Эва вовсе не была латышкой или какой-либо еще иной так называемой европейской женщиной. Это — моя тетя, правда, родственницей мне она приходится настолько отдаленной, что, по ее же словам, никакие отношения между нами инцестом не могут являться ни в коем случае. Гм, а как же дела с ее дочуркой?..
Надо сказать вам — сразу! — если вы не приемлете нестандартных взаимоотношений между родственниками — покиньте сайт!
Знаете, что мне сразу понравилось в тете Эве? Ее бюст. Вот такая банальность. Подростковый инфантилизм; да называйте, как хотите. За весь вечер, когда мама «сдавала меня на попечение» тете, попивая чай и то и дело смотря на часы (как же, предпредпоследняя электричка), тетиэвины груди как-то довольно недвусмысленно колыхались под полупрозрачным сарафаном, более похожем на ночную рубашку, нежели на вечернее платье.
Мать я не провожал — она сама была против. Вокзал, в сущности, рядом — я услышал лишь жалкий свисток узкоколейного паровоза — передача совершилась. Теперь я был во власти тети. Но это совсем не то, о чем вы подумали, уважаемый читатель.
Малолетняя дочь Эвы по имени Тата (в этом факте я убедился много лет спустя, когда случайно увидел ее паспорт, там так и было написано — Тата) не давала мне скучать — постоянно долбила меня под столом ногами. Ах, дитя неполных шести лет, где ты теперь? В конце концов я тоже хорошенько ей врезал. Похоже, наконец-таки ей стало больно.
Время шло к десяти; маленьких детей (а я вовсе не хотел казаться себе взрослее, как модно думать у этих так называмых психологов) пора было укладывать спать. Честно говоря, я зевнул пару раз. Татка, похоже, угомонилась: перестала меня пинать и ее лицо стало выглядеть весьма умным и не злобным. Все было бы хорошо, но мне, как типичному урбанисту, хотелось перед сном принять душ или хотя бы какое-то его подобие. Конечно, в деревенской жизни есть некоторая романтика (и еще какая!). Но я хотел спать цивильно.
— Баня остыла, — промолвила тете Эва, потягиваясь. Я в который раз обратил внимание на ее сисечки, туго обтянутые полупрозрачной тканью легкого платья. Соски очень красиво просвечивали сквозь тонкую материю. Надо заметить, кстати, что я вовсе не был озабоченным подростком в это время — мне было всего семь лет. Татке — пять, а тете не было еще и тридцати. Но она (мне пришлось забежать вперед) знала толк! — Париться не получится (она словно разжевала это слово «париться»; тогда я впервые обратил внимание на ее губы); но ведь нам, дети (она сладострастно посмотрела в беззвездное небо), как-то не пристало ложиться спать грязнульками?
С этими словами тетя Эва быстренько сходила в избу; когда она вернулась, от моего сознания не ускользнуло наблюдение: под белым пушистым халатом на тетушке ничего не было. Сей факт я определил тогда, когда она якобы невзначай зацепилась левой ногой за косяк крылечный; халат слегка распахнулся и позволил мне посозерцать — только мимолетно — тетенькины стройные ноги.
— Пойдемте-ка мыться, дети.
В предбаннике тетя, нисколько не стесняясь меня, скинула халат, оставшись совершенно обнаженной. Я никогда не видел такой красоты. Что меня поразило — это первое — то, что у нее, в отличие от порнушных барышень, попросту не было живота. Дряблого, по крайней мере. Второе — о, второе! — у нее оказались очень симпатичные грудки, весьма налитые и стоячие.
Они были, по мои меркам, просто огромные.
Учтите, что мне тогда было всего семь, и я мог бы кончить от созерцания сестры в душе (чем, грешен, иной раз и занимался).
— Посмотри-ка на Татку, — слегка приобняв меня, спросила она (хоть член и стоял, я пока не снимал штанов), посмотри-ка, чем она занимается, а?
Пятилетняя девочка, сняв платьице, белые гольфики, трусики и белые босоножки, стала онанировать. Не очень широко расставив ножки, она стала, как бы изучая, ласково трогать свою крошечную промежность. Это зрелище, честно говоря, меня изумило. Никогда я еще не видел онанирующей девочки, если не считать сестренки. Да и сам еще лишь смутно осознавал, что такое мастурбация.
