Я убежден, что каждый из нас тайно боится некоторых мыслей, которые часто заставляют впадать в пучину безумия. У всех есть свои потаенные места памяти, что дают страху власть над разумом. И в моем случае, этот страх возобладал мной во всех проявлениях. Глубокой ночью с яркими и занимательными точками на небе, в моем доме раздался звонок, который резким звуком вернул бодрость, и я также резко сорвался с постели. С другой стороны телефона был голос одного из тех коллекционеров, что часто обращаются ко мне за советами в области лингвистики. Его звали Ибрагим. Родом из Каира, высокий, не свойственный своему народу ни в чертах лица, ни в манерах, ни в физической натуре. Все это я мог судить по тем незначительным фото, сделанным группами археологов, проводящих раскопки в географических регионах, где раньше была древняя Месопотамия.
Он предложил мне занимательную работу — перевести текст, который был найден на скрижали выполненной из древнего, как они предполагали, булыжника, раскопанного в старых руинах древних шумеров. Конечно же я согласился, взяв в расчёт, что моя работа в последнее время довольно нудная и заставляющая мои навыки выгорать в силу своей не менее невыносимой тоски. В попытках избавиться от этой невероятно гнетущей атмосферы моего скромного дома и его стен, я, ничего не сказав своей семье, чтобы не будить детей и не пугать жену, отправился в Каир на ближайшем самолетном рейсе из Чикаго, взяв с собой только самое необходимое для перевода текста и уже ставшую для меня нормой дозу абсента.
По прибытии меня уже ждала машина коллекционера. Тогда я не принял все происходящее за, высокой тайны, серьезность и отправился прямиком навстречу столь будоражащему мозг загадочному писанию. Ибрагим встретил меня в холле своего особняка на окраине Каира. Здание было отстранено от других похожих на него и находилось в самом конце слегка припорошенной песком дороги. Это тоже не смутило меня, наоборот, изящество обжитого холла и свет, льющийся отовсюду: от люстр, драгоценных металлов, отблесков картин и ценных ваз, произвел на меня такое отрадное впечатление, что мои глаза еще больше загорелись моими тяготами к лингвистике. Ибрагим и я, исключая приветствие, прошли в кабинет на втором этаже по округленной деревянной лестнице утонченной работы слесарей и, то и дело, говорили о весьма дорогих и не менее интересных картинах неизвестных художников, выделяющихся на фоне стен своим гротескным описанием холстов. Подобные картины стоят десятки, а может быть и сотни тысяч долларов по оценкам специалистов и, стоит признать, мне тоже захотелось заиметь одну из них.
Зайдя в кабинет, Ибрагим вежливо предложил мне сесть в кожаное кресло, расположенное перед столом, за которым столь любезно сел он, предварительно достав из стеклянного шкафа слева дорогой марки алкоголь. Он предложил мне расслабиться и выпить, от чего я просто не мог отказаться. Я изрядно устал и не обратил внимание на его странный говор, совершенно неподдающийся египетским диалектам, хоть он и уверял, что родился в Каире и всю молодость прожил именно здесь. Его слова были несколько колки, подавлялись же в них и эмоции, из-за чего невозможно было понять их интонацию. Ибрагим был предельно серьезен и объяснял мне о значимости этой вещи, на которую я так тщетно пытался взглянуть. Увлекшись его рассказами о находке и алкоголем, я перестал вникать в смысл слов и в один момент, кажется даже уснул. Что-то заставило меня проснуться, это было какое-то явление, не похожее ни на какой дурной сон, но пугающее до мозга костей. Немного дернувшись на кожаном стуле, я продолжал слушать его рассказ, упустив всякое желание вспоминать, что мне приснилось. Ибрагим предложил мне выпить еще и продолжить обсуждение завтра, уже с физическим представлением объекта, который он так продолжительно и безостановочно пытался описать. Я, будучи лингвистом с очень скучной, в большинстве своем, работой, ставший уже трижды алкоголиком, естественно, не воспротивился его предложению.
Как же я был слеп в тот момент, что даже не заметил, как он добавил в мою рюмку снотворное, которое могло усыпить даже буйвола. Последней фразой, которую я помню перед тем как отправиться в наполненный загадочных тайн свечений и запредельных красот, и разного рода приятных воспоминаний, и яркого потока воображений сон, были слова:
– “Приятных сновидений, Айзек. Спи крепко и пусть тебе будут не страшны последующие дни…”
Проснулся я, похоже, спустя очень длительное время, чувствуя небольшое облегчение, когда кровь наконец разогнала все снотворное в моих артериях. Даже глаза открыть, как оказалось, стало для меня большим подвигом, и я несколько пожалел об этом, установив зрительный контакт с комнатой, в которой оказался. Вокруг было темно, но зрение позволяло разглядеть стол и сумку на нем. Кроме этого я заметил, как от меня тянется огромная цепь в другую сторону комнаты, и стало очевидно, я заточен. На мне был одет толстый ошейник, который крепился к цепи. Его я нащупал своими дрожащими руками, в оцепенении, надеясь на более благополучный для меня исход. Спустя несколько мгновений я начал шевелиться и мой слух дал мне понять, что стены комнаты широкие, а эхо, волной скользящее по ним, создает жуткую реверберацию. Не буду говорить, что мне стало не по себе. Это было и до того, как я все осознал, но в состоянии шока было неведомо пребывание в каменной коробке, наполненной влажным воздухом и холодом, что в свою очередь породило во мне толику стремления к жизни. В следующее мгновение мои надежды стремительно рухнули, не оставив мне ни единого шанса на спасение. Голос, раздавшийся откуда-то изнутри моего почти бездыханного тела, пытался собрать мои мысли в хоть какую-то связную речь, но я встретился с еще одной проблемой. У меня не было языка.
Всей своей ничтожностью жизни я понимал, что попал в рабство. Дальнейшие события я связал с подъемом на ноги и медленным шагом в сумраке стен, приведшим меня к столу, который мои глаза не теряли из виду. Добравшись до него, я немедленно решил исследовать каменную крепость, будто не имеющую выхода и обнаружил, что хозяин этого места предоставил мне письменные принадлежности, мел и керосиновую лампу, полностью заполненную жидкостью. Кроме спичек и дневника, в котором я сейчас пишу, на дне сумки было кое-что еще, что наверняка придавало ей вес около десяти килограмм. Это была та древняя и зловещая скрижаль, о которой повествовал Ибрагим — злобный араб, с несвойственными своему происхождению чертами лица, и, подкосившись, ноги просто перестали меня удерживать в вертикальном положении, от чего я потерял равновесие и стал более подобен животному, использующему все четыре конечности для одного лишь передвижения. Спустя еще некоторое время от дикой боли в области груди тот отблеск стен, который я улавливал зрением, окончательно пропал и передо мной возникли новые края, ужасные, как сущий ад, и утерянные в вековых страхах.
Вновь очнулся уже спустя длительное время, которое растягивалось в моих снах еще больше, доводя практически до холодного пота и мучительной агонии своими психически неустойчивыми событиями. В никуда не собирающейся темноте, я чувствовал одиночество, отречение от мира, внутренние противоречия своих мыслей, полностью утратившие ту малую часть, которая необходима для здравого осмысления окружающей меня среды. В один момент мне показалось хорошей идеей начать работу над скрижалью, кажется, я подумал о том, что в случае удачной расшифровки древнего текста, меня выпустят из этого проклятого места. Я немедленно принялся за работу, зажегши лампу и приоткрыв дневник, положил скрижаль на стол перед собой таким образом, чтобы свет полностью явил мне весь ее образ. Эта стеническая глыба, выполненная из гладкого, как я предполагал, булыжника, явно отличалась от всех остальных древних плит, текста которых я изучал в прожитой мной большей части жизни.
Символы на скрижали не были похожи ни на что, что мне довелось когда-либо видеть, однако я поспешил с выводами. Они при каждом новом взгляде обретали новый вид, более того, при смене угла обзора они, странным образом, меняли свое положение, образуя новый лабиринт невиданного набора иероглифов. Рассмотрев эту скрижаль со всех сторон примерно с два часа, как я думаю, я мог позволить сделать краткий вывод по методу изучения. Каждый символ необходимо рассматривать со всех углов и заносить каждое новое его проявление в свой дневник, помечая их для простоты осмысления, подобно отметкам в тупиках лабиринта. Я с головой ушел в изучение древнего артефакта, странно влияющего на меня, а моему организму совершенно не хотелось есть и пить. Была лишь одна потребность, которую я помню и не могу забыть даже сейчас. Это была жажда познать суть и смысл скрижали.
