От такого глотка, не правда ли, не впадешь в хмельной экстаз – скорее замолчишь, то ли устыдившись уверенности в собственной самодостаточности, то ли испугавшись вдруг открытия: сколь жизни просто растранжирено… И в том, что стихи эти не содержат и йоты потуг что-то кому-то внушить, а тем более – чему-то кого-то научить, их мудрость. Ведь известно давно, по крайней мере, людям, не цурающимся потреблять всяческое знание, что психика человека устроена так, что она в любое наставление, да к тому же непрошенное, да, не дай Бог, еще и с применением обличения недостатков носителя этой самой психики, на генном, а значит, на никогда неистребимом уровне воспринимает как насилие, как вторжение на территорию, чистота и ненатоптанность которой чужиной, пусть и красивой, обеспечивают то, что мы определяем гордым – индивидуум.

Владимира Спектора в этом смысле насильником не назовешь. Потому, прежде всего, что он поэт, и природой одарен тем, что она ему рано приоткрыла тайну поэзии: она, поэзия, сильна не столько логикой, сколько парадоксальностью – как в том, что касается смыслового ее ряда, так и эмоционального. Поэт далек от мысли учить. А кто он, собственно, такой, чтобы других учить? Такой же смертный, как все. А всех нас если кто по-настоящему и учит, так сама жизнь. И учит тем, прежде всего, что ни одному из смертных она не дарует безоблачную судьбу, то и дело ставя перед нами задачи, с потугами решая которые, мы-то и открываем ошеломляющие своей простотой и глубиной ее, жизни, настоящие ценности, только тогда вдруг и понимая, что важно ценить, а еще понимая, что важно ценить вовсе не то, что стоит больших денег.

И Владимир Спектор живет далеко не простой жизнью. И его, как и всех нас, жизнь то и дело ошеломляет, открывая перед ним событийно-укладовые, социально-политические, глобально-природные, психо-эмоциональные и морфо-биологические свидетельства бренности бытия, экзистенциальности человека, то есть его, в сущности, положения песчинки в этом космомире, песчинки, гонимой галактическими ветрами, и если кем и ведомой в этом неостановимом космогоне, так только Богом. А поскольку Бог ему, Спектору, дал дар эти самые ошеломляющие события запечатлевать поэтикотропными парадоксами, удивительным и сильным образом воздействующими на эмоциональную составляющую человека, он это и делает. Здесь работает тот закон вечного движения, который обеспечивает в природе неостановимость биологической ротации людей, животных. И который имел, вероятно, в виду, герой старого фильма об атомщиках “Девять дней одного года” ученый Гусев, когда по поводу глобальной опасности оседлываемой им, Гусевым, ядерной энергии ответил своему отцу: “…А кроме того, мысль остановить нельзя”. Вот и поэт, когда он истинный, не может в своем умо-психо-эмоциональном секторе духа остановить работу по освоению и отображению в стихах всего того, что называется жизнью. И истинно сказал большой поэт:

Поэзия не прихоть полубога,

А хищный глазомер простого столяра…

А наш поэт продолжает за предшественником:

Ничего не изменилось.

Только время растворилось

И теперь течет во мне.

Только кровь моя сгустилась,

Только крылья заострились

Меж лопаток на спине.

Наш поэт с острым глазомером столяра, теперь, с годами, еще более заострившимися крыльями меж лопаток, достиг такого возраста, когда по его же словам, он не просто открыватель, как это было раньше, он теперь уже в такой поре, и жизненной и творческой, что способен растворить время в своей крови и нести его в себе, дабы работа по его освоению (а время тождественно жизни) была постоянной, беспрерывной и продуктивной. Потому что сказал как-то поэтический аксакал Кайсын Кулиев: “Дарование учит чести и бесстрашию, потому что оно открывает, как сказочно много вносит честь в общедраматический замысел существования…”

Владимир Спектор честно и талантливо участвует в реализации общедраматического замысла существования, как черт ладана избегая в творчестве даже намека на поиски каких-то новых моральных ценностей, что, к сожалению, делают в связи с изменившейся геополитической и эстетической коньюктурой многие литераторы, иные и даровитые. Он делает то, без чего ему трудно обходиться, то, что начали задолго, за тысячелетие до него, именитые и не очень, предшественники – он делает, в смысле – запечатлевает, поэзию, поэзию трудности, яростности, безжалостности, но и бесценности жизни. При этом чтя усилия предшественников, отдавая им благоговейную дань за поднятую ими после Потопа целину и неустанное возделывание, век за веком, Пегасовой нивы. Их пример он воспринимает как укор, если вдруг позволит суете, какой-нибудь тщете отвлечь себя от поиска средств выражения для обрисования того, что и обдумано и учуяно чувством.

Так и живет поэт Владимир Спектор. Живет, собственно, как поэт: главному делу жизни вынужденно уделяя утренние и вечерние недлинные часы, львиную же долю дня употребляя на добывание средств для мало-мальски сносного пробавления семьи.

Впрочем, он не один такой в своем отечестве. Главное то, что он не теряет присутствия духа и считает:

Головокружение – не от успехов –

от весны, от лета, от тепла.

Кто-то улыбается мне сверху.

Жизнь проходит. Но ведь не прошла.

А сверху кто может улыбаться – конечно, только он один, Бог…

Василий Дунин, писатель, член МСПУ

Лирическое, философское осмысление жизни – характерная черта творчества Владимира Спектора, известного поэта из Луганска, заслуженного работника культуры Украины, лауреата международных литературных премий имени Юрия Долгорукого, «Облака» имени Сергея Михалкова, имени Николая Тихонова.