Действующие лица:
Густав: 75 лет, а, может, и больше, ибо он молодится; бесспорный любитель присочинить и слегка не в себе. В приюте он — новенький.
Фернан: шестидесяти лет, худо-бедно уживается с осколком снаряда, застрявшим у него в черепе.
Рене: примерно того же возраста, что и Густав, но, как говорится, «твердо стоит на ногах», единственный из всех.
Все трое — ветераны войны 1914–1918.
Терраса.
В глубине сцены — довольно широкий выход с нее. Другой выход, поуже, виден справа. Слева — деревянная сторожка. Единственное украшение пространства — каменная скульптура собаки. В центре сидят трое мужчин.
У первого, это Фернан, на голове повязка. Он читает газету. Другой, это Густав, смотрит вдаль. Пристальностью его взгляд напоминает собачий. Третий, это Рене, сидит, вытянув одну ногу. Рядом с ним лежит трость, на коленях — книга.
РЕНЕ: Через пару недель в парке станет особенно красиво… Люблю я месяц август.
ГУСТАВ: Так и знал, что один из вас нарушит молчание. Было прекрасно, так нет же, вам приспичило разделить с нами вашу страсть к августу месяцу.
ФЕРНАН: Вам не нравится месяц август?
ГУСТАВ: Я его терпеть не могу. Среди других месяцев он — то же самое, что воскресенье среди дней недели: никчемный…хуже других.
РЕНЕ: Зато он обещает прекрасные краски осени…
ГУСТАВ: Какой такой осени? Сентябрь, октябрь — агония, ноябрь — уже погребение…А самый дурацкий месяц — это декабрь: Рождество! В январе и феврале промерзаешь до костей… Март и апрель — сплошное надувательство: обещаний много, а толку мало…Потом снова начинается гадость: май, июнь, июль…
ФЕРНАН: Глобальное невезение…
РЕНЕ: Я встретил сестру Мадлен. Сегодня вечером отмечают день рождения Шассаня.
ГУСТАВ: Когда же это кончится, в самом деле? Просто мания какая-то — праздновать все дни рождения. Будто мы дети. Можно подумать, что здесь — ясли, а не дом для престарелых ветеранов войны.
ФЕРНАН: Совершенно с вами согласен, это невыносимо.
ГУСТАВ: Эта Мадлен — восторженная особа, просто одержима праздниками!
ФЕРНАН: Очень боюсь грядущего Нового года.
РЕНЕ: Почему?
ФЕРНАН: У нас сейчас 1959, наступит 1960, то есть мы вступаем в новое десятилетие! Она непременно пожелает отметить сие обстоятельство, и каждый получит по двойной порции.
ГУСТАВ: Уж будьте уверены, она десять лет ждала этого момента!
РЕНЕ: И всё же у Шассаня сегодня день рождения.
ФЕРНАН: Вы заметили, что никогда два дня рождения не попадают на одно и то же число?
РЕНЕ: Да.
ФЕРНАН: И знаете, почему? Потому что Мадлен этого терпеть не может. Подозреваю, что она и за больными ухаживает в соответствии с датами их рождения. Если ваш день никем не занят, будете жить, а если занят…
РЕНЕ: Тогда что?
ФЕРНАН: Помните Маро, капитана Маро? Он родился 12 февраля, как и я. Так вот, умер, не прожив здесь и шести месяцев… Вопрос стоял: или он, или я. Мне повезло больше.
РЕНЕ: Но он поступил уже умирающим.
ФЕРНАН: Нет, нет, сестра Мадлен от него избавилась, и я уверен: причина — только в дате его рождения. Некоторым образом она выбрала меня.
РЕНЕ: Как бы то ни было, она попросила меня сочинить, вместе с вами обоими, как она подчеркнула, небольшой стишок в честь лейтенанта Шассаня.
ФЕРНАН: Он здесь с какого времени?
РЕНЕ: Очень давно.
ГУСТАВ: Как выглядит?
ФЕРНАН: Такой большой.
ГУСТАВ: В каких пределах?
ФЕРНАН: Не объять: человек-гора.
РЕНЕ: Вы не могли его не заметить. Блуждающая блаженная улыбка, явные трудности с доведением фразы до конца…да, впрочем, и с тем, чтобы ее начать. Вроде как в детство впал.
ФЕРНАН: Гигантский младенец.
ГУСТАВ: Нет, я его не видел. Знаете, я выхожу из своей комнаты только на час в день, чтобы поскучать тут с вами, потом съедаю тарелку теплого овощного супа и ложусь спать… Здесь столько чокнутых.
ФЕРНАН: А почему именно нам выпала такая честь — сочинить поздравление Шассаню?
РЕНЕ: Потому что он нас уважает. Сестра Мадлен только что мне это подтвердила.
ГУСТАВ: Меня он уважать никак не может, я с ним и слова не сказал. Даже не знаю, как он выглядит.
РЕНЕ: У вас есть идеи относительно поздравления?
ФЕРНАН:…Нет.
РЕНЕ: Сделать нужно к вечеру…Праздничный ужин будет вечером…а подумать надо уже сейчас.
ФЕРНАН: (возвращается к чтению газеты) Да, но идей никаких. А у вас, Густав?
ГУСТАВ: Я даже не знаю, кто это такой.
РЕНЕ: Неважно, Мадлен попросила сделать, стало быть, давайте сделаем!
Пауза, во время которой Рене и Густав явно не напрягаются.
РЕНЕ: Шассаню это важно… Восемьдесят пять лет…Ну хоть четыре строчки, рифмованный пустячок…Что рифмуется с «ань»?
ГУСТАВ: Сср…Не знаю.
РЕНЕ: Создается впечатление, что вам наплевать.
ФЕРНАН: Конечно, наплевать.
РЕНЕ: Нехорошо…и сестра Мадлен обидится.
ФЕРНАН: Конечно, нехорошо, но попросила-то она вас, с вас и спросит.
РЕНЕ: Вот как! Ну ладно, сделаю сам… (Про себя:) »Восстань, Шассань, и перестань…»
ФЕРНАН: Как странно, что сестра Мадлен оказывает на вас столь терроризирующее воздействие.
РЕНЕ: Нет никакого террора, я просто стараюсь помочь.
ФЕРНАН: Да нет же, вы перепуганы.
РЕНЕ: Я пытаюсь помочь!
ФЕРНАН: Кстати, вас можно понять, она — настоящее пугало.
РЕНЕ: «При имени твоем, Шассань, готов я встать в любую рань…»
ФЕРНАН:…Но с Мадлен, как с дикими зверями, нельзя показывать, что боишься, иначе она тебя одолеет. Напрасно вы показали ей, что боитесь.
РЕНЕ: «Восстань, Шассань, и перестань…».
ФЕРНАН: Известно вам, что Фериньяк чуть было не схватился с ней врукопашную?
ГУСТАВ: А я надавал ей пощечин.
РЕНЕ: Надавали ей пощечин?
ФЕРНАН: И правильно сделали.
РЕНЕ: За что?
ГУСТАВ: Да не за что. Просто встретил ее утром, когда выходил из своей комнаты, и почувствовал, что она не ждет нападения, расслабилась. Тут я и воспользовался случаем, отметелил ее… С тех пор у нас натянутые отношения.
РЕНЕ: «В Шампани до сих пор все помнят о Шассане…» Неплохое начало, а? Что скажете?
ФЕРНАН: Я пока ничего говорить не стану. Подожду со своим мнением до конца строфы.
РЕНЕ: А вы, Густав? Как вам «Шассань-Шампань»?…
ГУСТАВ (после паузы): Все доблести при нем: и рост, и стать, и сила.
Ему неведомы сомненья и испуг
Попробуй одолеть — не тут-то было!
Но, главное, Шассань — наш друг!
Следует небольшая пауза — свидетельство потрясения Рене и Фернана
РЕНЕ: Потрясающе, то, что надо, браво!
ГУСТАВ: Талант не скроешь…
РЕНЕ: Я перепишу себе.
Записывает стихи на газете
ФЕРНАН: Сестра Мадлен будет в восторге.
ГУСТАВ: Тем хуже для нее.
РЕНЕ: Кстати, Фернан, сестра Мадлен, как обычно, передала мне вашу почту. Что мне с ней делать?
ФЕРНАН: Вы прекрасно знаете, что я писем не читаю.
РЕНЕ: Я-то знаю, но она все же упорно передает мне для вас почту, в надежде, что вы измените свое решение.
ФЕРНАН: Поступайте, как обычно: отдайте письма Густаву, поскольку он никогда их не получает.
Скрепя сердце, Рене передает письма Густаву
РЕНЕ: Никак не могу понять, как это вы позволяете Густаву читать свои письма.
ГУСТАВ: (берет почту) Спасибо.
ФЕРНАН: А что такого?
РЕНЕ: Не слишком вежливо по отношению к тем, кто взял на себя труд вам написать.
ФЕРНАН: Да это всё сестра, достала меня. Уже лет десять, как пишет одно и то же. Пусть Густав пользуется.
Читая письмо, Густав засмеялся. Рене пытается заглянуть в письмо из-за его спины, но Густав ему препятствует и смотрит на Рене укоризненно.
РЕНЕ: А между тем получать письма приятно. Вчера, например, я узнал, что одна из моих двоюродных сестренок выходит замуж в следующем месяце.
ФЕРНАН: Потрясающе.
ГУСТАВ: Стало быть, у вас имеются двоюродные сестренки?
РЕНЕ: Да.
ГУСТАВ: Странно!
РЕНЕ: Отчего же?
ГУСТАВ: Не знаю. Но мне трудно представить вас с кем-нибудь молодым или с ребенком.
РЕНЕ: Почему же?
ГУСТАВ: Вроде бы и причин никаких нет! Но вижу вас скорее со старенькими кузинами или старенькими тетушками.
Густав возвращается к чтению письма
РЕНЕ: У меня есть и старенькая тетушка.
Густав игнорирует Рене
ГУСТАВ: (Фернану) Ну и зануда, этот ваш кузен Пьер…И не подумаю утаить от него, что я по этому поводу думаю.
РЕНЕ: Вы собираетесь ему ответить?
ГУСТАВ: Этого требует элементарная вежливость.
РЕНЕ: Но те, кто пишет Фернану, его семья, они что, ни о чем не подозревают?
ГУСТАВ: Вначале они пребывали в некотором замешательстве, поскольку я путал всех членов семейства. Кроме того, я подписываюсь своим именем — Густав, что наводит их на мысль о серьезном умственном расстройстве…Кстати, тут они не так уж далеки от истины.
РЕНЕ: Я не знал, что вы им отвечаете.
Какое-то время Фернан сидит с закрытыми глазами. Потом рука его безвольно падает. У него — обморок
РЕНЕ: Фернан опять отключился.
ГУСТАВ: В который раз!
РЕНЕ: Это всё проказы осколка. Фернан…Фернан…
ГУСТАВ: Он постоянно падает в обморок, это странно.
РЕНЕ: Слава богу, он приходит в себя…Помогите мне, Густав. Надо его приподнять.
ФЕРНАН: (еще в беспамятстве) Мы зайдем с тыла, мой капитан…Зайдем с тыла…
ГУСТАВ: Что он говорит?
РЕНЕ: «Мы зайдем с тыла, мой капитан»…Он часто так говорит, приходя в сознание. Вам лучше, Фернан?
ФЕРНАН:…Благодарю, уже лучше. Прошу прощения, со мной случился обморок…Это происходит как будто всё чаще и чаще, вам не кажется?
Густав и Рене в некотором замешательстве
РЕНЕ:…Нет…
ГУСТАВ: Я не заметил…
РЕНЕ: Кстати, известно вам, что другую террасу, ту, которая выходит в парк, скоро закроют на ремонт?
ФЕРНАН: Нет.
РЕНЕ: Будут перекладывать всю плитку. Давно пора, кстати: она вся покрылась плесенью и скользит, можно навернуться.
ГУСТАВ: Мне, надо сказать, совершенно безразлично, я туда никогда не хожу: слишком много народу.
РЕНЕ: Вот именно. Потому-то я и боюсь, как бы обитатели богадельни не переместились на эту террасу.
ГУСТАВ: На какую?
РЕНЕ: На эту.
ФЕРНАН: На нашу?
РЕНЕ: Да, словом…на эту террасу.
ГУСТАВ: То, что вы говорите, тревожит.
ФЕРНАН: Вы хотите сказать, что на нашу террасу начнется нашествие?
РЕНЕ: Автоматически. Большую террасу напротив закрывают — и публика перемещается сюда, на маленькую… На какое-то время, во всяком случае.
Густав и Фернан взволнованы.
ГУСТАВ: И вы сообщаете нам об этом только теперь? Безответственно с вашей стороны!
ФЕРНАН: Эта терраса — наша. Частное владение!
РЕНЕ: (он не уверен) С точки зрения закона…
ГУСТАВ: А я вам говорю, что, если ничего не предпринимать, все военные ветераны явятся на наши стулья и станут здесь потягивать свое мерзостное горячее молоко.
ФЕРНАН: Надо защищаться! Что мы можем сделать?
РЕНЕ: Проволочные заграждения, мешки с песком, траншеи. Как когда-то…
Густав и Фернан подробно изучают местность. Густав глядит вдаль через широкий выход с террасы.
ГУСТАВ: Я их вижу…Это старичьё уже бредет в нашу сторону.
ФЕРНАН: (обращаясь к Рене) Вы знаете, когда начнутся работы?
РЕНЕ: Думаю, до конца лета.
ФЕРНАН:…Имеется два выхода.
ГУСТАВ: Один надо уничтожить, а другой укрепить…
ФЕРНАН: Три ряда колючей проволоки. Стенка из мешков с песком. Две пушки, чтобы вести перекрестный огонь и держать весь парк под прицелом. Если кому-то вздумается высунуть нос из дома, он — покойник.
ГУСТАВ: Слишком глухая оборона! Оптимально было бы поставить одну пушку 75 калибра, но на высоте.
РЕНЕ: Мы втроем при достаточном количестве боеприпасов и ручных гранат могли бы держать позицию до конца сентября… А, может, и до середины октября.
ФЕРНАН: Вполне достаточно, чтобы они отложили работы до будущего лета.
ГУСТАВ: Вся эта история с ремонтом — просто катастрофа.
РЕНЕ: Не следует преувеличивать.
ГУСТАВ: Нашу террасу надо еще заслужить. Не все заслуживают такого вида. Взгляните, какой пейзаж! Чудесно!
РЕНЕ: С деревьями вдалеке?
ФЕРНАН: С деревьями! Это тополя, Рене!
ГУСТАВ: Видны тополя?
РЕНЕ: Да, да…
ГУСТАВ: Они качаются!
РЕНЕ: О, да…они шевелятся.
Густав и Фернан пристально смотрят на горизонт. Рене снова садится.
ГУСТАВ: Там в тополях, ветер шумит постоянно, а здесь нет ни дуновения. Вот уже шесть месяцев, как я здесь, и верхушка тополя непрерывно качается от ветра. Будто механизм вечного движения.
ФЕРНАН: Взгляните, как это красиво.
РЕНЕ: (бросает быстрый взгляд) Ммм…для меня они, пожалуй, слишком далеко.
ФЕРНАН: Мы говорим о шеренге тополей, там, вдалеке, которые колышутся от ветра…
ГУСТАВ:… А здесь — ни дуновения.
РЕНЕ: У меня от этого мелькания морская болезнь начинается.
ГУСТАВ: Они такие неторопливые…и гибкие, эти тополя. Отличные партнеры для ветра.
ФЕРНАН: Не то, что мы.
ГУСТАВ: (Рене) А вам тополя не слишком-то нравятся, правда?
РЕНЕ: Да нет, уверяю вас, очень нравятся: красиво, величественно…Кстати, ужин сегодня вечером — в 19 часов.
ФЕРНАН: Сегодня вечером?
РЕНЕ: Шассань.
ГУСТАВ: «В честь храброго Шассаня…»
ФЕРНАН: Ах, да, день рождения.
РЕНЕ: Все получат удовольствие, долго не задержат: тост, стихи — и в постельку.
ГУСТАВ: Вы прямо зациклены на этом Шассане. Шассань, Шассань, Шассань!
РЕНЕ: Хотя бы изредка можно ведь поучаствовать в зачаточной общественной жизни этой богадельни. Я не прав?
ГУСТАВ: До чего же надоел этот тип, ей богу. Вы получили свой стишок — отлично, и больше ни слова о нем.
РЕНЕ: Ладно! Вы становитесь агрессивны. Я вас оставлю.
ГУСТАВ: Еще и в позу встаете.
РЕНЕ: Нет, нет, оставляю вас наедине с вашими тополями…
ФЕРНАН: Ладно, Рене, мы против него ничего не имеем, только уж…
РЕНЕ: Вы правы, тип надоел… Бедный доходяга, единственная у него была радость — отпраздновать свои восемьдесят пять… Я глубоко сожалею: не просек, что для столь высоких умов вся эта история прозаична до отвращения.
ГУСТАВ: А вы обидчивы, Рене.
ФЕРНАН: Да, Рене, он прав, не следует впадать в подобное состояние из-за такой малости.
РЕНЕ: Нет, нет, не продолжайте, я ухожу, вы меня раздражаете.
Уходит, опираясь на трость
ФЕРНАН: Не уходите, Рене, это глупо.
Рене уходит
ГУСТАВ: Иногда он лезет в бутылку без всякого к тому повода.
ФЕРНАН: Он очень рассердился.
ГУСТАВ: Слишком уж обидчив.
ФЕРНАН: Вы будете сегодня вечером на дне рождения?
ГУСТАВ: Само собой.
Затемнение
Фернан и Густав.
ФЕРНАН: Кто бы мог подумать, что он станет так плакать?
ГУСТАВ: Горючими слезами.
ФЕРНАН: В полном потрясении, полном. Очень трогательно было видеть, как он благодарен.
ГУСТАВ: Не следует преувеличивать: его чрезмерная благодарность вызывает скорее опасения.
ФЕРНАН: Ваши стихи произвели настоящий триумф. Сестра Мадлена была от них в восторге. Теперь вы ее рекрут на все грядущие дни рождения.
ГУСТАВ: Я очень сердит на Рене, за то, что он сказал, что стихи — мои. Он это сделал нарочно, чтобы мне досадить.
ФЕРНАН: Как вы думаете, он сегодня придет?
ГУСТАВ: Да.
ФЕРНАН: Вчера мы вели себя с ним чересчур жестко.
ГУСТАВ: Нет, на сей счет, у меня нет опасений, он вот-вот явится.
ФЕРНАН: А, может, он на другой террасе?
ГУСТАВ: Нет, он боится плесени! И потом здесь ему хорошо с нами. Он доволен… Самый большой его недостаток как раз и состоит в том, что он доволен… Всегда видит «хорошую сторону вещей»… Энтузиаст.
ФЕРНАН: Вот уже двадцать пять лет, как он здесь. Это помогает ему держать удар.
ГУСТАВ: Нет, не думаю, он такой от природы. Уже родился энтузиастом. А умрет — мы получим мертвого энтузиаста… Деваться ему некуда.
ФЕРНАН: Мне он очень нравится.
ГУСТАВ: Мне тоже. Но я не нравлюсь ему… Он завидует.
ФЕРНАН: Чему?
ГУСТАВ: Тому, что я читаю вашу почту.
ФЕРНАН:…Вполне возможно, да.
ГУСТАВ: И потом вы с ним знакомы лет десять, а я здесь не дольше шести месяцев. У вас было прекрасное трио, а теперь — квартет, к чему он никак не привыкнет.
ФЕРНАН: Квартет?
ГУСТАВ: Да, с учетом собаки.
Появляется Рене
ФЕРНАН: Аааа!
ГУСТАВ: А, Рене.
ФЕРНАН: Мы как раз о вас говорили, спрашивали, где это вы ходите.
РЕНЕ: Господа, я сделал поразительное открытие.
ГУСТАВ: (в сторону, Фернану) Точно энтузиаст…
ФЕРНАН: Ну-ка, ну-ка. Расскажите.
РЕНЕ: Вы знаете, что с некоторых пор я взял в привычку прогуливаться вокруг нашей богадельни вдоль крепостной стены… Моя маленькая ежедневная радость. Так вот, вчера, оставив вас наедине с вашими тополями, я шагнул навстречу приключениям, направившись через кладбище, и обнаружил непосредственно за ним, совсем рядом, небольшой городок. И в этом городке, господа, скрыто настоящее сокровище…
ФЕРНАН: Какое же?
ГУСТАВ: (подогревая энтузиазм Рене) О, да, расскажите нам.
РЕНЕ: Школа для девочек!
ГУСТАВ: Сногсшибательно!
ФЕРНАН: Главный интерес в школе для девочек представляют девочки, скрывающиеся в здании. Вы их видели?
РЕНЕ: Вот так, как вас теперь. Должно быть, я пришел в час прогулки.
ГУСТАВ: Я и не знал, что их прогуливают.
РЕНЕ: Все, как одна, прелестны. Свежие, улыбчивые, волосы легкие, воздушные. Они были просто неотразимы.
ГУСТАВ: И много их там?
РЕНЕ: Они меня окружили. Из небольшой дверцы в переулок выплеснулась целая ликующая орава и буквально поглотила меня. С первого же момента они проявили глубокое почтение к моей ноге и одарили меня сочувствующими улыбками… Вначале я сохранял несокрушимое достоинство «героического воина, гордого принесенной им жертвой», пока не появилась молодая женщина, сопровождавшая девочек…
ФЕРНАН: Как это молодая женщина?
РЕНЕ: Прекрасная, как роза! И стоило ей улыбнуться, потупив очи, как я лишился всего, чем обладал… вернее, того, что от этого осталось. Потом они испарились, а я всё стоял на своих полутора ногах… не в силах последовать за ними.
ФЕРНАН: И какого же возраста были девочки?
РЕНЕ: Ну… лет двенадцати-тринадцати.
ГУСТАВ: Интерес к двенадцати-тринадцатилетним девочкам вам как раз по возрасту.
ФЕРНАН: Будьте осторожны, по крайней мере. Вас могут неправильно понять, видя, как вы ковыляете, преследуя группу девочек.
ГУСТАВ: А ваша роза, на что она похожа?
РЕНЕ:…На цветок.
ФЕРНАН: Теперь понятно.
РЕНЕ: На длинную лилию… стройную и гибкую.
ГУСТАВ: Глядите-ка, вы, оказывается, тоже поэт!
РЕНЕ: Согласитесь, что это большая неожиданность. Я и понятия не имел, что в шестистах метрах отсюда имеется школа для девочек.
ГУСТАВ: Я тоже не знал.
РЕНЕ: Но для вас-то это естественно: вы ведь вообще не выходите.
ГУСТАВ: Никогда. Комната, терраса, тепленький супчик и баиньки.
РЕНЕ: Однако… вчера вечером вы нарушили эту свою привычку… Браво!
ГУСТАВ: Благодарю вас.
РЕНЕ: Сестра Мадлен сказала мне, что сожалеет о том, что вы такой вспыльчивый… сварливый…нехороший… неприятный… злобный… желчный, она еще добавила, потому что у вас замечательный вкус и, вполне вероятно, большой талант.
ФЕРНАН: А я спрашиваю себя, не влюблена ли сестра Мадлен в вас, Густав.
ГУСТАВ: Ох, не надо было мне ее валтузить. В результате всё обернулось против меня.
ФЕРНАН: Стало быть, в результате вы повстречались с малышкой.
РЕНЕ: Повстречался? Случайно столкнулся.
ГУСТАВ: И что же вы теперь намерены делать?
РЕНЕ: Понятия не имею.
ГУСТАВ: Опять туда пойдете?
РЕНЕ:…Вполне вероятно.
ГУСТАВ: Можно не сомневаться.
РЕНЕ: А что же мне еще остается? Не могу же заговорить с ней на улице.
ФЕРНАН: Почему бы и нет?
РЕНЕ: Неприлично.
ФЕРНАН: Неприлично! На дворе 1959 год, старина! Ничего неприличного больше не существует. С женщинами надо вести себя в современной манере.
ГУСТАВ: Да, будьте посовременней.
ФЕРНАН: Рассмешите ее.
РЕНЕ: Интересно, как вы себе это представляете?
ФЕРНАН: Пошутите как-нибудь.
ГУСТАВ: Каламбур отпустите… Хотите, я для вас придумаю?
РЕНЕ: Нет, спасибо, это бесполезно.
ГУСТАВ: Вы правы. Смешить женщин — дело бессмысленное.
ФЕРНАН: Не согласен. Напротив, это чрезвычайно важное занятие.
ГУСТАВ: Иллюзии! Никогда женщина не выберет того, кто ее смешит, она выберет того, кто вызывает у нее желание. Я имею в виду желание физиологическое. У высокого, красивого парня, хорошо сложенного, с прекрасной шевелюрой, пусть даже он и мрачен, гораздо больше шансов соблазнить женщину, чем у веселого шутника, если он лыс и не вышел ростом.
ФЕРНАН: А при равных физических качествах они предпочитают тех, кто их веселит.
ГУСТАВ: Поверьте, я знаю это не понаслышке: не надо их веселить, надо просто им нравиться.
РЕНЕ: (Густаву) А приходилось вам хоть раз рассмешить женщину?
ГУСТАВ: До слез!
ФЕРНАН: Это такое чудо — смеющаяся женщина. Она обо всем забывает, она забывается до того, что… предлагает себя в дар. Лично я полагаю, что рассмешить женщину столь же важно, как и доставить ей наслаждение.
РЕНЕ: Не так-то легко, однако, совместить и то и другое.
ГУСТАВ: Никогда не говорите женщине, что рассмешить ее столь же важно, как и доставить ей наслаждение. Она как раз может подумать, что вы не намерены совмещать одно с другим, и немедленно вас покинет.
РЕНЕ: Ваше теоретизирование по любому поводу действует на меня удручающе.
ФЕРНАН: В любом случае в подобных делах следует не рассуждать, а действовать.
РЕНЕ: Когда я приехал в Париж в 1913 году, я ходил за женщинами следом.
ФЕРНАН: Вот это по делу!
РЕНЕ: Но ни с одной так и не осмелился заговорить.
ГУСТАВ: Вы упустили свой шанс. Сейчас вы даже и ходить следом не можете.
РЕНЕ: Что в вас симпатично, так это умение всегда найти доброе слово.
ГУСТАВ: И потом, если женщины действительно так любят смеяться, как вы полагаете, почему, объясните мне, подавляющее большинство из них идет по жизни в сопровождении мрачных кретинов?
РЕНЕ: Из-за денег, разумеется!
ФЕРНАН: Из-за денег отчасти, но также и потому, что подавляющее большинство мужчин — это мрачные кретины… Моя сестра, например, вышла именно за кретина…
ГУСТАВ: Могу подтвердить.
РЕНЕ: Вы знакомы с его сестрой?
ГУСТАВ: Она мне пишет по два раза в неделю.
РЕНЕ: Ах, да, верно.
ГУСТАВ:…Ну, так что? Вы говорили о кретине вашей сестры… Он опять в обмороке.
РЕНЕ: Встряхните его хорошенько.
Густав встает, чтобы встряхнуть Фернана, но тот уже приходит в себя
ГУСТАВ: О… Фернан… Постарайтесь все же не отключаться посредине фразы, старина, это приводит в отчаяние.
ФЕРНАН: (всё еще в забытьи)… Мы зайдем с тыла, мой капитан…
ГУСТАВ: Да, вы зайдете с тыла…
ФЕРНАН: (окончательно приходит в себя) Опять у меня обморок? Прошу прощения. Вам не кажется, что они учащаются?
ГУСТАВ: Я не заметил.
ФЕРНАН: О чем мы говорили?
РЕНЕ: Ни о чем существенном.
Пауза
ФЕРНАН: Стало быть, таким образом вы и встретились с малышкой.
РЕНЕ:…Мы уже говорили об этом, Фернан, но, если хотите…
ФЕРНАН: Нет, нет, я вспомнил, извините меня… Да, следует признать, что женщинами здесь мы не слишком-то избалованы.
РЕНЕ: Тот факт, что в большинстве своем здешние женщины — монашки, составляет серьезное препятствие… Новая прачка мила. Вы не находите?
ГУСТАВ: Нет!
РЕНЕ: Мне кажется, вы слишком капризны.
ГУСТАВ: Вовсе я не капризен. Сами посудите. Она вся состоит из десен, и, когда говорит, создается впечатление, что ты слышишь ржанье веселой лошадки… Нет, кто действительно хорош, так это горничная, та, высокая…
Внезапно все трое погружаются в задумчивость
РЕНЕ: Ах да, Марианна… Действительно, недурна…
ФЕРНАН: У нее маленький дефект речи.
ГУСТАВ: Неужели?… Но это ничему не мешает.
РЕНЕ: Да, этим ничего нельзя испортить.
ФЕРНАН: Я делал ей авансы.
РЕНЕ: Не может быть!
ФЕРНАН: Разве я никогда не рассказывал?
РЕНЕ: Никогда.
ФЕРНАН: Так вот… я делал ей авансы.
ГУСТАВ: И теперь, вы полагаете, что уже всё рассказали?
ФЕРНАН: Рассказывать особенно нечего… Она стелила мне постель и наклонилась вперед, а я сзади схватил ее за бедра и говорю «Иди ко мне, Марианна, не сопротивляйся»… или что-то в таком же роде.
РЕНЕ: Это не называется делать авансы, Фернан, это называется попытка изнасилования.
ФЕРНАН: Где вы видите изнасилование? Я ничего не сделал, она как закричит «Пппомогите, пппомогите!» и убежала. Отсюда я и узнал, что у нее дефект речи.
ГУСТАВ: А я-то думал, что вы любите женщин смешить.
ФЕРНАН: Мне сегодня приходится действовать быстро, понятно вам? У меня обмороки каждые пять минут, и, кроме того, мне запрещены все продолжительные усилия.
ГУСТАВ: Иногда это проходит — старым гусарским способом.
РЕНЕ: А мне необходим период ухаживания.
ГУСТАВ: Да нет, ухаживать — тоже очаровательное занятие, дело хорошее, но это удовольствие другого рода. Путать не надо. И самое главное: не следует слишком долго ухаживать за женщиной, которую желаешь, ее надо брать штурмом.
РЕНЕ: Уж больно вы в себе уверены, Густав, в качестве дамского угодника.
ГУСТАВ: Жизненный опыт!
РЕНЕ: Я уверен, что у меня было не меньше женщин, чем у вас…
ГУСТАВ: Не меньше, чем у меня? Исключено!
РЕНЕ: Потому что у вас их было так много?
ГУСТАВ: Не счесть!
РЕНЕ: А были вы женаты?
ГУСТАВ: Да, я женился в 1915.
РЕНЕ: А дальше что?
ГУСТАВ: А дальше — ничего.
РЕНЕ: Больше не женились?
ГУСТАВ: Нет, больше не женился! Так что вы собираетесь сказать вашей малышке?
РЕНЕ: Да ничего! А что я, по-вашему, должен ей сказать?
ГУСТАВ:…Я что-нибудь для вас придумаю…
РЕНЕ: Благодарю, но я предпочитаю действовать самостоятельно.
ГУСТАВ: (размышляет вслух) Надо найти что-нибудь любезное, но так, чтобы не было никаких сомнений относительно ваших намерений. А вы как полагаете, Фернан? Что вы на это скажете?
ФЕРНАН: Я несколько обеспокоен…
ГУСТАВ:…Ничего страшного.
ФЕРНАН: Нет, я тревожусь, мне кажется, что собака шевелится.
ГУСТАВ: Совершенно с вами согласен, она — потрясающая! Полное впечатление, что живая.
РЕНЕ: Нет, Фернану кажется, что она двигается на самом деле.
ГУСТАВ: Вот как? По-вашему собака двигается?
ФЕРНАН: А на самом деле нет?
РЕНЕ: Не думаю… Она ведь каменная.
ФЕРНАН: Тем не менее…
ГУСТАВ: (Рене) С ним это уже случалось?
РЕНЕ: Да. Несколько месяцев тому назад ему казалось, что на террасе качка, как на корабле. Потом прошло.
ФЕРНАН: Она шевелилась!
ГУСТАВ: Значит, не так заметно.
ФЕРНАН: А вам разве не видно, что она шевелится?
РЕНЕ: Хотите, мы уберем эту собаку, Фернан?
ФЕРНАН: Нет, не стоит.
ГУСТАВ: Может, она сама уйдет.
РЕНЕ: Помогите мне отодвинуть ее подальше.
ГУСТАВ: Ах, нет, не хотелось бы!
ФЕРНАН: Глядите, глядите вместе со мной, вы увидите, что она шевелится.
Все трое не спускают глаз с собаки
ФЕРНАН: (после паузы) Ну что, говорил я вам!
ГУСТАВ: О, ля, ля, ля, ля…
РЕНЕ: Пошли, Густав, помогите мне ее отодвинуть.
ГУСТАВ: Не о помощи речь идет, а о том, чтобы всё сделать самому, поскольку вы со своей ногой ни на что не годитесь.
РЕНЕ: Я буду вами руководить.
ГУСТАВ: Очень мило, с вашей стороны.
Сколько позволяют ему силы, Густав толкает собаку, но статуя тяжелая и сдвигается еле-еле.
ГУСТАВ: Вот теперь она шевелится, Фернан. Это называется шевелиться.
ФЕРНАН: Что я вам говорил?
РЕНЕ: Давайте, давайте, еще немного.
Густав двигает статую.
РЕНЕ: Так хорошо? Вам больше ее не видно, Фернан?
ФЕРНАН: Спасибо, так хорошо.
ГУСТАВ: Не видно и не слышно, Фернан? Чтобы понять, что движется, а что — нет, взгляните на тополя: их верхушки как раз шевелятся.
ФЕРНАН: Думаю, мне надо подняться.
ГУСТАВ: Смелее, вставайте!
Фернан встает.
РЕНЕ: Всё в порядке?
ФЕРНАН: Шатает немного, но ничего.
Расхаживает взад и вперед.
ФЕРНАН: Стало быть, вы хотите, чтобы мы придумали, что сказать вашей малышке, так?
РЕНЕ: Нет, пожалуйста, не надо. Понять не могу, с чего бы это мы так разговорились о женщинах… С этим ведь для нас покончено…
ГУСТАВ: Говорите только о себе. Лично я пока завязывать не собираюсь.
РЕНЕ: Ладно… Я, пожалуй, пойду.
ФЕРНАН: Уже?
РЕНЕ: Да, сделаю кружочек.
ГУСТАВ: А… ну хорошо.
РЕНЕ: Что?
ГУСТАВ: Нет, ничего. Делайте свой кружочек.
РЕНЕ: В отличие от вас, не могу я сидеть на месте, мне необходимо менять картинку.
ГУСТАВ: Вы совершенно правы. Ступайте, ступайте, старина.
РЕНЕ: Ладно, пошел… Может, скоро вернусь.
ФЕРНАН: До скорого.
ГУСТАВ: Хорошей прогулки, Рене.
Рене уходит.
ГУСТАВ: Почему бы прямо не сказать нам, что он идет в школу для девочек? Это же очевидно…
ФЕРНАН: Ну и качает сегодня…
ГУСТАВ: Эта малышка его пленила, говорю я вам, он готов.
Рене возвращается.
ГУСТАВ: Уже? Просто метеор какой-то.
РЕНЕ: Я встретил сестру Мадлен. Майор Мерсье только что скончался.
ФЕРНАН: Вот как?
РЕНЕ: Он покончил с собой.
ГУСТАВ:…Это опасно?
Затемнение
Густав на террасе один. Потом появляется Рене в черном. Собака снова на месте. На сей раз, она сидит лицом к тополям, как и Густав.
ГУСТАВ: Ну?
РЕНЕ: Кто передвинул собаку?
ГУСТАВ: Не знаю, сама, наверное, вернулась на место.
РЕНЕ: Это сделали вы?
ГУСТАВ: Разумеется, я!
РЕНЕ: Вам ведь известно, что это приводит в волнение нашего друга Фернана.
ГУСТАВ: Я люблю эту собаку. Она составляет мне компанию.
РЕНЕ: Так же, как и вы, глядит на тополя.
ГУСТАВ: Вот именно. Ну? Как всё было?
РЕНЕ: Как бывает на похоронах.
ГУСТАВ: Народу много?
РЕНЕ: Много. Все еще транспортабельные военные ветераны были там.
ГУСТАВ: Хорошо, что я не пошел. Мне бы не хотелось, чтобы на моих похоронах было много народу.
РЕНЕ: В самом деле?
ГУСТАВ: Мне кажется, чем меньше народу, тем искреннее скорбь. Если собирается толпа, горе разбавляется. А музыка была?
РЕНЕ: Траурный сигнал на трубе.
ГУСТАВ: Пустая условность!
РЕНЕ: Нет, военные почести! И это хорошо, это нормально.
ГУСТАВ: Выбор музыки чрезвычайно важен.
РЕНЕ: А вам что доставило бы удовольствие?
ГУСТАВ: К несчастью, я большой любитель немецкой музыки, а со времен войны ее стали играть гораздо меньше. Нужно, чтобы она была и не слишком печальной, иначе чувствуешь себя, как на сцене, и, разумеется, не слишком веселой, что было бы неуместно… Очень трудно определиться, я еще не решил…
РЕНЕ: Смотрите, не опоздайте с выбором.
ГУСТАВ: Мое отсутствие не слишком бросалось в глаза?
РЕНЕ: Нет.
ГУСТАВ: И никто не спросил, почему меня нет?
РЕНЕ: Нет, нет, всем это совершенно безразлично.
ГУСТАВ: Тем лучше.
РЕНЕ: Что вы поделывали после войны, Густав?
ГУСТАВ: После какой?
РЕНЕ: После первой, нашей с вами.
ГУСТАВ: Просто вернулся домой!
РЕНЕ: А ваша жена?
ГУСТАВ: Что моя жена?
РЕНЕ: Вы ведь говорили, что были женаты!
ГУСТАВ: А вы любопытны, правда?…И, что еще хуже, не слишком скромны.
РЕНЕ: Ах, нет, я не хотел, если вы считаете, что это нескромно, простите меня…
ГУСТАВ: Лицемерие — это еще хуже! Вы хотите знать, почему я больше не состою в браке? Так ведь?
РЕНЕ: Мне это совершенно безразлично.
ГУСТАВ: Тогда я вам скажу: жена меня бросила и ушла к аптекарю.
РЕНЕ: Ах, к химику…
ГУСТАВ: Нет, он был травник, зануда, который дозирует.
РЕНЕ: Должно быть, это вас сразило.
ГУСТАВ: Нет, это меня «не сразило». Знаете, в моих кругах всё происходит несколько иначе. Вам этого не понять.
РЕНЕ: В ваших кругах?
ГУСТАВ: Я происхожу из очень знатного дворянства. Имя, которое ты носишь, обязывает. Она оказалась его недостойна, вот что самое страшное.
РЕНЕ: Ах, так вы из дворян… Я не знал.
ГУСТАВ: Я не кричу об этом на всех углах.
РЕНЕ: А правда то, что о вас говорят?
ГУСТАВ: Что именно?
РЕНЕ: Что вы заключаете браки только со своими, то есть даже внутри семьи, и по прошествии нескольких поколений родственных браков у людей появляются физические, впрочем, и психические тоже, изъяны. Как результат отсутствия притока свежей крови.
ГУСТАВ: Не возьму в толк, о чем вы говорите.
РЕНЕ: Например, наследник русского царя страдал гемофилией…
ГУСТАВ: Да.
РЕНЕ: Говорят, что это результат кровосмесительных браков между двоюродными братьями и сестрами, и что…
ГУСТАВ: Послушайте, мне ничего об этом неизвестно. Лично у меня всё быстро заживает!
РЕНЕ: Тем лучше!
ГУСТАВ: А вы? Предполагаю, что вы вышли из народа, и хорошо перемешанного.
РЕНЕ: И горжусь этим!
ГУСТАВ: При этом нельзя сказать, чтобы у вас был слишком уж здоровый вид. Вы были женаты?
РЕНЕ: Нет. После войны я хотел стать рамочных дел мастером.
ГУСТАВ: Рамщиком?
РЕНЕ: Да.
ГУСТАВ: Оригинально.
РЕНЕ: Знаете, это ремесло требует определенного художественного вкуса. Надо уметь подобрать соответствующую рамку. В зависимости от сюжета рама должна быть либо тонкая и легкая, либо более тяжелая и массивная…
ГУСТАВ: Благодарю вас, мне известно, что такое рама для картины! Значит, вы любите живопись?
РЕНЕ: Да. То есть, по крайней мере, я ценю гармонию в сочетании картины и рамы.
ГУСТАВ: То есть, упаковка интересует вас больше, чем подарок.
РЕНЕ: Не знаю, но думаю, что я был бы хорошим рамщиком.
ГУСТАВ: Почему бы и нет? Уверен, что среди хороших рамщиков встречаются и хромые.
РЕНЕ: Однако из-за капризов моей ноги я предпочел обосноваться здесь. Мне нравится.
ГУСТАВ: Вам здесь нравится?
РЕНЕ: Да.
ГУСТАВ: Меня это не удивляет. Вам везде будет хорошо. У вас поразительная способность к адаптации, я прав?
РЕНЕ: Даже и не знаю.
ГУСТАВ: И вы считаете, что это положительное свойство?
РЕНЕ: Вы за что-то сердитесь на меня?
Появляется Фернан
РЕНЕ: Вам лучше?
ФЕРНАН: Да вроде ничего… Не слишком-то всё это весело, верно?
РЕНЕ: Не слишком.
ГУСТАВ: Что случилось?
ФЕРНАН: Мне стало нехорошо прямо на краю могилы, предназначенной для нашего друга Мерсье, и я туда свалился.
ГУСТАВ: Заняли его место?
ФЕРНАН: В какой-то степени. Рухнул в могилу, как мешок, а, когда очнулся, не знал, что делать… Хотя понимал, что в могилу сваливаться не следовало.
ГУСТАВ: Мое отсутствие было не слишком заметно?
ФЕРНАН: Нет.
ГУСТАВ: Никто не спрашивал ни где я, ни почему я…
ФЕРНАН: Нет, нет, всем это совершенно безразлично.
ГУСТАВ: Тем лучше! Вас не смущает, что я передвинул собаку на старое место?
ФЕРНАН: Нет, если она будет вести себя спокойно.
РЕНЕ: Бедный Мерсье… Странно, когда кончают самоубийством в таком возрасте. Я всегда думал, что самоубийство — удел молодых.
ГУСТАВ: Вы уже двадцать пять лет, как покончили с собой.
РЕНЕ: Знаете, Фернан, Густав сегодня за что-то на меня сердится.
ГУСТАВ: (Фернану) Но ведь так оно и есть! Двадцать пять лет в этой дыре… Разве не так?
ФЕРНАН: А я — десять.
ГУСТАВ: Да, но вы тоже, как он. Вы… эээ…
Густав стучит указательным пальцем по лбу.
ФЕРНАН: Я сумасшедший?
ГУСТАВ: Нет, но у вас — постоянная потребность во врачебном присмотре. Что до меня, я никогда не смог бы надолго остаться в богадельне. У меня потребность… остаться в истории!
РЕНЕ: Звучит красиво, особенно в устах человека, который практически не выходит из своей комнаты.
ФЕРНАН: А что, собственно, вы понимаете под «остаться в истории»?
РЕНЕ: Да, что же вы совершили такого значительного? Поделитесь с нами.
ГУСТАВ: О!… Не знаю даже, с чего начать, это очень длинная история.
Небольшая пауза, во время которой Фернан и Рене как будто бы ждут рассказа Густава.
РЕНЕ: Чего здесь предостаточно, так это… времени.
ГУСТАВ: Что же я могу вам рассказать… Ну, вот например: я участвовал во Второй войне.
ФЕРНАН: В качестве военного? Участвовали в боях?
ГУСТАВ: Нет, разумеется, нет. Но во время оккупации остался в Париже на своем посту.
ФЕРНАН: То есть?
ГУСТАВ: Я встретил их лицом к лицу. Я был там!
ФЕРНАН: Должно быть, немцам пришлось несладко!
РЕНЕ: Сколько было сомнений, прежде чем они вошли во Францию: «А где Густав?»
ФЕРНАН: Когда они снова явились в сороковом году, хотел бы я воспользоваться случаем, чтобы вернуть им их железо…
Показывает на свой череп.
РЕНЕ: А они не захотели?
ФЕРНАН: Им ничего не оставалось делать!
ГУСТАВ: А сестра Мадлен присутствовала на похоронах?
РЕНЕ: Да. Кстати, она была весьма удручена.
ФЕРНАН: Знаете, почему?
ГУСТАВ: Скорбь входит в ее работу.
ФЕРНАН: Нет, потому что Мерсье родился 6 марта, один-единственный. И теперь, после его смерти 6 марта ни у кого нет дня рождения. Зияние. У нее неприятности!
ГУСТАВ: Тем лучше!
ФЕРНАН: Недурно было бы сбежать и бросить сестру Мадлен наедине с проблемой заполнить еще три опустевших дня рождения.
ГУСТАВ: Отличная идея!
РЕНЕ: И это говорите вы? Ни разу не покинувший приюта.
ГУСТАВ: Ради того, чтобы обойти кладбище, — не стоит труда. В любом случае, вы в путешествие не соберетесь, вам и здесь хорошо. (Фернану:) Вы знаете, Фернан? Рене здесь хорошо.
ФЕРНАН: Кстати, Рене, на какой вы стадии?
РЕНЕ: Вы о чем?
ГУСТАВ: О вашей малышке…
РЕНЕ: Да ни на какой.
ФЕРНАН: Видели вы ее?
РЕНЕ: Встречал пару раз. Дружеский поклон — и все дела.
ФЕРНАН: Аааа… события развиваются.
ГУСТАВ: Вы не могли бы привести ее сюда, чтобы мы посмотрели, как она выглядит?
РЕНЕ: Конечно же, нет.
ГУСТАВ: Пригласите ее выпить с нами чаю. Было бы очаровательно.
РЕНЕ: И речи быть не может.
ГУСТАВ: Может быть, ей бы доставило удовольствие.
РЕНЕ: В чем бы оно состояло?
ГУСТАВ: Как-никак мы люди представительные, сдается мне.
РЕНЕ: Так устраивали бы сами ваши встречи! Нет же, вы предпочитаете валтузить сестер и глядеть на тополя.
ФЕРНАН: А она отвечает на ваши поклоны?
РЕНЕ: Да, какой-то жест, да.
ФЕРНАН: Это отлично, Рене.
ГУСТАВ: Курочка только и ждет, чтобы ее сварили.
РЕНЕ: Ладно. Послушайте, пожалуйста, не будем больше говорить об этой девушке. Ладно?
Оба утвердительно кивают головами.
ФЕРНАН: Следующий этап — узнать, как ее зовут.
ГУСТАВ: (Фернану) Не понимаю, почему он не хочет ее пригласить.
РЕНЕ: Пожалуйста, прошу вас, оставьте меня в покое.
ГУСТАВ: Если бы я оказался на вашем месте, все было бы организовано в два дня.
РЕНЕ: На моем месте? Так пойдемте со мной, если вам так хочется ее увидеть.
ГУСТАВ: Почему бы и нет?
РЕНЕ: Так чего же вы ждете в таком случае?
ГУСТАВ: Разумеется, не вашего разрешения. Захочется, так и пойду.
РЕНЕ: Но вы не в состоянии никуда пойти, вы и не выходите никогда. Когда это случилось в последний раз?
ГУСТАВ: Не помню, последний раз это было…
РЕНЕ: Три месяца назад это было.
ГУСТАВ: Точно, три месяца назад я обошел вокруг…
РЕНЕ: Вокруг? Да вас нашли свернувшимся в грязи перед решеткой, вы стенали, как дитя…
ФЕРНАН: В позе зародыша…
РЕНЕ: Вам не удастся отсюда выйти! Я прав или нет, Фернан?
ФЕРНАН: Не берите меня в свидетели, я этого боюсь.
РЕНЕ: Надо смотреть правде в глаза, старина. Единственное, на что вы способны, — это кинуть ваши дряхлые кости на этой террасе!
ГУСТАВ: С чего это вас так разбирает? Успокойтесь, я совершенно в состоянии отсюда выйти.
РЕНЕ: Нет!…Нет, вы уже обросли здесь мелкими привычками. Вы пропадете без сестры Мадлен, без этой собаки, без ваших тополей.
ГУСТАВ: Вы меня провоцируете?
РЕНЕ: Да, и при этом совершенно спокоен… Даже… даже, если допустить, что вы пройдете через парк, сестра Мадлен уж, конечно, не допустит, чтобы вы ступили за решетку.
ГУСТАВ: Хотел бы я видеть, как сестра Мадлен сможет помешать мне в чем бы то ни было.
РЕНЕ: Могу вам гарантировать, что она воспротивится вашему выходу за пределы приюта.
ГУСТАВ: (встает) Ладно. При других обстоятельствах, Рене, я бы набил вам морду, но вы стары и увечны, битва была бы неравной. Я предпочитаю вам наглядно показать, что вы ошибаетесь. Пошли, Фернан. Уйдем отсюда немедленно!
РЕНЕ: Нет, с Фернаном не считается. Надо идти в одиночку.
ГУСТАВ:…Отлично! Я справлюсь и один.
РЕНЕ: Решетку вам не пройти.
ГУСТАВ: Посмотрим.
ФЕРНАН: Будьте осторожны, по крайней мере…
ГУСТАВ:…Поехали!
РЕНЕ: Ну, так за дело!
ГУСТАВ: (после паузы)…Хорошо… Иду… один. Возможно, до скорого свидания… Говорю «возможно», потому что не факт, что вообще вернусь.
РЕНЕ: Мы здесь подождем некоторое время, а потом, если вы не вернетесь, пойдем ужинать без вас.
ГУСТАВ: Прекрасно! Замечательно! Счастливо оставаться.
Уходит.
ФЕРНАН: Возможно, вы запустили адскую машину.
РЕНЕ: Говорю вам, выйти он не осмелится.
Рене встает и пытается разглядеть с террасы, что происходит вдалеке. Фернан к нему присоединяется.
ФЕРНАН: Вам известно, что во время войны он проявил неслыханное мужество.
РЕНЕ: Пусть так, но выйти он не осмелится… Кстати, вы заметили, он убежден, что я старше него, вопреки реальному положению вещей!
ФЕРНАН: Мне кажется, он опасается лишь одного…
РЕНЕ: Я спрошу у сестры Мадлен, сколько ему лет.
ФЕРНАН: Облысеть.
РЕНЕ: Черт подери, я его не вижу…
ФЕРНАН: Мысль о смерти его не страшит, его обуревает ужас перед лысиной…
РЕНЕ: Он — кокетка! Потому и возраст свой скрывает. Вы знали, что жена бросила его и ушла к знаменитому химику?
ФЕРНАН: Мне он про химика ничего не говорил.
РЕНЕ: Кругом всё спокойно… Странно.
ГУСТАВ: (он возникает у выхода справа) Разумеется, всё спокойно!
РЕНЕ: Вы меня напугали!
Пауза, во время которой Рене рассматривает волосы Густава, который медленно расхаживает по террасе.
РЕНЕ: Ну и?
ГУСТАВ: Ну, я дошел до решетки. Как вы и предвидели, сестра Мадлен хотела вмешаться. Кстати, надо отдать должное определенному мужеству этой безумицы… Мы долго смотрели друг на друга в упор, и я сказал себе: «Густав, малыш, ты участвовал в самых кровавых битвах Великой войны; раненный, ты провел три дня и три ночи в воронке за линией фронта с вражеской стороны; ты собрал все ордена и медали, которые есть на вооружении у французской армии. Не будешь же ты сражаться с насморочной сиделкой ростом метр пятьдесят шесть. Это недостойно тебя».
