ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
СОЛНЦЕВОРОТ
Декабрь 1998.
В своей жизни я мало что видел. Я никогда не покидал родной город и судить об окружающем мире мог лишь по телевизионным передачам и россказням людей, которые якобы что-то видели. Мой друг Вася бывал в разных городах и говорил, что, как бы не отличалась их архитектура, люди живущие в них абсолютно похожи. Не зависимо от того, как туго набит их кошелек и насколько престижно выглядят их одежды, они настораживаются, когда им страшно и смеются, когда им хорошо, они также безумны, когда влюблены и также искренни, когда плачут, они также боятся боли и жаждут счастья. Для того чтобы понять другого нужно просто видеть перед собой человека, говорил он.
Я как-то не особо задумывался над смыслом этих слов. Вспомнил о них я лишь, когда стоял на крыше высотного дома и смотрел вниз, думая об одном единственном шаге, который так тяжело сделать. Когда я поднялся сюда, то был уверен, что здесь никого нет. Кому придет в голову залезть на крышу в лютый мороз в самый короткий день зимы.
– Что тебе здесь надо?
Я обернулся. Человек, задавший вопрос, в упор смотрел на меня. Он был в нескольких шагах. Странно, что он подошел так близко, а я этого не услышал.
– А ты кто? – нечего другого мне не оставалось, как ответить вопросом на вопрос. Хотя ответы и на мой, и на его вопрос были очевидны. Человек, стоящий сейчас рядом со мной, был бомжем. Хотя он были вполне нормально одет и, кажется, даже выбрит, у меня не было ни малейшего сомнения, кто он. Сама энергетика, исходившая от него, указывала на полнейшее отрицание каких-либо социальных норм. Встретив на улице такого человека, я бы усомнился и решил, что он просто беден. Но здесь, в этом месте, он был не беден, он был маргинален.
Он, также не опуская глаз, подошел ко мне еще на шаг и ответил на мой вопрос очень даже недвусмысленно:
– Я – человек.
– Я тоже человек, – я хотел было отступить назад, но передумал. Мне-то чего бояться здесь и сейчас. Агрессии или же человеколюбия? Сейчас это было все едино.
– Я не спрашивал, кто ты. Я спрашивал, что ты здесь делаешь, – приближаться ближе он не стал.
– Воздухом дышу.
– Хорошее дело, – он повернулся ко мне спиной и сделал несколько шагов в сторону ближайшей вентиляционной трубы. Извлек оттуда шезлонг и, удобно устроившись в нем, достал из кармана пачку сигарет. Протянул руку в мою сторону приглашающим жестом:
– Закуривай.
Я не знал, как себя вести, поэтому автоматически ответил:
– Не курю.
– Ну, как знаешь. – Он закурил и, глядя на меня, изрек, – здоровье беречь надо, это правильно.
Этот странный человек развалился на своем троне и, глядя в мою сторону – то ли на меня, то ли мимо, погрузился в думы.
– Конфуций сказал: «Мы не знаем, что такое жизнь, так можем ли мы знать, что такое смерть?»– произнес он после небольшой паузы, явно обращаясь ко мне.
– Это ты к чему?
– Ты просто далеко не первый, кто приходит сюда воздухом подышать, и боюсь не последний.
– А ты здесь за ангела хранителя?
– Я же сказал, я – человек. Самый что ни наесть обыкновенный человек.
Я подошел к нему поближе:
– Обыкновенные люди на крышах не живут.
– А я не живу на крыше, – возразил он мне, – я живу на чердаке, там теплее.
– Это тебе тоже Конфуций подсказал?
– Нет, это я и сам знаю.
Мы одновременно рассмеялись. Откуда-то из своего тайника он достал еще один шезлонг.
– Присаживайся.
Я не стал отказываться от такого предложения:
– Имя у тебя есть, философ?
– Есть, конечно. Человеку без имени нельзя. Но так ли оно нужно. Это уже вопрос. Одно имя тебе дают родители, совершенно другим награждают твои друзья и враги. Потом думай сам, какое из них верное – данное немому младенцу или полученное взрослым человеком.
– Называть-то тебя как?
– Да хоть и философом, какая тебе разница. На улице окликать ты меня все равно не станешь. А чтобы посидеть поговорить особых церемоний не надо. Знакомые называют меня просто Ивановичем. Можешь и ты так называть.
– А скажи мне, Иванович, откуда ты про Конфуция знаешь?
Мой собеседник, похоже, обиделся на меня за такой вопрос, потому что посмотрел как-то искоса и спросил в свою очередь:
– Тебя именно удивляет, что бомж откуда-то знает про Конфуция или что человек, знающий Конфуция, почему-то бомж?
Вопрос застал меня врасплох. Вот уж не ожидал подобной реакции от этого человека. Я хотел лишь слегка поддеть его, а на самом деле зацепил за живое.
– Извини, не хотел обидеть.
– Извиняться не обязательно – достаточно научиться не судить о человеке по одежде.
Мы помолчали с минуту, а потом человек, представившийся Ивановичем, спросил:
– Сам-то учишься или работаешь?
– Учусь, – соврал я, ни капли не сомневаясь. – На заочном, – добавил для верности.
– А специальность какая?
– Физик.
– Ух, ты!
– А ты думал,– я даже немного загордился – такой реакции от бомжа я не ожидал.
– Раз на заочном учишься, значит, работаешь? – уточнил он.
– Естественно, я ж не тунеядец какой-то.
– И кем работаешь?
– Аппаратчиком, – почти с гордостью сказал я. Я надеялся, что красивое слово произведет на собеседника впечатление.
– Понятно, – он достал еще одну сигарету и закурил.
– Неужели ты знаешь, что это такое?
– Не знаю, да и зачем мне это.
– Отчего же ты говоришь «понятно», если тебе нечего не понятно.
Он посмотрел на меня, как на полоумного:
– Понятно, что работаешь. А кем – это твое дело.
– Зачем же тогда спросил? – я начинал злиться. Мало того, что этот странный человек отвлек меня от задуманного, он еще и подтрунивает надо мной.
– Я подумал, а вдруг ты какой-нибудь ответственный руководитель или работник правоохранительных органов.
– И что бы тогда поменялось?
– Я бы не подал тебе руки. – Он протянул мне руку и, отсалютовав рукой, в которой дымилась сигарета, официально представился, – Иванович, человек без определенного места жительства.
Я пожал его руку:
– Костя.
Он крепко сжал мою ладонь и притянул меня ближе к себе:
– Парень, не дури, иди отсюда.
К этому моменту раздражение поведением этого человека меня оставило. Появилось ощущение какой-то ироничности сложившейся ситуации. Вот бомж-философ пытается учить меня уму-разуму, воздействуя, как ему кажется, очень сильно морально да еще и физически на сопляка-подростка. Вообще-то, я не люблю, когда меня хватают за руки. Но инструктор, у которого я шесть лет занимался айкидо, говорил, что применять навыки можно только в экстренных случаях. Пока твоей жизни не угрожает опасность применение силы неоправданно. Поэтому я не стал освобождать руку, и это дало мне неожиданное моральное преимущество. Я полностью контролировал ситуацию, и ожидал следующего шага от своего собеседника, потому что закончить этот разговор было очень интересно. Тем более, что самого главного этот тип все-таки добился, мой первоначальный порыв полностью прошел. Сейчас оставалось лишь дослушать нравоучение.
Он, наверное, заметил ироничный блеск в моих глазах:
– Посидели, поговорили, теперь иди домой, учись.
Он отпустил мою руку.
– Не пойду, мне тут нравится, – я вальяжно разлегся в шезлонге. Откровенно говоря, абсолютно неудобном.
– Мне тут тоже хорошо, но я не люблю непрошенных гостей.
– Ты меня сам пригласил сюда присесть, иначе я бы давно ушел отсюда.
– Каким интересно образом?
– Я думаю, весьма традиционным для этой крыши. Самый высокий дом в районе – это не только прекрасный вид, но и неплохой шанс.
– Ну, давай, а я полюбуюсь.
– Не собираюсь.
– Тогда иди отсюда.
– Не дождешься, – я откинул голову и зевнул.
Иванович недовольно покачал головой, достал очередную сигарету и закурил.
– Значит, просто любуемся закатом, – подытожил он наш разговор.
Ветер стих, с неба затрусил редкий снег. Мелкие снежинки пролетали мимо, спеша вниз, где их уже ждали свои, утрамбованные сотнями ног и расплавленные визжащими колесами. Я смотрел на небо, любуясь темно-синими тучами, низко висящими прямо над нашими головами. Лучи заходящего солнца многоваттными прожекторами подсвечивали их снизу, отчего они казались еще большими. Исполинскими громадами, давящими на город, на людей, на дома, на деревья, на улицы, на сидящих на крыше двух человек, которые были частью этого города, сами этого не желая.
– Лет-то тебе сколько? – нарушил тишину Иванович.
– Двадцать два.
– Жена есть?
– Считай, что нет.
– Нет, значит, нет. А учишься, поди, в столице?
Я подался вперед. Руки и ноги быстро затекли в неудобном положении на морозе.
– Соврал я. Не учусь я нигде. С такой работой не до учебы.
– Да, – он сочувственно закивал. – В твоем возрасте нужно учиться.
– Нужно. А жить как? Кормиться, одеваться за какие шиши?
– Сам думай. Тут я тебе не подсказчик. Ты главное пойми, что если хочешь – хочешь! – обязательно этого добьешься.
– Какой ты умный. – Я разозлился на Ивановича за то, что снова пытается поучать, и на себя за то, что он говорит правду. Он сказал то, в чем я боялся себе признаться. – Сам-то за какие барыши живешь? Воруешь, небось, или бутылки собираешь?
– Не угадал…
***
Впрочем, началась эта история за несколько дней до памятного разговора с бомжем. История не очень то и захватывающая, но мне уж очень хочется ее пересказать, тем более, что по прошествии времени она кажется мне глупой сказкой.
Итак, обрисуем антураж. Небольшой промышленный городок, серый и унылый. Типовые многоэтажки микрорайонов, такие же правильные корпуса заводов. Зима, вторая половина декабря, снега как назло еще нет, температура танцует около нуля, утром – замерзшие лужи, вечером – слякоть. Короче говоря, ничего достойного расширенного многословного описания. И на этом на фоне – я, не до конца спившийся романтик, потенциальный ученый-самородок и по совместительству работник одного из местных заводов (а куда денешься?).
Начнем наш рассказ со среды, хотя это не имеет принципиального значения. Потому что для работающего человека дни быстро становятся одинаковыми. И если поначалу ждешь пятницу, то потом не можешь терпеть эти непонятные выходные, которые отмечены домашними хлопотами и прочей неразберихой. И только с приходом понедельника все снова становится на свои места. Все понятно и предельно организовано. В шесть – подъем. Без четверти семь – на троллейбусную остановку, а дальше и вовсе по всеобщему расписанию.
Обычно я просыпался за несколько минут до будильника и вставал, тихонько выдвигаясь на кухню, чтобы не разбудить маму. Ей на работу было ближе, и она могла спать лишние двадцать минут, за это время можно было спокойно закончить все процедуры, предписанные правилами личной гигиены. После чего я заваривал на всех чай и с чувством собственного достоинства читал книжку, поглощая завтрак. Так было изо дня в день уже несколько лет. Иногда мне казалось, что так будет всегда, и быть по-другому просто не может. То ли привычка, то ли слабость. Я и не задумывался, что в моих силах все изменить, всё и так прекрасно катится по накатанной. Хотя сказать по правде, задумывался, конечно. Но не верил, что в моих силах что-то изменить.
Я мечтал вырваться из этой серой жизни. Я надеялся уехать в столицу поступить в университет и посвятить свою жизнь царице наук – физике. Физики-теоретики из школьного учебника для меня были небожителями. Эти люди, которые круто меняли жизнь всего человечества, звали меня за собой. Несмотря на то, что физика в отличие от физкультуры не в фаворе у большинства школьников, я старался не пропускать уроков и по возможности внимать словам учителя, хотя и был уверен, что он не знает и сотой доли того, что интересовало меня.
Каждое утро, собираясь на работу, я был уверен, что этим летом непременно наплюю на работу и уеду поступать в университет. Но… Летом обычно прибавлялось работы, зарплата увеличивалась, народ шел в отпуска, приходилось подменять то одного, то другого. Короче говоря, причин отложить решительный шаг хватало. Так продолжалось уже четвертый год. Если в первый год у меня были объективные причины никуда не ехать, то каждое последующее лето основной причиной была моя нерешительность, обильно приправленная ленью. В день, когда заканчивалась очередная вступительная компания, я ругал себя последними словами, писал сам себе гневные послания, иногда даже в стихах, короче говоря, делал вид, что настраиваю себя на следующий год, но это был самообман. Как говорил один сумасшедший немец: человек, презирающий себя, уважает себя, презирающего.
Но вернемся в наш день. Я пил чай на кухне. В одной руке был бутерброд с сыром, перед глазами книга, естественно, что-то вроде популярной физики. За четыре года я скатился до непонятной литературы, в которой убедительно, а главное увлекательно писалось о какой-нибудь ахинее, которой настоящие ученые побрезговали бы уделить свое драгоценное время. Глаза мои бегали по строчкам, но мозг отказывался фиксировать информацию. За окном было совершенно темно, приближался самый короткий день. Я не любил это время года – тоскливое, депрессивное. Ночь наступает, поглощая свет все больше день за днем. Людям не хватает света, они с тоской смотрят на серое небо, которое и без того зимой постоянно пасмурное. Но остается надежда на изменения к лучшему. Вечная Ночь достигнет своего наибольшего могущества, чтобы в итоге переродиться и подарить миру Вечный День, который в свою очередь тоже через полгода переродится в свою противоположность. Этот нехитрый цикл двигает мир вперед, словно катится колесо времени. Только никто не знает, что все же является первопричиной: день меняет ночь, потому что изменяется время, или же время мы ощущаем, потому что существуют вечные изменения. Если остановить всякое движение в точке абсолютного нуля, остановиться ли время?
Конечно, с такими мыслями популярная книга не читается. Я отложил ее, сначала просто бросил на столе, а затем поставил на полку. Вряд ли в ближайшие дни я ее открою, лучше уж пялиться в телевизор. Сборы на работы занимали у меня всегда одинаковое время: сложить тормозок в рюкзак, взять с полки ключи от квартиры, пересчитать в кармане мелочь, обуться, накинуть верхнюю одежду и вперед. До работы мне было около часа езды на троллейбусе. Ехать приходилось от конечной до конечной, практически через весь город. Хорошо, если удавалось усесться на своей остановке, тогда можно было немного покемарить, но чаще приходилось ехать стоя, толкаясь с такими же работягами, как я, мечтающих доспать на мягком сидении.
В тот день, как обычно я ехал стоя, получая время от времени удары локтями от своих соседей по несчастью. За окном было темно, проносились какие-то огни, угадывались силуэты домов и построек. Я прикрыл глаза.
– Костя! Костя, ты что спишь, – кто-то тряс меня за плечо. Нет, я не спал, хотя…– Ну ты даешь, спать стоя – это надо еще суметь. – Голос был мне знаком.
Я открыл глаза:
– Привет, Ольга.
– А я смотрю на тебя и думаю, то ли спит, то ли видеть не хочет, – она улыбнулась.
Я тоже улыбнулся в ответ. Искренним людям всегда хочется отвечать взаимностью. Ольга была на три года младше меня, но мне на зависть училась в единственном институте нашего городка. Не беда, что это не университет, а скромный пед, для меня и это сейчас уже казалось достижением. Я знал Ольгу уже пару лет, она была примером для подражания. Аккуратная, жизнерадостная, источающая позитив. У нее были правильные, но не очень красивые черты лица, иногда она кривила рот при серьезном разговоре. Она была невысокого роста с широкими бедрами и небольшой грудью. Внешность ее была далека от канонических пропорций красоты, но эти недостатки при близком знакомстве просто становились незаметными, благодаря ее обаянию, ее энергетике. Я всегда был рад ее видеть, хотя лучше бы сейчас я спал. Я предвкушал неприятный разговор. Бывает же так, что и человека рад видеть, а говорить с ним не о чем. Говорить с Ольгой, разумеется, было о чем, но говорить мне не хотелось.
Улыбка моя все-таки получилась кислой, она меня и выдала.
– Я не собираюсь вмешиваться в ваши отношения с Оксаной, – сказала она, явно поняв причину моей настороженности.
– Неужели тебе плевать на личную жизнь сестры?
– Вы оба люди взрослые, как-нибудь разберетесь, договоритесь. Зачем мне наживать врага в твоем лице.
