Перевод с английского Валентина Хитрово-Шмырова
Действующие лица (по мере появления на сцене)
Клемма Диггинс.
Бёрт Хайнс.
Джози Хайнс.
Кен Норманн.
Рей Доленз.
Энни Роббинс.
Вини Бавази.
Саммиай.
Льюис Барнет.
Перед нами очаровательный скромный загородный дом в «Поконо Маинтинс», штат Пенсильвания. Он деревянный и старый. Крыша у него тоже деревянная. Дом двухэтажный, с верандой и балконом. На веранде кресло-качалка и диванчик-качалка на двоих. На веранду ведут две ступеньки. Перед домом большой пень, отполированный и используемый как стол. По бокам его два плетеных кресла. Дом утопает в зелени. Она разрастается так быстро, что привести в порядок двор стало делом практически бессмысленным. В левой части сцены открытая площадка, от которой начинается тропинка. Вход в дом с обратной стороны. Мы слышим шум подъезжающих машин, но не видим их. Дом можно пройти насквозь, а можно обойти и по тропинке с левой стороны. Конец августа, и уже час как солнце зашло. Веранда и оба этажа освещены.
КЛЕММА ДИГГИНС, американка африканского происхождения, появляется слева и идет по тропинке к открытой площадке. Ей лет сорок пять. На ней легкое ситцевое платье и свободная шерстяная кофта на пуговицах. В данный момент она расстегнута. В волосах у нее ленточка, на ногах тапочки. Смотрит в дом и как будто видит его впервые. Начинает говорить, но как бы сама с собой.
Клемма. …Август, последние денечки лета. Холод уже до костей пробирает, а лето сделает нам ручкой и поминай, как звали. Каждый год выходу в эти дни вечером и стою перед домом. Смотрю на него и думаю: «Он это или не он?». …Если это он, то за двадцать два лета, которые я провела в нем, он почти не изменился. Одна вещь меня всегда удивляла. Сколько на свете птиц? Двадцать, тридцать миллиардов?.. Всяких-всяких. Каждую минуту они появляются на свет и каждую минуту умирают… Как же так получается, что эта лужайка не завалена мертвыми птичками? Ведь жизнь у них короче, чем у людей. Наверное, думаешь, надо зонтик с собой брать, когда утром из дома выходишь. А то как посыпятся на голову мертвые птички… Когда я работала на господина Бёрта Хайнса и его семью, мы часто готовили барбекю по вечерам. И чтобы хоть одна мертвая птичка угодила в мой соус… Не было такого ни разу. Зато когда люди умирают, сами знаете, что творится. Раздирающие душу крики на всю округу разносятся. Бывает, и по ночам кричат. Волей-неволей в курсе будешь… А знаете, когда настал мой час, я легла в постель, уснула и во сне отдала Богу душу… Завидная смерть, многие бы отдали большие деньги, чтобы так легко оказаться на небесах… Смущает только одно: момент самой смерти не чувствуешь… Упускаешь его… Хочешь проснуться утром, да не тут-то было… Когда я покинула этот мир, мне шел девяносто второй год. Но сейчас мне всего сорок пять, а в семье, на которую я работала, все были молоды. Больше всего я ухаживала за господином Хайнсом, а было ему тогда всего пятьдесят пять. Он был тяжело болен, только плевать он хотел на свою болезнь.
БЁРТ ХАЙНС, мужчина пятидесяти пяти лет, выходит из дома, смотрит на небо и оглядывается по сторонам: нет ли кого поблизости. Подходит к плетеному креслу и усаживается в него.
Вот и он сам. Понаблюдайте за ним.
БЁРТ достает из кармана рубашки сигарету и готовится закурить.
Поняли, к чему я клоню? Все равно, что дуло ружья ко рту приставлять.
БЁРТ достает зажигалку и закуривает.
…Конечно, одна сигарета это не то что пуля, медленнее убивает …Только он никуда не торопится. У него на земле еще кое-какие дела остались перед тем, как душа его улетит на небо, а тело будет опущено в могилу. А могила уже вырыта, работа оплачена… И все, что происходит сейчас, возвращает меня к временам сорокалетней, пятидесятилетней давности… Сколько лет минуло, столько минуло… Мир в те времена был другим… в чем-то лучше, в чем-то хуже… В те времена я была негритянкой… А, может, и «цветной» называли… Не помню точно. Только вот не знаю, как бы меня называли сейчас… Только именно в этот момент, в эту самую минуту, в этот самый вечер я такая, какой была в те времена. Работящей женщиной с горячо любимым человеком на руках. Туго мне с ним приходилось, чтоб он в лучший мир раньше времени не отправился. (Медленно подходит к БЁРТУ. Тот курит. Топает со всей силой ногой.) А, попался!!. Так и знала. Не зря в кустах пряталась, все выжидала. Знала, что застукаю вас с сигаретой во рту.
Бёрт (хватается за грудь). Господи, Клемма. Напугала меня до смерти.
Клемма. Что вам доктор насчет баловства с сигаретами сказал? Мало было вам сердечных приступов в этом году? «Ваша жизнь в ваших руках», разве доктор не это сказал?
Бёрт. Нет. Он сказал, что человек, который на тебя из-за угла выскакивает, вреднее сигареты… Я думал, ты уже спать улеглась.
Клемма. Это я для отвода глаз сказала, что спать пошла, а на самом деле в кустах вас поджидала. (Протягивает руку.) Дайте-ка сюда.
Бёрт. Последняя затяжка.
Клемма (качает головой). Так я и знала. Вечная история… И что вы так на тот свет торопитесь, ума не приложу. Там же везде предупреждения «Не курить».
БЁРТ делает еще одну затяжку
Ладно. Это уж точно последняя. Давайте сюда.
Бёрт. Хватит приказывать.
Клемма. Как знаете. Только учтите, что я вам сказала. Еще один сердечный приступ, и я ухожу. Мне тридцать семь и у меня есть занятия намного приятнее, чем ходить за заядлым курильщиком. Только и делает, что за грудь хватается да брыкается.
Бёрт. Тридцать семь тебе было десять лет назад.
Клемма. Это верно. Десять лет назад. Но лицо-то у меня не стареет. (Протягивает руку снова.) Предупреждаю в последний раз, а то пойду вещи собирать.
БЁРТ отдает ей сигарету. КЛЕММА направляется к крыльцу, усаживается на ступеньки и делает затяжку.
Даже без фильтра. Знаете, как на тот свет побыстрей отправиться.
Бёрт. Так и знал, что затянешься. Ты же заядлая, хуже, чем я.
Клемма (отрицательно качает головой). Вы меня с собой не сравнивайте. Я только балуюсь «бычками». А от вас «бычок»-то и остается — и не кашлянешь ни разу.
Бёрт. Да? А кто это в твоей комнате кашляет?
КЛЕММА тушит сигарету о подошву и кладет ее в карман кофты.
Клемма. Насчет моего кашля не переживайте, эта девушка свои девяносто два проживет.
Бёрт. Здорово. Вот мы в один год и помрем.
Клемма. Вы на это только надеетесь. А у меня гарантия есть. Цыганка нагадала по руке. (Протягивает руку ладонью вверх). Видите? У меня линия жизни проходит через всю руку до самой ноги.
Бёрт. Мне тоже по руке гадали. Цыганка сказала, что мне крупно повезет в шоу бизнесе.
Клемма. Ну так все сошлось? Разве нет?
Бёрт. Торговать в розницу телевизорам, не велика карьера.
Клемма. Во всем вы видите только плохое. Все евреи одинаковые… И все потому, что Бога плохо молите.
Бёрт. Что верно, то верно. Ленюсь. А может, сходим как-нибудь в церковь на воскресную службу? Утром.
Клемма. Ну да, ну да. Нет уж, уважаемый. Моему Богу это не понравится. Чтобы еврей пришел в мою церковь и уселся там… Я люблю евреев… Молитвы у них правильные, но вот кухня отвратительная.
Бёрт (подходит к КЛЕММЕ. Обнимает ее). Люблю я тебя, Клемма, всей душой. И всегда любил. Надеюсь, мои слова не действуют тебе на нервы.
Клемма. Не действуют, не действуют. Главное, что вы еще держитесь.
Бёрт. Дай срок, мы еще на свадьбе Джози потанцуем… вместе с тобой.
Клемма. Если она вообще состоится.
Бёрт. То есть как это? У тебя есть основания полагать, что Кенни и Джози не поженятся?
Клемма. Не моего это ума дело.
Бёрт. Твоего, еще как твоего. Единственно, кому Джози доверяет, так это тебе, не госпоже Хайнс.
Клемма. Кому-кому?
Бёрт. Извини, оговорился. Госпоже Роббинс. Уже три года как развелись, а все оговариваюсь.
Клемма. Все ваши беды от этой женщины. Как развелись, то и дело грудь у вас схватывает.
Бёрт. Так что насчет замужества моей дочери? Ты мне так и не сказала.
Клемма. Не собирается она за него замуж.
Бёрт. Но они же помолвлены. Она что, сама тебе об этом сказала?
Клемма. Это необязательно. Я ее нянчила с того дня, как она на свет появилась. Я вижу, как она смотрит на него.
Бёрт. И как же?
Клемма. Нет в ее глаза любви… Что-то холодает. Пойду-ка я в дом. И вам советую, если добра себе желаете.
Бёрт. На мне теплый свитер.
Клемма. Дело ваше, только в гробу он вас не согреет.
КЛЕММА входит в дом. Появляется запыхавшаяся ДЖОЗИ ХАЙНС. Ей двадцать три года. На ней шорты, теннисные туфли на босу ногу и отцовская рубашка. Сложения она атлетического, вся так и пышет здоровьем. Она симпатичная, в глазах ум и решительность. В руках у нее длинная палка.
Джози. …И о чем вы тут с Клеммой болтали?
Бёрт. О свадьбе.
Джози (кивает головой). Вы что, оба решили сбежать из дома и пожениться?
Бёрт. Да нет… О вашей. Она состоится?
Джози (отводит взгляд). …Вряд ли.
Бёрт. А сам-то он где?
Джози. Там, в лесу. Сейчас придет.
Бёрт. Что случилось, Джози?
Джози. Если бы я расторгла с ним помолвку, это был бы ужасный поступок с моей стороны, да?
БЁРТ поворачивается и смотрит на дверь, за которой скрылась КЛЕММА, потом на ДЖОЗИ.
Бёрт. Нет. Но меня бы это удивило… Что стряслось?
Джози. А прямо сейчас готов удивиться?
Бёрт. Так ты ее расторгла? (ДЖОЗИ кивает.) Прямо сейчас? (Она кивает.) В лесу? (Она снова кивает.) Ну, извини.
Джози. Боже мой, папочка. На душе так больно.
Бёрт. Высказать такое, дело серьезное.
Джози. Видел бы ты его лицо. Как обухом по голове.
Бёрт. Могу себе представить.
Джози. Сама себе противна. Погорячилась. Как подумаю, чьи гены я унаследовала, так страшно становится.
Бёрт. Но ты наследуешь гены не одного родителя. Если бы я унаследовал только материнские, я был бы двухметрового роста и на аппетит не жаловался. (Ищет глазами КЕННИ.) …Кенни как, ничего? Держится?
Джози. Не уверена… Может, поговоришь с ним?
Бёрт. И что я ему скажу?
Джози. Что я его недостойна.
Бёрт. Да у меня язык не повернется.
Джози. И как только мамочка смогла бросить тебя. Ужасно глупо.
Бёрт. Глупый я, что допустил такое.
Из леса выходит КЕН НОРМАН. На нем нет лица. Ему лет двадцать пять, наружность у него привлекательная.
Кенни (удивленно смотрит на БЁРТА). А, привет, господин Хайнс.
Бёрт. А, Кенни, привет… привет. О господи, что-то меня начало знобить. …А тебя не знобит?
Кенни. Нет.
Бёрт. Джози, а тебя?
Джози. И меня нет.
Бёрт. А, МОЛОДЫМ ВСЕ НИПОЧЕМ. Точно тебе, Кенни, говорю… Ладно, пошел в дом. Холодает. Доброй ночи. (БЁРТ входит в дом).
Джози (КЕННИ). Ну, ты как, держишься?
Кенни. Я-то?.. Да, да… Держусь… В лучшем виде. Хотя нет… Не в лучшем… Но буду… Когда-нибудь.
Джози (кивает, не зная что сказать). …Кенни, знаешь что?
Кенни. Что?
Джози. …Хочешь пива?
Кенни. Вместо свадьбы? Нет…
Джози. А, по-моему, это то, что надо в данный момент.
ДЖОЗИ смотрит на него, намереваясь что-то сказать. Передумав, поворачивается и идет в дом. КЕННИ поднимает палку, смотрит на нее, машет ею пару раз. Затем в приступе ярости ломает ее о колено, половинки ломает тоже и выбрасывает все в лес. ДЖОЗИ выходит с бутылкой пива. Пьет прямо из горлышка.
Джози. Господи, как я люблю пиво. Когда-нибудь меня от него разнесет.
Кенни. Это точно.
Джози. Правда, правда. Бедра будут «во» какие. Будет у меня тройной подбородок, маленькие свинячьи глазки и узловатые колени. Так что придется до конца дней в широченных халатах ходить. Как на Гавайях.
Кенни. Это ты меня так утешаешь? Что тебя разнесет и будешь тянуть на целый центнер?.. Меня этим не проймешь. Давай поженимся, и я куплю мебель покрупнее.
Джози (не реагируя на его слова, оглядывается). А где моя палка? Ты ее видел?
Кенни. Нет.
Джози. Правду говоришь? Только сейчас здесь была.
Кенни. Я ее сломал.
Джози. Сломал?.. Но зачем?
Кенни. Потому что для меня настал момент что-нибудь поломать.
Джози. Что поделаешь. Ты меня ненавидишь, но я тебя за это не виню.
Кенни. Ненавижу? Я люблю тебя. С первого взгляда полюбил.
Джози. Просто ты имеешь право на такое чувство, я ведь расторгла помолвку.
Кенни. Дело уже не столько в тебе… я ненавижу жизнь. И весь мир. И все человечество. Я ненавижу все, что ползает и летает, и все же я люблю тебя.
ДЖОЗИ протягивает руку и гладит его ладонь.
Джози. Единственно, что я могу обещать, что мы навсегда останемся –
Кенни. ТОЛЬКО НЕ ЭТО! Не говори «друзьями»… Это исключено.
Джози. Ну, извини.
Кенни. Одного не могу понять, если ты решила порвать со мной, почему ты тянула так долго?
Джози. Ничего подобного. Еще два месяца назад я написала тебе письмо. Мы еще тогда в школе были.
Кенни. Это было не письмо, а настоящая поэма. Только слов «расторгнуть помолвку» я в ней не обнаружил.
Джози. Я выразила это поэтическими средствами. Метафорически. Иносказательно. Ты прочел ее?
Кенни. Да. «Бронзовые идолы, стальные уста. Застывшие улыбки, сомкнутые уста…» Так порывают с Шелли или Китсом. А я просто студент-юрист.
Джози. Я несколько писем написала, но не отправила. Подумала: «ну и трусиха же я». Нужно взять и выложить все начистоту. При личной встрече. Глядя прямо в глаза.
Кенни. Вот только в глаза ты мне и не смотрела. Стояла у меня за спиной и тыкала в меня своей дурацкой палкой. «Кен, ты не будешь так уж очень против, если мы не поженимся?» Тык, тык палкой… «Не буду ж я очень против?»… Где тут элементарная вежливость и уважение? Неужели мать тебя этому учила в свое время: «Когда расторгаешь помолвку, стой позади молодого человека, тычь легонько палкой и приговаривай: 'Ты не будешь так уж очень против?..'» Тычок, еще тычок.
Джози. Ну, извини. Так уж получилось.
Кенни. Да ладно уж. Только ты все палку в лесу искала. Для чего?
Джози. Чтобы завладеть твоим вниманием.
Кенни. Чтобы высказать такое, палка абсолютно ни к чему… (КЕННИ потирает шею.)
Джози. С дуру.
Кенни. И почему именно сегодня. Не могла сказать раньше?
Джози. Сама не знаю. Наверное, ждала момента, когда станет абсолютно очевидно, что наш брак — огромная ошибка. …Боже мой, Кенни, как же мне тяжело. Я ведь неравнодушна к тебе и питаю самые искренние чувства.
Кенни. Почему ты согласилась, ума не приложу. Если ты сказала себе «нет», почему мне сказала «да»?
Джози. В тот момент я была искренна. Ты замечательный парень. Правда. И интересный. Во все вникаешь. В политику, в судебные процессы. Во все. А какие у тебя замечательные родители… Какая у тебя мама, потрясающий человек. Она мне ближе, чем родная мать. У меня просто голова кружилась… И когда ты вдруг сделал мне предложение на танцах после съезда демократов и сказал «давай поженимся», я подумала про себя: «А что? Парень хоть куда…» О самом браке я в тот момент серьезно не думала.
Кенни. А о чем ты думала? О танцах без конца?
Джози. Мне было хорошо с тобой. И вдруг меня как осенило. Мне нравилось жить твоей жизнью. Я стала забывать, что у меня есть и своя.
Кенни. Так забудь про мою. Что в ней такого. Могу жить своей жизнью в свободное время.
Джози. …Когда мать бросила моего отца, жизнь для него потеряла смысл. Он любил ее. И любит до сих пор. Я понимаю, что это другой случай, все-таки они прожили вместе двадцать один год… И тем не менее, он понял, что время лечит. Что жизнь продолжается. И он это осознал.
