Стахановцу Д.Н. Преснову
Далеко по цеху разносится гул большого строгального. А рядом со станком сгорбился на высокой табуретке старый строгальщик Семеныч. Он сидит, уткнув нос в воротник изрядно потертого, промасленного полушубка, и, кажется, дремлет. Но это только кажется. Из-под густых, насупленных бровей зорко следят за работой живые, совсем не стариковские глаза. Вот Семеныч замечает что-то, встает и берется за масленку.
— А ну, давай... — подгоняет он станок, подмазывая его на ходу. — Думаешь, не вижу? Задремал старик? Не тут-то было... Это теперь моду такую взяли: чуть что — ремонт! Нет, брат, у меня не забалуешь!
Вздохнув, старик усаживается на свое место и опять замирает в привычной позе.
По цеху, осматривая работы на станках, медленно продвигается начальник цеха. Наконец он добирается и до Семеныча.
— А ты, старина, чего съежился? Нездоровится, что ли?
Больше из уважения, чем по необходимости, Семеныч останавливает строгальный.
— Какое наше здоровье? — ворчливо отвечает он. — Скрипим помаленьку, и ладно...
— Ладно-то ладно, да не совсем... Давненько я хочу с тобой по душам побеседовать и все как-то времени не выберу...
Семеныч с подозрением косится на начальника.
— Скажу тебе прямо, — продолжает начальник, — станок у тебя всегда в порядке... Да и сам ты работник неплохой, а вот производительность обидная...
Семеныч вдруг отворачивается к станку и начинает подтягивать в нем какую-то гайку.
— Мохом ты оброс, Семеныч, маленько... Честное слово! Гляди, какой небритый! Огонька в тебе производственного не вижу, огонька!..
— Какие там еще огоньки!.. Оттопали мы свое... — недовольно отзывается старик. — Сделай милость, Никита Степаныч, отойди... Как бы, грешным делом, столешиной не задеть.
— Постой, постой... Я хочу с тобой по душам, а ты мне что же?.. Вот я, например, слыхал, что наши комсомольцы хотят тебя в стенгазете изобразить! А я говорю, мы с ним и так дотолкуемся.
— А пускай!.. Ихнее дело газетки писать, а мое — работать!
— Да ты, старина, не обижайся.,,
— А... а... а... чего там!
Семеныч торопливо достает из кармана круглую жестяную коробочку с нюхательным табаком и, захватив из нее щепотку, сует себе в нос.
— Мы, Никита Степаныч, знаем, что к чему... Зна-а-ем... Да только из годов я вышел насмешки-то принимать!
Седые, нависающие усы старика раздраженно шевелятся. Побагровев, он с азартом чихает. Вынув синий в белую клетку платок, обтирает усы и решительно поворачивается к станку.
— Ты что, и разговаривать со мной не хочешь?
Старик угрюмо молчит.
Но, странное дело, начальник ничуть не обижается. Постояв немного, он с удовлетворенным видом шагает дальше.
Семеныч запускает строгальный и усаживается на свое место.
— Им что?.. — бурчит он в воротник полушубка. — Они бы то сосчитали, сколько лет — и все без брака! Станок не в пример другим содержу! Скорость им подавай!.. А где ее взять в мои-то года? Горячи, да некстати... И Никита Степаныч тоже... Не обижайся, говорит...
Вспоминается, что редактор стенгазеты хорошо рисует карикатуры и наверно, на этот раз постарается. Недаром он при встречах вежливо здоровается, а сам глазами так и стрижет...
Старик не может сидеть спокойно. Ворочается на табуретке, то подбирает ноги, то снова их распрямляет. Наконец, не выдержав, вскакивает... И как раз кстати: оставленный без надзора станок чуть не загнал всю работу в брак! Семеныч резко останавливает станок. Размахивая руками, бегает возле него и ругается... И как ругается! Достается и освещению, и станку, и инструменту, и даже цеховой уборщице, подошедшей убрать стружку.
Незаметно приближается конец смены. Закончив работу, Семеныч вяло убирает станок. Вот уже мимо гурьбой прошли рабочие, а он все еще почему-то медлит... Можно заметить, что старик частенько посматривает на дверь в красный уголок. Вот он видит, как туда с папкой подмышкой проходит редактор цеховой стенгазеты. Выждав немного, Семеныч бросает тряпку под станок и отправляется следом. Расхаживая по помещению, он усиленно рассматривает портреты на стенах, будто совсем не замечая редактора, работающего тут же за столиком над заметками. Постепенно продвигаясь все ближе, Семеныч, словно только теперь заметив его, грубовато спрашивает:
— Все пишешь?
— Пишу, — скромно сознается редактор. — А ты что здесь прохаживаешься?
— Стало быть, дело имею.
— Это интересно! — оживляется редактор и откладывает перо. — Заметку хочешь подать?
— Нет уж, это вы всех критикуете, — отмахивается старик. — Я до этого не охотник!.. Ты мне лучше скажи: когда ваша газетка выйдет?
— А вот побольше заметок соберем, тогда и выпустим...
— Опять, поди, рисовать кого будете?
— Как это рисовать? — не сразу догадывается редактор. — Ах, да ты имеешь в виду карикатуру? Так это же, папаша, редакционная тайна!
— Подумаешь, тайна... Весь цех смотреть будет!..
— Нет, нет, этого я тебе сказать не могу... — упирается редактор. — Может, мы как раз тебя и решим изобразить.
— Постой, да за что же?
— Почему «За что...» Просто дружеский шарж!..
— Шарж? — повторяет Семеныч не совсем понятное ему слово и вдруг наклоняется к самому уху редактора: — Слушай, а что ежели бы меня в это самое дело не тово... Ты сам посуди...
— Уж это будет решать редколлегия... — улыбаясь, отвечает редактор. — А потом, что ты так всполошился?
— Всполошишься, когда ни за что ни про что в газетку пихают... За это, брат, тоже не погладят!..
— Знаешь, папаша, — редактор снова берется за перо, — я думаю, твоя старуха тебя заждалась. Серьезно!
— Это тебя не касается... — сердито обрывает Семеныч. — Скажет тоже, ей богу!.. Да моя старуха на том свете давно.
Старику хочется еще что-то спросить, но у редактора такой занятой вид, что пропадает всякое желание разговаривать.
На следующий день Семеныч с самого утра поднимает шум. С необычным для него оживлением он бегает по цеху, держа в каждой руке по резцу.
— Ишь, моду какую завели! — кричит он, свирепо поводя усами. — Что я им, кузнец, что ли?
— А ты их к начальнику на стол! — советует ему известный в цехе насмешник и озорник Сашка Ушаков. — Раз кузнец заболел, пусть сам кует!
— А что же ты думаешь? И отнесу, — угрожает старик. — Скорость спрашивают, а резцы не кованы!
Подбежав к своему станку, он с шумом бросает резцы на пол. Явно настроенный покуражиться, подходит к столу мастера.
— Чего делать-то?
— А вот возьми штампик, — говорит ему тот, протягивая чертежи и наряд. — Хорошо, если бы к концу смены махнул...
— Больно машистый... Не видишь — расценок тридцать часов!
— А ты тряхни стариной да по-стахановски и ахни!
— Ахни да махни — только и слов у тебя! — сразу закипает старик. — А резцы мне кто ахать будет? Ты, что ли?
Мастер задумчиво почесывает себе подбородок.
— И когда ты угомонишься, старый? Ведь есть резцы у тебя!
— А ты мне их давал?
— Давал — не давал, а есть.
—- Нет у меня никаких резцов, нет! — уже кричит Семеныч. — Любите на готовенькое! Мастерами называетесь...
Сердито ворча под нос, он уходит. Установив при помощи блока огромный штамп на станке, он задумывается: как быть дальше? Брошенные им резцы валяются на полу. Старик небрежно толкает их ногой... Однако чем же все-таки работать? Запасные резцы припрятаны у него в укромном местечке, но взять их оттуда нельзя. Ведь он только что кричал, что их у него нет! Постояв немного в раздумье, он отправляется по цеху.
Станочники, привыкшие всегда видеть его только у станка, теперь с удивлением поглядывают на него... Молоденькая строгальщица, заметив, что он несколько раз прошел мимо, простодушно спрашивает:
— А что это ты, дедушка, тут все ходишь и ходишь?.. Потерял что-нибудь?
— Тебе что за дело? — огрызается старик. — Работаешь — и работай, а не суйся, где тебя не спрашивают!
— Да так это я... спроста... — робко говорит испуганная таким оборотом строгальщица.
Семеныч идет дальше. В его продвижении по цеху заметна известная последовательность. Возле некоторых станков он не останавливается вовсе и даже, проходя мимо, пренебрежительно поводит плечом.
Зато у станка лучшего в цехе токаря, Анохина, работавшего раньше у него учеником, он задерживается... Заготовка вала, установленная на этом станке, вращается так быстро, что глаз не улавливает ее движения и кажется, что она стоит неподвижно. Точно рассчитанным движением Анохин подводит к ней резец. Молнией сверкает в воздухе раскаленная докрасна стружка и падает за станок. Проход сделан. Анохин снова подводит резец, и снова сверкает в воздухе снятая стружка.
Семеныч невольно отодвигается. Ему кажется, что стружка должна обязательно упасть на проворные руки Анохина.
— Что, отец, страшновато? — Анохин задорно взглядывает на Семеныча живыми черными глазами.
Старик молчит.
— Твой ученик, твой... Не забыл еще... А теперь, видишь, что получилось? Скоростник! — не без гордости говорит Анохин.
— Опасная вещь... Аж глядеть боязно...
— Я это дело еще не совсем освоил, — делится своими соображениями Анохин, — Думаю вот отвод стружки устроить... Может, присоветуешь что? А?
— Непривычное дело. Скоро больно!
Заинтересовавшись их беседой, подходит фрезеровщик Угольков.
— Что, старый, смотришь? — спрашивает он Семеныча. — Учиться, что ли, пришел?
— Чему учиться-то? Глаза выхлестывать?
— А неужто, как ты, у станка возиться?
— Лучше повозиться, да с толком...
— Не видно что-то толку у тебя.
Семеныча так и передернуло:
— Смотря кто глядеть будет... Ежели ты, так ничего и не увидишь!
— Нет, устарел ты на такие дела! — решительно говорит Угольков. — Там у себя на станке всю жизнь проспал...
У Семеныча даже затряслись руки:
— Ну, это мы еще посмотрим, кто что проспал!..
— Ну, ну, довольно! — вступается вдруг за Семеныча Анохин. — Не обижать старика!..
Семеныч некоторое время смотрит то на одного, то на другого станочника, будто выжидая. Потом, махнув рукой, — что, мол, с вами толковать-то? — идет к себе.
— Подумаешь, взялись... Как бы я вас сам на старости лет всех не поучил! — разговаривает он сам с собой по дороге.
Видно по всему, что старик крепко задет за живое... Брошенные им резцы валяются у станка на прежнем месте. Старик поднимает их и несет затачивать. Один он затачивает по-старому, а другой как-то по-иному. Однако в работе они быстро выходят из строя. Первый почти тотчас же, а второй немного позже. Упрямый старик затачивает их вторично, и опять резцы быстро приходят в негодность. Но, видимо, старик уже подметил в их работе что-то полезное для себя. Он долго и тщательно их осматривает. Появляется желание «прочистить мозги» — понюхать табаку. Но какая-то внезапно мелькнувшая в голове мысль заставляет его забыть об этом.
— Стой, стой...
Сунув табакерку в карман, он хватается за резец и почти бегом направляется к точилу. Ему кажется, что если удачная мысль ускользнет, то он уже никогда ее не поймает. Теперь он ведет заточку с учетом предыдущего опыта. Не тонкий конец, а более массивная часть резца должна сначала врезаться в крепкую сталь. Устанавливая резец на станке, он с тревогой спрашивает себя: «А что, если ошибся? Ограничится ли все одной поломкой резца? Может, пострадает и сам станок, на котором я отработал столько лет без поломок?» При одной мысли об этом старику становится не по себе. Но, вспомнив, как он называет про себя, «опасную» работу скоростника Анохина, Семеныч все-таки решается рискнуть, и, еще раз проверив установку резца, он, не снимая руки с выключателя, осторожно пускает строгальный. Из-под резца, синея и дымясь от нагрева, ползет невиданной толщины стружка. Расширенными от волнения глазами старик смотрит на нее. Кажется, вот-вот резец разлетится в куски. Но один проход уже сделан, а резец, сверкая лезвием, стоит, как новый! Семеныч, облегченно вздохнув, отирает с лица пот. Не дав как следует остыть стружке, подхватывает ее и, перекатывая с ладони на ладонь, осматривает.
— Так, так, та-а-ак... пойдет дело, пойде-е-ет...
Он уже смелее включает станок, а сам берется за масленку:
— А ну давай, старый, вывози... Еще маленько... Так, так... Ходом пошло, ходом... Давно бы так-то...
Часа через два штамп был обстроган окончательно.
От такого успеха Семеныч теряется. И, вместо того чтобы снимать готовый штамп со станка, он как-то бестолково топчется на месте. Успокоясь немного, старик осматривается по сторонам и тут только замечает подошедшего парторга. Подняв с попу кусок стружки, тот с интересом рассматривает ее.
