаю, чтобы мы с вами ежедневно встречались в этом кабинете на пару часов — просто для беседы.
Сабина. Для беседы?
Юнг. Совершенно верно. Просто для беседы. Посмотрим, удастся ли нам выяснить, что именно вас беспокоит. Чтобы по возможности вас не отвлекать, я буду сидеть вот там, позади вас, а к вам просьба: ни под каким видом не оборачиваться и на меня не смотреть.
Ставит второе кресло у нее за спиной, шагах в пяти-шести, чуть в стороне, и садится. По лицу Сабины пробегает тик, в глазах появляется настороженность.
Итак. Вы родом из…
Сабина. Из Ростова. Из Ростова-на-Дону. Юнг. Для меня Россия — тайна, покрытая мраком.
Сабина. Мой город — особенный, он не похож на остальную Россию. Там красиво. До моря рукой подать.
Юнг. Где вы научились так бегло говорить по-немецки?
Сабина. В гимназии. Это был обязательный предмет. Еще не успела забыть.
Юнг. Хм. К сожалению, здесь, в Швейцарии, девушкам не дают такого образования, просто из принципа.
Сабина. Не знаю, можно ли считать это образованием, — учителя были тупы как пробки.
Открыв небольшой блокнот, Юнг положил его на колено; во время этой сцены, как и во время последующих сцен в этом кабинете, он делает для себя пометки.
Юнг. Как вы считаете, что провоцирует ваши припадки?
Сабина, изумленная прямотой этого вопроса, вынуждена сделать над собой усилие, чтобы ответить.
Сабина. Унижение.
(Оба молчат. Юнг сосредоточенно выжидает. Сабина непроизвольно запрокидывает голову и вертит шеей, не в силах противиться жестоким судорогам.)
Любое… унижение или издевательство… невыносимо видеть. Меня начинает тошнить, бросает в пот, в холодный пот, а потом я несколько дней не встаю с постели.
Юнг. Всем тяжело такое видеть. Но это, вероятно, были единичные случаи?
(Долгая пауза; Сабина явно терзается. В конике концов Юнг решает осторожно вернуть ее к беседе.)
Разве не так?
Сабина. Нет, не единичные, они происходили постоянно, сплошь и рядом.
Юнг. У вас дома?
Сабина. Мой… отец все время устраивал скандалы, вечно злился… на моих братьев.
Юнг. На ваших братьев?
Сабина. Угу.
Юнг. А на вас?
Сабина. Иногда… пожалуй. Но в основном доставалось моим братьям.
Юнг. И что он делал?
Сабина. Кричал и еще… кричал. Лупил их.
Корчится на стуле, у нее подергивается колено; контролировать выражение лица ей уже не под силу.
Юнг. Но вы любите отца?
Сабина. Ну да, только я не могла… не могла… на него порой нападала такая тоска, а я не могла… гордыня… когда любишь, это самое болезненное… Я даже…
(Умолкает и задумывается. Юнг выжидает.)
Я даже не могла…
Юнг. Да?
Сабина. …общаться с ним по-французски…
Юнг. По-французски?
Сабина. Да, я… учила французский и, когда спускалась к завтраку, говорила всем bonjour, но не могла… не могла… его… не могла… его… поцеловать…
У нее неудержимо дергается голова.
Юнг. Сейчас вы сделали паузу — о чем вы думали?
Сабина. Когда?
Юнг. Только что: вы прервались на полуслове. У вас возникла какая-то мысль?
Сабина. Я даже не… ох…
Юнг. Или видение? У вас было видение? Сабина. Да, видение… точно.
Юнг. И какое же было видение?
Сабина. Рука.
(Корчится в кресле и долго молчит, но в конце концов успокаивается и продолжает почти шепотом.)
Рука моего отца.
Юнг, чтобы не нарушить доверительность, тоже понижает голос.
Юнг. Почему вы думаете, что видели именно его руку?
Сабина. После того как… всякий раз, когда он нас избивал… после этого…
Юнг. Продолжайте.
Сабина. Он заставлял нас целовать ему руку. Содрогается и ерзает. Юнг делает пометки в блокноте.
В квартире. Эмма сидит, безмятежно наблюдая за Юнгом, который в глубокой задумчивости расхаживает по комнате со стаканом воды в руке.
Юнг. А затем у меня состоялся разговор с ее матерью.
Эмма. Так-так. И что это за особа?
Юнг. Бесчувственная. Одно слово — дантистка.
Эмма. Ох.
Юнг. Утверждает, что любит свою профессию, а у самой хищный блеск в глазах. Жалуется, что у Сабины слабое здоровье.
Эмма. Истеричность?
Юнг. Нет-нет, постоянные соматические заболевания. Дифтерия, скарлатина, то одно, то другое. Запоры.
Эмма. Бедная девочка.
Юнг. Пренебрежительно отзывалась о ее повышенной чувствительности: мол, жалеет нищих, переживает, что на Кавказе голод. Мечту Сабины выучиться на врача осмеяла как нелепую прихоть.
Эмма. Сочувствия ни на грош.
Юнг. Говорит, Сабина всегда была слишком умной, заносчивой, не находила общего языка с нормальными людьми.
(Качает головой и залпом выпивает воду.)
Мне бы чего-нибудь покрепче.
Эмма. Не положено, уж извини.
Юнг. Это курам на смех — неужели господин директор полагает, что его подчиненные станут напиваться и устраивать оргии в больничной столовой?
Наполняет стакан водой из графина.
Эмма. Но лечение сдвинулось с мертвой точки?
Юнг. Хотелось бы надеяться; впрочем, не знаю. Мне этот случай чрезвычайно интересен. Но внутренний голос подсказывает, что я был чересчур многословен.
Эмма. Кто бы мог подумать!
Она явно его поддразнивает, но он слишком поглощен своими мыслями, чтобы это заметить.
Юнг. Мне нужно последить за собой, чтобы поменьше говорить самому; чтобы не перебивать.
Отдельная палата в клинике «Бургхёльцли»; время позднее. Сабина в ночной сорочке сидит на кровати. Она поднимает голову, когда в палату с лучезарной улыбкой входит медсестра, годами ненамного старше ее самой.
Медсестра. Пора баиньки!
Сабина. Ой. Дайте мне еще пять минут.
С этими словами она встает; медсестра, приторно улыбаясь, отрицательно качает головой.
Медсестра. И не просите, у нас режим.
В углу палаты, за ширмой, виднеются кувшин, таз и ночной горшок; Сабина указывает в ту сторону.
Сабина. Я хочу…
Медсестра. Это — пожалуйста, это — сколько угодно.
Сабина. Неужели мне отказано даже в такой малости, как пять минут уединения?
Медсестра. Господи, уж не меня ли вы стесняетесь? Давайте ступайте. Я подожду.
Ее улыбочка способна кого угодно довести до белого каления. В тишине Сабина стреляет глазами по сторонам.
Сабина. Чем так — лучше вообще не жить.
Стремглав бросается к окну, срывает шнур, при помощи которого задергивают шторы, и обматывает вокруг шеи. От неожиданности медсестра реагирует не сразу, но все же пытается заломить Сабине руки. Вскоре ей удается размотать и отнять злополучный шнур; карманные часики, пришпиленные к сестринской униформе, словно напрашиваются на неприятности; Сабина в мгновенье ока срывает их, швыряет на пол и топчет. Когда медсестра опускается на колени, чтобы собрать осколки, Сабина хватает стеклянный графин с лимонной водой и запускает им в стену; от удара графин разлетается вдребезги. Но к этому времени медсестра успевает вытащить свисток и в панике свистит. Сабина показывает медсестре язык, с вызовом глядя ей в глаза. В сопровождении дюжего санитара появляется Юнг. Сабина преспокойно сидит на краю кровати.
Юнг. Что случилось, госпожа Шпильрейн?
Сабина. Ничего.
Медсестра. Она на меня набросилась, чуть не…
Юнг поднимает руку, приказывая ей замолчать, и поворачивается к Сабине.
Юнг. Объясните, что здесь происходит.
Сабина. Я всего лишь хотела… хотела сходить по-маленькому и попросила на пять минут оставить меня одну. А эта — ни в какую.
Медсестра. Она запустила в меня графином с водой, растоптала мои часы, вот, полюбуйтесь.
Юнг. Госпожа Шпильрейн, неужели это правда?
Сабина. Чистая правда.
Заливается сиплым хохотом.
Юнг. Прошу вас немедленно лечь в постель.
Хохот резко смолкает.
Сабина. Как скажете.
Спокойно встает и откидывает покрывало.
Юнг поворачивается к медсестре и санитару.
Юнг. Давайте не будем мешать нашей пациентке.
Начинает подталкивать их к выходу; Сабина из постели вопрошает, весьма убедительно пародируя голос Юнга.
Сабина. Вы точно не говорили ничего такого, что могло вывести больную из равновесия?
Юнг в изумлении пытается скрыть улыбку.
Юнг. Спокойной ночи, госпожа Шпильрейн.
Медсестра не может прийти в себя.
Медсестра. Она грозилась лишить себя жизни!
Сабина. Если не себя, то хотя бы тебя!
Юнг. Довольно, госпожа Шпильрейн; делайте, что вам говорят.
Сабина смотрит на него, чуть приоткрыв рот, отчего ее лицо приобретает странное выражение.
Процедурная. Сабина, в ночной сорочке, укрытая ветхим серым одеялом, сидит в кресле. Юнг занял свое обычное место позади нее, положив на колено блокнот.
Сабина. Если вас интересуют суицидные попытки, вы лучше упеките сюда моего отца.
Юнг. Продолжайте.
Сабина. Он вечно грозится покончить с собой, это у него такая манера, когда кто-нибудь из нас… его нервирует. Боюсь, как бы он не перешел от слов к делу. Считает, что мама его не любит… и с этим не поспоришь — она его действительно терпеть не может.
Юнг. А у вас никогда не было намерения покончить с собой?
Сабина. Разве что один-единственный раз, в Карлсбаде, — я тогда объявила голодовку… и еще был случай: я нарочно вывалялась в снегу, чтобы заработать воспаление легких. А так, вообще-то, нет… ничего такого… Разве что… после смерти моей младшей сестренки…
(Молчание. Юнг выжидает. Сидящую перед ним Сабину передергивает, она то опускает, то запрокидывает голову.)
Она умерла от тифа. Ей было всего шесть лет. Это случилось три года назад. Я любила ее больше всех на свете.
(Свешивает голову на грудь. По щекам текут крупные слезы. Юнг выжидает, не шевелясь. В конце концов Сабина поднимает голову.)
Когда мне исполнилось семь лет, мама объявила, что теперь на мне лежит полная ответственность за все мои грехи.
Юнг. И это вызвало у вас тревогу?
Сабина. Еще какую! Но после этого мне явился ангел — и все встало на свои места.
Юнг. Какой ангел?
Сабина. Внутренний голос. Я решила, что это голос ангела. Он сказал, что я — незаурядная личность. Кстати, говорил со мной по-немецки.
Юнг. Определенно это был ангел.
Сабина. Разве ангелы говорят по-немецки? Юнг. Так уж принято считать.
Сабина улыбается, видимо впервые за все время.
Сабина. Он наделил меня даром предугадывать, что скажет человек, еще не раскрывший рта.
Юнг. Этот дар у вас проявляется и сейчас?
Сабина. Время от времени.
Юнг. Для врача это большое преимущество. Сабина. Мне не суждено стать врачом.
(Судорожно вздрагивает, и одеяло соскальзывает на пол. Вначале Юнг не реагирует, но потом швейцарская аккуратность берет свое: он встает и подбирает одеяло с пола. Он держит одеяло на вытянутых руках и, обнаружив на нем пыль, несколько раз встряхивает. Сабина с ужасом следит за его движениями, но он замечает это не сразу.)
