Я любила его почти сутки. Точному подсчету это время не поддается из-за моего, практически, невменяемого состояния.
Мы встречались около месяца, но не продвинулись дальше поцелуев. И вот, вчера, наши души открылись друг другу. И все бы могло случиться. Но… Я не умею брать инициативу на себя, увы..
Я любила его в другом конце нашего городишки (мое косноязычие извинительно: влюбленность). Я хотела сказать, что мы с ним жили в разных концах нашего городка. И не знаю, что делал он, а я лежала на диване, глотала слезы. И нос мой краснел и наполнялся. Что вынудило меня специфически высморкаться.
Моя старшая дочь ходила мимо меня, убирая, вытирая пыль, моя окна, смахивая паутину с потолка… Все это делала она, потому что я в состоянии влюбленности ничего не хочу делать по дому (впрочем, как и в других состояниях, но надо…надо).
Моя дочь ходила вокруг и ворчала: «Смотрю я на тебя, мать, и сомнения тяготят меня. В своем ли ты уме»? Этот эпический стиль появился у нее на шестнадцатом году и меня обескураживал. Я в ее годы говорила: «чувак», «сбацать». Ох, сейчас и не вспомнить!
Дочь моя была занята общественно-полезным трудом, а я лежала на диване и обливала слезами янтарное ожерелье, которое мне подарил предмет моей влюбленности. Янтарь был дикий, шершавый, смолистый. На вкус напоминал чуть соленую сосновую иголку. Соленую от моих слез.
Я всю ночь прижимала ожерелье к груди, нюхала, целовала. Он пах его прокуренной квартирой, казался мне живым, его рукой, что так скупо дотрагивалась до меня. И от этого каждое прикосновение становилось драгоценным.
Вчера мы расстались на щемящей ноте. Он меня любит, но не должен, не смеет навязывать мне свою неврастению. Он — благородная душа, затерянная в нашей глухой провинции. И даже моя любовь, вспыхнувшая так внезапно и ярко, не поможет его одиночеству, а может помешать его пути в искусстве. Но расстаться навсегда выше его сил.
Мы рыдали оба. Я потом вспоминала, кто первый начал. Кажется, все-таки я.
Первое, чем я огорошила дочь, придя со свидания, была фраза: «Если он сегодня не повесится, будет очень странно. Я оставила его в таком состоянии»!
На следующий день, благо была суббота, около десяти утра я не выдержала болезненного сжимания моего сердца и, бросив все дела, помчалась к нему. О, он страдает! Наверное не спал ночь, при его-то неврастении.
Я должна успокоить его. Да-да! Я не должна более противиться нашему взаимному чувству! Необходимо предоставить ему все мыслимые доказательства моей любви! (Вот и меня потянуло на эпический стиль).
Он открыл двери свежий, розовый, бритый. И это был первый удар по хрупкому ростку моей неземной любви. Но не последний. Далее удары сыпались методично и уверенно. И росток был сломлен, втоптан в сухую землю. И лежал там мокрым зеленым комочком. А когда мы дошли до моего дома, комочек засох и рассыпался прахом.
Ну, не ожидал он от меня такого неблагоразумия! Ведь мы же договорились, что он придет за мной сегодня вечером. Как я могла прийти днем, ведь напротив его квартиры живут соседи, которые его ненавидят. И, увидев меня, не преминут раззвонить о нашей связи всему городу. Да, он-то понимает, что связи, как таковой, еще нет. Но поди, докажи им. Кому? Да всем им, кто его ненавидит и кого ненавидит он.
Предмет моей неземной влюбленности обладал хорошо поставленным голосом, звуками которого я прежде упивалась. Обладал он также красноречием. И когда поток, водопад слов сыпался на меня, трудно, а порой и невозможно, было вставить слово.
Его ворчливый настрой не могли остановить мои робкие попытки оправданий.
Я — взрослая женщина, которая должна уметь делать все, а у меня в квартире не сделан ремонт.
Брови мои пошли вверх а глаза округлились. Ремонт?!
Чего я, спрашивается, жду? Уж не думаю ли я, что он будет делать мне ремонт? Не бывать этому!
В состоянии моей влюбленности трудно было воспринять все, что мне говорилось. Но про ремонт я поняла и заикнулась, что вовсе не рассчитывала на его помощь. Что вообще про ремонт не думала, что мною никакой ремонт никогда не делался и…
