Но он проснулся отчаянно, все еще попадая в бушующий шторм своей мечты; черный ветер вел к нему дождь настолько реальным, что, поднявшись, он лизнул свою лапу, ожидая, что она будет промокнуть, ожидая, что она будет лизать себя насухо.

Это был сон? Что это было?

Он не возражал против реалистичных мечтаний о скалистой охоте со своей девушкой-табби, пищей на крысах и супях, счастливых воспоминаний о мечтах, которые не только обогатили его спокойный сон. То, что ему не нужно, был такой ужасный кошмар, настолько реальный, что он все еще слышал, как воет. Не нуждался в этом ужасном опыте людей, которых он не знал, догнал в какой-то жестокой личной битве, ауру мечты темную и настолько пронзительно громкую, что его бедная голова кота стучала, а его уши все еще болели: дождь падал вниз, забивая тонкую крышу, две женщины кричали и кричали друг на друга с ужасной яростью, когда дождь бился о тонкие стены их маленькой деревянной хижины, и женский гнев стихийный, непримиримый.

Даже в бурной темноте он каким-то образом знал, что хижина стояла рядом с низким холмом, который был сплющен наверху, и там стоял забор. То, что небольшая роща деревьев стояла внизу, на некотором расстоянии от хижины, крепкие саженцы согнулись почти вдвое от ветра. У него было ощущение, что несколько кошек присели у основания деревьев, испугавшись и дрожа. Дождь тянулся, как молотки, к коттеджу, его барабаны смешивались с женскими криками, а затем он был внутри самой хижины, воздух холодный и вонючий лук, обжаренный в прогорклом жире. Тонкий жирный свет от голой, над головой лампочки, только намек на тепло, просачивающийся из квадратного металлического нагревателя, запах паров бутана. Старуха, кудрявые седые волосы, ее морщинистое лицо прищурилось от ярости. Молодая женщина стройная, может быть, в двадцатые годы, ее овальное лицо вспыхнуло от гнева, темных волос, длинный, влажный и запутанный, ее карие глаза огромны от мести. Он мог видеть детскую кроватку, ребенок, свернувшийся под тонким одеялом, в жалкий шар, как маленькое животное, обнимал женщину от ярости.

«Я не делал ничего хуже, чем они, - крикнула девушка. «Ты думаешь, просто потому, что я …»

«Ты был глупым и глупым, и теперь ты платишь за него, теперь посмотри, что у тебя есть. Если ты пытаешься наказать кого-то вроде него. , , Вы не знаете, на что он способен. И твоя собственная сестра … - Я отлично справлялась,

пока ты не всунул свой нос. Если бы ты оставил ее в

покое … - Я вздрогнул от носа? Я сохранил для вас дом, когда ваши собственные сестры больше не будут иметь с вами отношения, и кто может их обвинить, после того, как вы себя вели?

«Почему ты так злой! Тебя не волнуют обо мне и мальчике, все, о чем ты заботишься, это то, как все выглядит, что думают люди. Куда вы все запыхались, живя в этой хижине! Старый пьяный живет хуже, чем трущоб. Ты думаешь, мне нравится жить здесь? Она развернулась, вырвалась через извращенную дверь в воинскую шторм, ветер отрубил дверь от ее руки, взорвав ее с грохотом. В турбулентном темноте еще одна фигура двинулась, ослабевая в ветреную черноту, когда она проходила, высокая фигура, хлопающая темным пальто, разорванная листами дождя. Наблюдатель поднял руку, но она не увидела его, она исчезла, бежала в шторм, дождь почти горизонтальный, такой же мощный, как вода, убирающаяся из пожарного шланга. Над грохотом штурмовал кота, услышал старт автомобиля, его фары вспыхнули, прорезав ливень, в приборных лампах он увидел бледное лицо женщины, увидел, как она дернула колесо, когда машина сняла зазор с гейзером грязи на дом. Позади нее вспыхнул второй комплект фар, второй автомобиль выскочил из черноты, проскользнувшей на холм, а затем выпрямляясь, после ее быстрых красных задних фонарей быстро потерял во время дождя.

Кошка пробудилась так внезапно, дрожа от бури, удивляясь, что в своих подушках себя сушит и согревает, глядя на спокойную, неподвижную ночь из своей собственной башни. Безопасный в своих собственных раскопах, благословенно один в своей личной башне на крыше второго этажа, высокие высокие окна сухие и без дождя, вокруг его извилины, его колотящееся сердце - единственный остаток этих сильных моментов. Он сидел, глядя на спокойную ночь, думая о насилии сна, о взаимной ненависти женщин, настолько реальной, что он втянул его вглубь, казалось, оставил часть его все еще там с ними, дрожа от озадаченного страха. Что, черт возьми, это, откуда, черт возьми? Это больше похоже на видение, чем на сон, уродливое сообщение, возможно, предвещает взгляд на будущее - или это было бы смотреть на прошлое,

Кроме того, он не верил в это.

Так называемые видения не имели ничего общего с реальной жизнью, то, что люди называли психическими предзнаменованиями, было не чем иным, как убеждением, временным расстройством. Жизнь была прямо здесь и сейчас. Жизнь была фактом, то, что вы могли видеть и пахнуть, что вы могли коснуться своими усами или вытянутой лапой. Жизнь - это то, что вы делаете или можете понять сами, без какого-либо эфирного послания. Никто, кошка или человек, не мог назвать будущее, которого еще не было. Никто не мог видеть в прошлом, которого он никогда не видел. Это было абсолютно глупо.

Поднявшись, он вытолкнул через открытое окно к крыше, на сухую, грубую черепицу, что ни одна буря не коснулась этой ночью. Он понюхал прохладный свежий ветерок, домашний аромат сосновых и дубовых деревьев, запах йода в море от десяти кварталов и сладкую вонь из скунса, охотящуюся за личинками в одном из соседей. Он думал о двух женщинах в кошмаре, пытался подумать, видел ли он когда-нибудь их вокруг деревни.