Жена подала мне цветастый кисет, который только что сострочила на машинке.
Я высыпал в него шесть пачек махорки.
- Ватник не чисть, - предупредил я и надел ссохшиеся кирзовые сапоги.
- Ты опять за своё… - со вздохом сказала жена, подавая мне мешок в дверях.
- Ну будя, будя, - ответил я и потёрся ватником о побелённую стенку. - Будя. Прощевай, любушка!
Первые пятьдесят километров - дачи да посёлки - не интересовали меня. Ну его, урбанизм! На шестом десятке мелькнул пегонький телёнок с пятнами вокруг глаз, будто в очках! Пошёл, пошёл материал! На сто первой версте я вылез из вагона. Парная темь застилала глаза.
Я свернул козью ногу, поскрёб подзаросший подбородок (пятнадцать дней не брился) и спросил железнодорожника с металлическим сундучком:
- Сумнительно чтой-то… аль это Жмыхово?
- Аль не видишь? - ответил он язвительно.
Я выбрел на площадь. Автобус до Жмыхова стоял у ларька. Я поискал хоть какую-нито телегу, чтоб с сеном беспременно, не нашёл и взошёл в автобус. Был он гожий, молочного цвета - совсем не то. Два-три пассажира дремали, кондуктора тоже не имелось - не разговоришься!
