Из нескольких точек земного шара поступали необычные сообщения о том, что происходит с мировым океаном.
Отчётливо видные волны исчезали, а в некоторых местах установился штиль на несколько суток.
Свечение под водой и непонятное поведение животных, их обеспокоенность — всё это вместе с пониманием, что так происходит по всей планете, давало понять, что начались какие-то серьёзные изменения.
Дельфины подплывали к берегам, всматривались в удивлённых людей и словно требовали что-то, но не могли выразить этого.
Наконец, через несколько недель такого затишья — когда воды океана перестали шуметь и издавать привычные звуки, из морских глубин на берега различных городов стали выходить изящно одетые крабы и моллюски.
При виде такого исполинского размера существ, сравнимых в среднем с крупным человеком, никто не подходил к ним, предпочитая следить за тем, что же морские жители будут делать дальше.
Привыкая к наземной атмосфере и условиям суши, эти посланцы отправлялись в город.
Бродя по улочкам, они старались прийти к определённым местам, в которых играла или звучала музыка. Забредали как к уличным исполнителям, так и к магазинчикам пластинок.
Последнее их интересовало по-настоящему, ведь то громадное изменение, что наметилось в мире, было именно этим — шум воды, прибоя, обязан был смениться новыми звуками, и посланцы отправились за материальным носителем, который и должен был вечно храниться в глубинах океана и давать звук волнам различного размера, прибою.
Обретаясь у входа в эти заведения, они смогли через несколько дней хрипло, с нечеловеческим акцентом, произнести пару фраз, которые убедили владельцев и сотрудников впустить их в магазины.
— Звуки волн, — только и сказал один большой краб, выползший из моря в наших краях.
Владелец магазина, внимательно следивший за новостями и знавший, что по всему миру морские существа ищут музыку, с удовольствием позволил крабу устроиться в удобном кресле и принёс свою коллекцию.
Ему хотелось удивить гостя, и он начал ставить одну за другой пластинки.
— Если ему хочется музыки волн, то я попробую подобрать что-нибудь похожее на то, как море звучало до этого, — подумал он, решив, что начнёт с подобного, а дальше начнёт выбирать что-то более энергичное.
Но те мелодии, имевшие в себе что-то от океана, не понравились крабу. Этот постоянный шум, пусть и не утомлял, но за многие тысячи лет успел надоесть морским обитателям, поэтому пришлось сразу перейти к другим вариантам.
Классическая музыка не понравилась ему, хотя поначалу, казалось, что краб внимательно слушал и даже подёргивал в такт своими клешнями — однако через тридцать минут, он разозлился и едва не ушёл из лавки, так что владельцу с трудом удалось успокоить его.
Джаз и поп-музыка также пришлись не по нраву ему, эти мелодии не подходили для океана, не годились для того, чтобы воспроизводиться в течение последующих многих тысяч лет.
Затем настало время рока, в котором множество альбомов было, сразу отброшено крабом — слишком тяжёлая музыка ему также не нравилась. Однако были и такие альбомы, которые краб прослушивал до конца без возражений.
В такие моменты он довольно щёлкал клешнями, и владелец магазина складывал эти пластинки в небольшой ящик, специально приготовленный для транспортировки.
Отбор занял несколько дней практически непрерывного прослушивания музыки всех жанров — десятки альбомов от «классических» до совсем малоизвестных откладывались в уже несколько ящиков.
Под конец краб заметно вымотался и, достав, из одного из многочисленных карманов несколько крупных камней с пригоршней золотых самородков, стал выбираться из кресла, направляясь к выходу.
Владелец, уставший не меньше краба, сделавший за это время только несколько перерывов на еду и краткий сон, сказал, чтобы краба проводили и доставили, куда он пожелает ящики с пластинками.
Краб только на секунду обвёл взглядом своих тёмных глазок магазин, а затем вышел на улицу.
Дверь издала при закрытии короткий звук и на этом работа магазина на этой неделе завершилась, все пошли отдыхать.
Краба проводили до пирса, с которого он неловко соскользнул вниз в воду и туда же осторожно опустили те несколько ящиков, так своеобразно оплаченных им.
В других местах происходило примерно то же самое — шёл первичный отбор пластинок, из которых одна должна была стать новой песней моря.
Океаны покрылись разноцветной пеной, а волны во всех частях света хоть и стали издавать определённые звуки, но постоянно менялись, словно в музыке волн образовались пустоты, незаполненные жизненно важные отрезки, без которых этот шум воспринимался совершенно по-другому — как нечто раздражающее, незавершённое и неполное.
Но это была лишь «притирка», процесс выбора, и на каждом участке океана образовались свои предпочтения, которые внимательно отслеживались и людьми на суше.
Однако люди скоро заметили, что на границах этих зон мелодии, созданные людьми, смешивались, деформировались и превращались в нечто другое. Океан, взяв за основу то, что ему было несвойственно, создавал из этого свой новый звук.
Но окончание было далеко, океан слишком медленно менял музыку, убирая всё лишнее, нагромождения ненужных звуков, и влияние, которое, например, получил джаз в северных морях, должно было столкнуться и примириться с южными просторами построка.
И так со всеми жанрами, получившими влияние хоть в самом маленьком море — когда же всё придёт в равновесие и весь океан обретёт единое звучание? Этого никто не знал.
Но одно можно было сказать точно — миллионы людей заинтересовались этими процессами, многие из которых стали проводить собственные исследования, а кто-то просто приходил на берег моря и слушал постоянно меняющиеся мотивы.
Важнейшее изменение происходило у всех на глазах, и все с нетерпением ждали окончательного результата.
Привычное хмурое утро сигналом будильника затягивало человека в круговорот буднего дня.
Серая каша, давно потерявшая вкус, а потому проглатываемая без удовольствия и отвращения, обеспечит его энергией и всеми нужными питательными веществами.
Походкой, в которой соединились его нерастраченная жизненная сила и хроническая усталость, он спускается по лестнице, чтобы отправиться на работу.
Метро, в свою очередь, проглотит его, вместе с несколькими людьми, которых он визуально выучил за все эти годы — они его «подземные» друзья и знакомые. Но с ними он никогда не заговорит, а если один из них к нему и обратится, ответит ничего не выражающим тоном и сойдёт на нужной ему станции.
Работа — бег по кругу за часовой стрелкой, заканчивалась в шесть и аналогичный путь обратно, только лица у его знакомых были уставшими на другой лад. Теперь не отпечаток недосыпа, а утомление от однообразной работы покрывало их.
Шум метро заглушал собственные мысли.
В этот момент скучный человек казался себе куда интереснее, чем обычно — словно смотрел немного со стороны.
А по выходу из метро его принимал в свои объятья плотный шум города, конечно, другой, но также не оставляющий сомнений — средство, способное унять боль и заглушить любой вопрос.
Ноги помнили дорогу до дома, подъезда и его квартиры — если бы он всматривался в то место, в котором жил, то наверняка испугался бы, решив, что потерялся в каком-то уродливом каменном лабиринте.
Дома ел свой ужин, по вкусу ничем не отличавшийся от его завтрака и быстрого, стыдливого перекуса в обеденный перерыв.
Дальше он покорно ожидал, когда его организм сдастся и ему захочется спать.
Но бывали редкие мгновения, в особенно душные летние ночи, когда сон не шёл к нему. Ворочаясь с боку на бок, он запутывался в своих воспоминаниях, несбывшихся мечтах и думал о том, что обязательно нужно сделать что-то со своей жизнью, что недоволен ею, и она давно не приносит ему удовольствия.
Вставал, нервно откинув одеяло ногами, и шёл на балкон.
Город пусть и притихший, никогда не засыпал, он создавал такое сильное световое загрязнение, что даже сейчас, глубокой ночью, почто не было видно звёзд.
Человек смотрел на них, не уверенный, впрочем, что это настоящие звёзды, и в этот момент не думал ничего.
Это были минуты его жизни.
Около пруда среди камышовых зарослей раздавались объявления — операторы-сверчки и их начальники цикады предупреждали о вылетах стрекоз.
Камышовые аэродромы-кубышки принимали все новые борта, летевшие из самых дальних закоулков прилежащих лесов.
Было даже несколько рейсов до Облачного города, куда, однако мало кто летал.
Сегодня же погода не вполне способствовала полёту — с самого утра разыгрался ветер, и взлётные камыши раскачивались из стороны в сторону. Все рейсы отменили и стрекозы сидели на своих местах, крепко вцепившись ножками в основания под ними.
Цикады громко повторяли, что сегодня никаких отправлений не будет, до момента, когда погода станет лучше.
Зеркальная некогда поверхность пруда теперь покрылась рябью, и рыбы-диспетчеры под водой не могли руководить и следить за правильностью полётов.
В этот день наступил настоящий транспортный коллапс и пассажиры, что застряли в зарослях камыша, громко негодовали.
Несколько семей даже решило искупаться и понырять, чтобы написать про обслуживание, что, однако не имело особенного смысла при такой-то погоде.
Пузырьковые жалобы всплыли, не возымев никакого эффекта.
Впереди предстоял целый день непогоды и долгого ожидания на песчаном берегу, под палящими лучами солнца.
Облака плыли по синему небу.
Внизу стояли точки-люди и смотрели на них, придумывая, на что они похожи. Кому-то виделись мифические существа, геометрические формы или животные.
Бесконечный простор для фантазии.
Дети тянули свои ручки к ним, и в некоторых случаях дотягивались, перемешивали эти пушистые завихрения, придавали им новые формы и втайне смеялись, что родители не могут понять, что они составили.
Даже облако в форме пчелы не способно испортить всем настроение, ведь его жало рассыпается на маленький дождик во время укуса, и никакой боли нет и в помине.
Только чувство свежести, что спасает от яркого солнца, что стоит в самом зените.
— А что это там?
— Слон с очень длинным хоботом, смотри, мама, как далеко он тянется!
— О, я тоже его вижу.
В номер постучали.
Несколько секунд ожидания длились столетия, но затем дверь открыли, и вошла уборщица.
Обычный номер гостиницы предстал перед ней — но, несмотря на то, что при стуке никто не ответил, в комнате было множество гостей.
Именно за ними и пришла сотрудница.
На кроватях сидело несколько человек, а ещё один стоял на балкончике, но их убирать нужно в последнюю очередь.
Сразу заглянув под кровать, она обнаружила пылевого человека, который свернулся клубком и тихонько переместился в дальний угол, когда она нагнулась туда и создала этим движением небольшую волну воздуха.
Человек под кроватью стыдливо впитался в тряпочку и был затем таков.
На подоконнике находился тонкий человек, всего в несколько миллиметров толщиной, которого ждала та же участь — тряпочка с чистящим средством не оставила ему шансов.
Невидимый человек, состоявший из волосков и запахов, плотно укутался, впитался в постельное бельё так сильно, что пришлось его полностью поменять. Но и эта операция была проведена с невозмутимостью тысячного повторения одного и того же действия.
Последними были согнаны со своих мест люди, то сидевшие, то встававшие и передвигавшиеся по комнате так, как им заблагорассудится — пшикнув несколько раз из баллончика, в воздухе была наведена искусственная свежесть.
Управившись со всем этим и несколько утомившись, женщина перешла на балкон, где оказался последний постоялец номера.
Притворившись старым, выцветшим полотенцем, он млел под солнечными лучами. Притронувшись к нему, сотрудница гостиницы увидела, как много песка хранит он в себе.
— Так дело не пойдёт, — прошептала она и принялась за работу.
Грубо, без всякой почтительности, сгребла его в кучу и закинула в большой мешок, в котором валялись такие же растерянные люди, у которых хватало смелости только хмыкать, причём очень тихо.
Уборка была завершена и, окинув взглядом выполненную работу, сотрудница удалилась.
Впереди столько всего, все эти уникальные номера, с собственной историей и особенностями должны быть убраны от людей, что постоянно появляются тут вопреки всякой логике — набиваются во всё, даже труднодоступные места и проводят здесь своё время.
