Художник Валерий ИВАНОВ
© Издательство «Молодая гвардия»
Библиотека журнала «Молодая гвардия»,
1982 г. № 25(32)
Геннадий Пошагаев родился в Краснодаре в начале Великой Отечественной войны. Воспитывался в детском доме. После службы в армии приобрел немало рабочих профессий.
Сейчас живет и трудится на родине. Был участником зонального семинара молодых литераторов Юга и Центра России в городе Пензе и VII Всесоюзного совещания, проходившего в Москве.
Наталья выгнала из комнаты мух и, зевая, стоя с полотенцем в руке, рассматривала фотографию Михаила. Вихрастый чуб его спадал на покатый лоб. Утолщенный нос и выгоревшие насупленные брови, улыбка, не совместимая с насупленностью, и легкий прищур — будто на солнце глядит — подчеркивали в нем открытость и простодушие деревенского человека, которому некогда унывать и живется как всем добрым людям… До замужества хлопцы так и вились вокруг Натальи: ее бойкий смех и видная фигурка не давали им покоя. Так было до поры, пока она не стала встречаться с шофером с базы, тот всех отвадил. Но не успела наглядеться на молодого мужа, как погиб он в аварии. Свекровь сказала: «И жалко тебя, да что поделаешь. Зерно полетело, а половы мне не надо…» Пришлось уехать на Север, там и встретилась с деревенским конюхом, уговорил пойти за него. Но малолюдье скоро наскучило Наталье, потянула Михаила за собой на Кубань… Вспомнив это, Наталья усмехнулась, бросила полотенце через плечо и вышла во двор.
В клети напротив их времянки разлегся боров. К нему подошел Иван Никитович, хозяин дома, где они квартировали, вытряхнул из таза корм. Потом захромал к беседке, взялся строгать доску. Карандаш выпал у него из-за уха, Иван Никитович нагнулся и никак не мог ухватить стержень мозолистыми пальцами. Платоновна, его сводная сестра, горбясь от беззвучного смеха, подмигнула Наталье и посоветовала брату:
— А ты лопатой под горни!
— Болтаешь, сестрица, — отозвался Иван Никитович.
Платоновна подсела ближе к Наталье и заметила с усмешкой:
— Ты сегодня, Наташка, не в духе что-то.
— Да на вашего кабана злая! Форточку прихлопнешь — дышать нечем, откроешь — худоба ваша чухается, спать не дает по ночам.
— К празднику заколем. Потерпи, ласточка…
Во дворе послышались голоса Михаила и сына. Наталья метнулась к калитке, хлопнула руками по бедрам.
— Родненькие явились! Мокруши-полоскуши! Где это вы замызгались?.. А ну-ка… — Выхватила у сына кукан с дохлой плотвичкой, швырнула в таз. — Марш оба умываться и ужинать!
Когда уселись за стол, Наталья вспомнила:
— Лизка приходила.
— Зачем? — спросил Михаил.
— Шифоньер купили. Одного ж твоему братцу Ивану мало. Пусть, мол, Миша придет, затащить поможет. Нашли грузчика! — Наталья дернула плечами и вздохнула. — Что про кооперативный дом-то слышно?
— Только яму под фундамент начали рыть.
— Боже мой! Доживем, что и эта халупа развалится. Сходил бы на кирпичный — шлаковаты там навалом. Нам эту зиму, кряхти не кряхти, придется еще здесь пожить. Я тут думала, гадала: потолок утеплим, шлаковатой покроем, а снизу досточками прихватим.
— К Ивану сначала схожу.
— Пропадет он без тебя?
— Не дуйся, Наташка. Так мы всех родственников растеряем…
Разобиженная Наталья метнулась на улицу — как сгинула. Михаил вышел следом на крыльцо и будто впервые увидел звезды над головой. Тотчас же заныли вокруг комары, стали липнуть к потному телу.
Рядом из темноты послышался голос Платоновны:
— Иди к нам, Миша, иди, голубчик. Опять с Наташкой не поладили? Не ищи — до подруги умчалась… Весело ей у соседки!..
— Мы тут гутарим с бабкой, — вступил в разговор Иван Никитович. — Хорошо петуху: много жен и ни одной тещи! А у мужика всего одна-разъединственная, да и то скоко с ней мороки, мать честная!
— Это точно, — ответил Михаил, обиженный уходом Натальи.
«Завтра после смены к брату наведаюсь», — подумал и подсел к старикам.
Михаил шел по территории электростанции и чувствовал себя хозяином.
— Внимание! — разнеслось по внутренней связи из репродукторов. — Всех, кто находится на котле, просьба немедленно спуститься вниз. Повторяю, товарищи…
Начальник участка Солодухин, завидев Михаила, провел рукой по седым взъерошенным волосам.
— Давай переодевайся, Кукин. Работы много. Как отдохнул в отпуске?
— На море так и не съездил, Андрей Ефимович. Дожди шли.
— У меня на даче все затопило. Зато огурцы хо-ро-ошие в этом году…
Свернув за мастерскую, Михаил поднялся в душ. И сразу затерялся среди табачного дыма и споров о футбольном матче.
— Привет, отпускник! — поддевали его плечами у шкафов.
Михаил на ходу расстегивал пояс, снимал через голову безрукавку.
— Здорово, коль не шутишь. Натабачили, себя не жалеете.
Стоя в трусах, он держал брюки на весу. Рядом, улыбаясь, остановился Иван.
— Людей не хватает. Тебя сегодня, это точно, запрягут на обдувку кубов воздухоподогревателя.
— Ничего, — усмехнулся Михаил. Натянув робу, он последовал за братом.
У конторки сидел на тумбочке Юрка Головко, самый молодой в бригаде. Михаил кивнул и оглядел остальных.
Вошел старший мастер Тимофеич. Открыл журнал, прищурился на солнце.
— Кукин! Где он?
— Тут, — засмеялся Михаил. — Не узнали?
— С выходом на работу! Сегодня до обеда надо развернуться с продувкой на котле. Бери двух ребят и сварщика.
— Лады.
— Головко! — Тимофеич поднял на лоб очки. — Тебе работать в бригаде Ивана Кукина.
Юрка скривился и запротестовал:
— К любому посылайте, только не к нему.
— Почему же?
— Да не хочу!
Иван выглянул из толпы слесарей и отпарировал:
— Мне его и даром не надо. Сачок!
— Иди-ка сюда, — поманил Тимофеич Кукина-старшего за угол конторки и напустился на него: — Чего ты на молодежь наскакиваешь? Где я людей возьму? Тогда сам делай, помощи не жди… Ты его треснул позавчера или когда… по шее, я слышал. Другие видели. Что это — метод воспитания?
— С сачками иначе не поступают.
Тимофеич вернулся к слесарям расстроенный, разыскал Михаила и сказал ему, что Головко пусть пока поработает в его бригаде.
— Что, Юрка? — рассмеялся Михаил, заметив нахохлившегося парня в джинсах. — Иван чих-пых дает? И у меня сладко не будет.
Юрка выбил из пачки сигарету, размял чуть и закурил.
— Тебя я не подведу. А братец твой — куркуль. И по-моему, неисправимый.
— Ладно оплевывать. Много знаешь, какой у меня брат…
По дороге к цеху Михаила догнал Иван и сообщил на ходу:
— А я тебя вчера ждал. Еле-еле подняли этот проклятый шифоньер. Сегодня зайдешь? Опять моя «коломбина» забарахлила. Покопаемся, а?..
В гараже пофыркивал мотор. Михаил прислушался. Нет, это не Иванова машина, значит, он дома.
Михаил поднялся на второй этаж, нажал кнопку звонка.
Щелкнул замок, и жилистый Иван, голый по пояс, с мокрой челкой, обрадованно высунулся, распахнул дверь.
— Заходи.
Михаил оставил туфли под вешалкой и босиком прошелся по паласу. На столе, на грязном целлофане в беспорядке лежали детали от машины.
В ванной что-то упало. Оттуда вышла Лизка, выпачканная маслом, непричесанная и рыхлая.
— Что случилось? — Иван резко повернул к ней голову.
— Фу… чуть ноги не отбила проклятыми подшипниками. Ванечка, посадил бы гостя сначала. Ты один здесь, Миша? А где Наташа, Илюша?
— По пути завернул. Скучаете?
— Ой, не говори, Мишенька, — вздохнула Лизка. — Ничего хорошего не видим, пусто в доме. У вас хоть Илюшка, все веселей.
Иван выпрямился, нахмурился:
— Ты подшипники все смазала?
— А ну их к черту! Валяются в ванной, сам с ними возись… Потерпи, я же с человеком разговариваю, чего орешь?
— Я тебе поору, я тебе поору, кобыла жирная! Собери в ящик болты! — Иван схватил со стола увесистую железяку, зная, как подействовать на неповоротливую жену.
— Пошел бы ты, Ванечка!.. — отмахнулась Лизка. Лицо ее сделалось обиженным. — Я говорю, Миша, дети… это же великое утешение. А мой не понимает, опять в больницу гонит!
— Заню-юнила! Тебе только и причитать по покойнику. — Иван сжал челюсти.
— Да бросьте вы! — оборвал их Михаил. — Как дети маленькие, честное слово. Или я уйду.
Лизка с плачем поспешила на кухню.
— Это, братуха, явление законное. Я обожаю эту стерву, но на свой лад… Ну, куды ее занесло, рабу божию?
— Иду-у! — отозвалась из кухни Лизка. — Иду! Борщ прокис, что делать, мужчины?
— Грей давай, не подохнем, — бросил Иван.
Михаил отказался ужинать, недоумевал: из-за чего, собственно, Иван злится? Почему он такой грубый? Раньше был спокойнее, когда в нужде перебивались, у родителей еще жили. И поинтересовался, уводя брата от скандальной перебранки:
— На толкучке в прошлую субботу видел «макаку» и новый «Иж». Купить, что ли, а, Иван? На мотоцикле в любую погоду грязь не грязь…
— При чем грязь не грязь? Тут надо подальше глядеть, как Суворов. К цели идти! — Иван пригнулся к Михаилу. — А на дачу или к морю — что, тоже на «макаке» или на «Ижу» поскачешь? Хорошо, если летом, а зимой?
Михаил слушал брата невнимательно, откинувшись на спинку дивана, даже дремалось при этом. Угнетал Иван своими идеями. Однако чувствовалась в нем та необузданная сила, которая сбивала его, соблазняя тоже заиметь машину.
Зевнув, Михаил глянул на люстру:
— Где это ты достал такую цацу?
— Надо — и тебе достану. Хочу нашему начальнику Солодухину нос утереть. Был я как-то у него дома, ремонтировал отопление. Посмотрел и думаю: врешь, голубчик, Андрей Ефимович, обойду я тебя. На производстве ты герой, а по части быта обскачу я тебя!
Поднявшись, Иван зацепил головой люстру. Всхлипнули подвески, свет зашатался.
— На балконе думаю кролей разводить, сеткой обтяну.
— Ты уж лучше за белых медведей возьмись. Сейчас, знаешь, шубы дорого ценятся.
— Шутка шуткой, а дело делом. Айда в гараж!
Братья оделись и вышли.
Михаил всмотрелся в синее небо с мелкой росск-пью звезд, прислушался.
— Собаки лают.
— В Пашкове их развели целую псарню, — угрюмо отозвался Иван, думавший о чем-то своем. — Зажралась собачня. Подавай баранью кость, хлеб уже давно не признают. А ты хочешь на месте топтаться. Вперед, только вперед надо!..
Луч фонарика пробил темноту ночи, заскользил вдоль кирпичной стены гаража и нащупал замок.
Иван отомкнул его, повел лучом фонарика по тесному гаражу.
На стеллажах среди инструментов сверкнула фольга. Две запылившиеся камеры висели на гвозде. У верстака Михаил споткнулся о банку и чуть не вы-хлюпнул на пол масло.
Обошли сверкавшие стекла и гладкие бока новенькой машины. Поставили радиатор, смыли грязь.
Под лампочкой, запутавшейся в паутине, двигались две тени — одна большая и быстрая, другая неторопливая, качавшаяся вслед за первой.
Иван осмотрел силовую передачу, сел в кабину, подергал рычаги. Потом запустил двигатель, тотчас же вылез и поднял капот. Он слушал так выжидающе, как любопытная женщина под дверью соседей: о чем там спорят или, может, бранятся?
Михаил горячился и тоже лез под капот, копошился рядом.
— Сколько на твоих золотых, Иван?
— Около трех.
— Ух ты-ы! Пойду я. А то Наташка кинется искать…
— Спит небось давно. Чего в панику кидаешься?
Иван ветошью вытер замасленные, торчащие врозь пальцы; круги солярки очками блестели вокруг уставших глаз.
С улицы потянуло холодком. Заря на востоке светлела, а с западной стороны было еще темно. Отпели петухи, и весь поселок откликнулся смешанными звуками и голосами, поднимавшимися в бледно-зеленое, цвета капусты, чистое небо.
Подремать бы с часок. Но братьям было не до сна. Они сняли домкрат и опустились в яму. Михаил подсвечивал снизу днище «Москвича», который будто наехал на них.
В минуты отдыха Иван повел разговор о бедных родителях, которым-де не выбраться из далекой их вологодской деревни до самой смертушки. Пусть никто не знает на ТЭЦ, кто они такие на самом деле. Никому это не надо. Михаил не понял и промычал: «Почему? И что тут дурного, если отец и мать крестьяне?..»
Снаружи послышались голоса женщин.
В дверях гаража, жмурясь от света лампочки, остановилась Наталья. Вминая в бока кулаки, она с недоумением глядела, как двое, шатаясь от хмеля и бессонницы, неуклюже выбираются из ямы.
— А я жду, жду, всю ночь не могу сомкнуть глаз. Ма-амочки мои родные! И на кого же ты похож, Мишка? Где ты обтирался? Вот паразит! Да ты ж на брюки глянь свои! Новые, называется!
— Плюнь ты на них, — уговаривала ее Лизка. — От страдания-то какие!..
По дороге домой Наталья вдруг всхлипнула.
— Чего ты? — обнял ее за плечи Михаил.
— Отстань, телок несчастный, — вырвалась та. — Видел, как люди живут?
Глянул Михаил на жену и усмехнулся: вот натура заполошная! Вроде бы и не пустая, первая посочувствует, если у кого горе случится. И танцует лихо, стоит попасть ей в компанию, и поет красиво, задушевно, с задоринкой печальной. Когда поплачет, когда посмеется. А не может он понять: что требуется для успокоения расстроенной певуньи?
Бывало, придет он домой со смены, приляжет на диван отдохнуть и ждет Илюшку из детсада. И тут у жены, как ни повернется, то стул упадет, то салатница разобьется, то хлеб цвелый, а сходить за свежим ей, видите ли, некогда. И снова бунтует, недовольная жизнью: поучился бы у Ивана, брата своего, как добро наживать, всего полно в квартире и машина имеется… Михаилу смешно, терпит попреки, а то задумается вдруг: неужели нельзя жить спокойно, без лишней суеты?..
Получив в инструментальной монтажный пояс, молоток и зубило, спрыгнув со ступенек лестничного пролета, Михаил услышал покашливание. Это мастер Тимофеич как-то внимательно задержал на нем взгляд, лоб у старика вспотел.
— Отсеки продуете, разровняете, хомутами стянете змеевики, — сказал он наконец.
— Не обещаю. Солодухин посылает на вращающиеся механизмы. Не знаю, кого и слушать.
У мастера вырубились морщинки у виска.
— А ты так не разговаривай! — вскипел он. — Вчера Ивана попросил остаться — сбежал. Сегодня ты отказываешься. Если на то пошло, в перерыв соберем людей, найдем другого человека.
— Ну до обеда еще далеко. Ты, Тимофеич, согласуй насчет меня с Солодухиным, а пока дай человека — леса надо ставить.
Старик согласно кивнул головой и зашагал к центрально-ремонтным мастерским. Но вот он встретился с начальником мастерских, стал что-то доказывать, а тот разводил руками. Вскоре Тимофеич вернулся с пожилым плотником. У того на левое ухо съехала тюбетейка, вся в каплях столярного клея.
